Shadows can purr

Люди правду говорят, что многое идет из детства. Чаще всего под этим подразумевают травмы или повадки, но список возможных вариантов на самом деле не ограничивается ими. Чан, например, чувствовал, что в комнате есть что-то или кто-то кроме него, стоило ему переступить порог. И это не всегда было человеческое присутствие. Дело в том, что Чан вырос в одном из ужасно старых домов. Когда родители переезжали в Австралию, ему не было и трех месяцев, а у молодоженов не было достаточно денег, чтобы купить дом в новом районе, а желание иметь много детей ограничивало их в выборе квартир. Старые дома часто идут с целым набором своих проблем. Проблемами дома Банов были старые трубы, плесень на первом этаже, шумные белки на чердаке и что-то, что в один момент перебралось с чердака в комнату Чана и не уходило оттуда, пока он не уехал обратно в Сеул, как только ему исполнилось 13. Чан никогда не пытался узнать, что это было, почему он никогда не чувствовал это присутствие, когда рядом были другие люди, почему это… Существо? сконцентрировало свое внимание только на нем, почему он видел чужие тени краем глаза и почему его страх ограничивался только рамками собственного непонимания. Он сам не знал почему, но он был уверен в том, что что бы не жило в его комнате, оно никогда не планировало навредить ему. Поэтому он никогда не искал способов избавиться от этого. Живи и дай жить другим, верно? Адаптация — это часть человеческой натуры. В 6 лет ты засыпаешь в слезах, потому что тени в твоей комнате гуще, чем в остальном доме, а в 8 ты уже даже не обращаешь на это внимание. Единственное, что Чан знал наверняка, у существа в его комнате были эмоции, любые сильные переживания заполняли целую комнату, стены почти вибрировали от сдерживаемого в них напряжения. Так было когда маленького Чана оставляли наедине с собой и он, как самый любопытный ребенок на свете, отправлялся на поиски приключений, разбитых коленок и швов на ладонях. Существо в его комнате, казалось, волновалось за него, его беспокойство погружало всю комнату в тяжелое, подвешенное состояние, которое если не пугало Чана, то расстраивало не меньше ранок на своих коленках. Но у существа было много эмоций, каждая из которых ощущалась иначе, даже свет в его комнате, казалось, принимал разные оттенки, становился то мягче, то острее. В дни, когда Чан приносил медали с соревнований, комната сияла золотом задолго после захода солнца. Электрическая лампочка, казалось, выжимала из себя все возможное и временами, вместе с зашкаливающими эмоциями мальчика, лопалась и разлеталась на мелкие кусочки. Такими вечерами Чан, засыпая, иногда слышал тихое, виноватое мычание. Совсем редко, если он ранился о осколки, то чувствовал, балансируя на грани между сном и бодрствованием, как что-то крохотное и теплое, ничуть не больше котенка, забирается на его кровать и устраивается под боком. Все это он всегда старался списать на сонный паралич, даже если утром видел оставленное существом углубление в одеяле. Чан привык не бояться, но не желал взаимодействовать. Когда ему исполнилось 13 и он стал читать о психических расстройствах, ему вдруг стало страшно. Что, если с ним не все в порядке? Что, если в комнате ничего нет, но есть его голова в которой неправильные химические реакции привели к искаженному пониманию окружающего мира. В конце концов, существо всегда отзеркаливало его собственные эмоции. Или почти всегда. Единственные разы, когда их ощущения не совпадали, были тогда, когда Чан приводил в свою комнату свои первые детские влюбленности. Он не чувствовал в доме ничего, пока держал свою первую «девушку» за руку, но всю ночь после что-то шумело в его шкафу, а тени настырно скользили в периферии его зрения, когда Чан намеревался заснуть. Страх оказаться сумасшедшим и заставил Чана воспользоваться возможностью укатить из старого дома в абсолютно новую для него страну. В общежитии его учебного заведения не было настырных теней, не было мигающих ламп, у комнат не было чувств и они не злились, когда Чан проводил время с друзьями, подругами, парнями или девушками. Чан счел это подтверждением трезвости своего ума и успокоился почти на год, прежде чем осознать, что его умение никуда не ушло. Чем больше заведений он посещал, тем яснее ему становилось, что его умение никуда не ушло. Просто некоторые дома были пустыми, там не жил никто, кроме вполне живых и материальных людей. В некоторых все кишело сущностями, похожими на те, что жили в комнате Чана, но куда более обозленными и опасными. Ему пришлось привыкнуть к репетициям в залах, где его собственное отражение корчило ему рожи, а в дурные, темные дни он поскальзывался о чужие тени. Когда ему исполнилось 18, он встретил Хана. Очаровательного на первый взгляд мелкого засранца, который не мог и дня провести без скандала, мальчик поставил себя на пьедестал, а остальных, кто не дотягивался, он считал разве что массовкой. И если, упаси господь, массовка превосходила его в чем-то, он взрывался. А еще он отказывался заходить в комнаты, которые, Чан знал наверняка, кишат сущностями. — Ты тоже их чувствуешь? — Хан, при всем своем дурном характере, нравился Чану. Возможно потому, что сам Джисон, смотрящий на всех сверху вниз, старался равнять себя на Чана. И близко не такого талантливого, но очень трудолюбивого Чана. Это льстило. Потому он не побоялся спросить. — Чувствую? — Хан, сидящий у стены, снял с себя очки, чтоб протереть их о край футболки. — Я их вижу. Пожалуй, ничего