Безразличности

Их личное общение начинается с короткого сообщения: «Некоторые думают, что мы с вами дружим». Вернее — нет. По-хорошему оно начинается, когда на служебке Яр хорошенько пинает бак. Тогда, где-то на периферии мелькает силуэт. Как выясняется — принадлежащий Казьмину. Выясняется спустя… Наверное, года два с того неудачного кастинга в «Онегина». Выясняет это Казьмин. Выясняет сам, проведя доскональный анализ комментариев и аккаунтов пользователей, подписанных одновременно и на него, и на Яра. Результаты вмещаются в одну строку, с которой и начинается их общение — сухую строку, с большой буквы и с точкой в конце. Внутри Яра в этот момент гаснет маленькая радость, успевшая вспыхнуть в тот момент, когда он увидел от Казьмина (самого Казьмина) непрочитанное сообщение. От того, чтобы отправить Небожителю, по сравнению с Яром, картинку с мультяшными пони, Баярунаса удерживает второе сообщение Казьмина: «Мы с вами можем подружиться. Им понравится». Вот тебе и дружба, вот тебе и магия. Баярунас отправляет: «Можем», — и подавляет желание стукнуться головой о ближайший столб, так удачно поставленный именно в том месте, где Ярослав Баярунас решает лишиться веры в человечество, представляемое Александром Сергеевичем Казьминым. Лишаться, если подумать, нечего, и Яр спокойно проходит мимо первого из двадцати семи столбов, удачно поставленных по дороге от метро до дома Баярунаса. Ему не на что злиться. По крайней мере, объективных причин не находится. Ему нужно, по-хорошему, скакать и орать от счастья, потому что ему предложил дружбу один из лучших молодых артистов. Как в песочнице — подошёл и протянул руку: «Я — Саша, давай дружить». Конечно — это утрировано. Наверное, именно от этого разбирает злость. Они созваниваются спустя пару дней, когда Александр в очередной раз скидывает статистику, подтверждающую его доводы. Голос у него примерно такой же, как и на записанных концертах. Возможно, дело в том, что концерты эти Яр проигрывает с того же телефона, с которого сейчас разговаривает, возможно — в том, что голос у Александра не меняется вовсе. Повод для восхищения, если подумать. Если ещё подумать — то, что этот диалог вообще происходит — повод для гордости. — Я хотел бы пригласить вас на стрим, — говорит Казьмин. — Посмотрим, что выйдет. — Буду рад. — Когда сможете? — Я посмотрю расписание, — Баярунас кладёт телефон на стол, большим пальцем зажимает динамик, и запускает руки в волосы. Помогает прийти в себя. От голоса Казьмина почему-то неуютно, и начинает болеть голова. — Посмотрите где-то на две недели вперёд. — доносится приглушенный голос Александра. — Я сам вернусь в Петербург, можем вести его из моей квартиры. Яру даже не придётся ничего решать, и это хорошо. Если подумать, стрим может и не выгореть. Людям может быть неинтересно смотреть на то, как он пытается изображать друга Александра, и ему не потребуется идти на сделку с совестью дальше. В любом случае, это — пиар. Может быть, даже хороший пиар. Вырастет, пусть и ненадолго аудитория, поднимутся просмотры. Может быть, кто-нибудь даже до театра доберётся. Противный и очень знакомый голос с характерным Назаретским выговором предостерегает Баярунаса, что ничем хорошим это не закончится, и что у одного его персонажа, успешно отыгрываемого в театре Рок-оперы, тоже был поддельный друг, которого все считали настоящим… — Фак фейк-френдз… — рычит куда-то себе в воротник Яр, не заботясь о произношении, и отвечает. — Хорошо. Их публичное общение начинается с этого стрима. Баярунас пересматривает его с тревогой, схожей с той, которая возникает при пересмотре записей собственного спектакля. Яру отвратительно не идёт растерянность, сквозящая в каждом движении и слове, он не справляется не то, что с ролью друга, а даже с ролью коллеги, с ролью равного. Казьмина трудно называть «Сашей», у Яра это выходит, наверное, всего пару раз за два часа, ещё сложнее обращаться при этом на «ты», и слышать от Казьмина «ты» в свой адрес. Хотя, в общем, терпимо. Спасает экран перед глазами, игра за стрёмную хтоническую зверюгу, которой управлять гораздо проще, чем мелким пацаном, за которого сосредоточенно рубится Казьмин. Им даже пару раз удаётся пошутить. Казьмин говорит, что было «неплохо» и «интересно». «Некоторым» — тем, кто посчитал их друзьями — нравится. Нравится даже больше, чем прикидывал Яр. Эти «некоторые» прибывают и прибывают и в небольшой отрядик фанатов Баярунаса, и в чуть больший отрядик фанатов