не сближает лучше, чем доказательство того, что у вас не поехала крыша. Оба парня предпочли не копать глубже во всю эту историю и оба дружно научились игнорировать свои ощущения и ведения, потому что так всегда было проще. Проще смириться, чем пояснять, почему ты не можешь находиться в комнате или доме. Любая блажь не длится вечно. Особенно с таким даром. Сам Чан никогда в жизни не назвал бы это «даром», потому что кроме постоянного напряжения и легкого страха это умение ему ничего не принесло. И могло бы до конца жизни не приносить, если бы не его злая удача. Он мирно сосуществовал с призраками, никаким образом не давал ни теням, ни другим людям, узнать о том, что он как-то отличается. Чан был сфокусирован на своей карьере слишком сильно, чтобы уделять внимание глупостям и суевериям, даже если для него это было почти обыденной частью жизни. Годами, кроме редких комментариев от людей с похожим даром, он не давал ничему сверхъестественному проскользнуть в его жизнь. Он купил квартиру в новом здании, потому что то еще не успело обрасти своими призраками. Он жил так спокойно и просто, так сросся со своим даром, что ему понадобилось больше суток, чтобы внезапно понять вещь простую, но уже непривычную. В доме он был не один. Тени снова стали дольше, а комнаты заиграли новыми красками. Телевизор вдруг стал включаться и отключаться сам по себе, а Чан снова начал чувствовать эмоции. Не свои, чужие, но до боли знакомые. И вдруг осознал, что в этих эмоциях не одна — две линии. Одной из них либо не было раньше, либо Чан за эти годы игнорирования все-таки стал лучше различать этих существ. В их возвращении было что-то отдаленно комфортное. Почти как частичка дома в другой стране. Чан не знал, как с этим бороться, но в совершенстве умел игнорировать. Только на этот раз не сработало. Точнее, существа стали куда навязчивее. Били по ночам посуду и ломали технику, наполняли дом соленым ароматом океана, так, по памяти Чана, пах пляж на который они часто ездили с родителями. Это не сводило с ума, но доставляло достаточно неудобств, чтобы Чан начал говорить с ними вслух, нарушая свое первое и главное правило — не взаимодействовать. Он ворчал, когда что-то ломалось, а потом внезапно находил забытые в куртке деньги, когда даже не был уверен, что оставлял их там. Суммы всегда хватало на замену сломанной вещи. Эмоции дома теперь не полностью совпадали с эмоциями Чана. Что-то игриво шуршало по углам, когда Чану нужно было концентрироваться на работе, провода его компьютера отсоединялись сами собой и пока мужчина не просил вслух дать ему время, навязчивые игры не прекращались. Он начал экспериментировать. Включал телевизор, когда уходил на работу и оставлял молоко, потому что вычитал где-то о том, что это задабривает духов. И что-то в доме почти мурчало от удовольствия, от того, что ему наконец уделяют внимание. Чан вдруг понял, что в существе, которое снова поселилось в его жизни, больше человеческого, чем ему казалось. А затем была ночь, которая все изменила. Эта ночь последовала за самым обыкновенным днем на свете, просто в три часа утра Чан случайно проснулся, что было для него нехарактерно, потому что утром его почти ничего не могло разбудить (кроме грозного рычания на ухо, когда он позволял будильнику играть почти час без остановок). Чан проснулся только чтоб наткнуться взглядом на чужое лицо перед собой. Слегка по-кошачьи вылепленное, но вполне себе человеческое. И очень, очень красивое. Чан слабо думал об этом, вскакивая с постели и заворачиваясь в одеяло, чтобы прикрыть все, что не прикрывало отсутствие одежды. — Ты кто, черт возьми? — парень на кровати лениво разомкнул глаза и только поморщился. — — Тебе понадобилось 25 лет, чтобы увидеть меня, а ты задаешь глупые вопросы? — его голос отдаленно напоминал кошачье мурчание. — Не стыдно? — Что значит «не стыдно»? Какого черта ты забыл на моей кровати? — Я тут сплю, — спокойно ответил парень, переворачиваясь на живот и потягиваясь. — Юнги-и, он наконец может нас видеть? — Чан шарахнулся в сторону, когда из чистого воздуха в его комнату шагнул еще один мужчина. — Неужели? Видеть может, а с осознанием еще проблемы, так? — Юнги падает спиной на кровать, с такой же ленцой наблюдая за Чаном, как и парень изначально оккупировавший его кровать. — Ч-что значит спишь? — Мы всегда тут спим, ты просто первый раз нас за этим застал, а это твои проблемы. И приличные люди сперва здороваются, если ты не знал. Я Минхо, кстати. — А я схожу с ума, очевидно. — Это очень относительно, — Юнги встряхивает запястьем и в его пальцах появляется вполне живая рыба, пускай Чан и не видел никогда рыб такой породы. С понятием «живой» все оказалось тоже очень относительно, потому что одним ловким жестом Юнги отправил рыбку к себе в рот и довольно заурчал. — Для меня ты вполне себе нормален. Для Минхо тоже. Но если ты предпочтешь сойти с ума, то мы не станем тебя останавливать. — Вы ненастоящие, — Чан встряхнул головой, жмурясь, с полной уверенностью в том, что его наваждение легко спадет. Вместо этого два растянувшихся на его кровати парня внезапно оказались абсолютно голые, на этой же его, черт возьми, кровати. — Хочешь проверить? Чану вдруг подумалось, что если и сходить с ума, то хоть с удовольствием. Он перестал цепляться за показавшееся лишним одеяло и стал одним коленом на матрас, всего секунду колебаясь перед тем, чтоб присоединиться к относительно реальным, но весьма, весьма материальным парням на своей кровати.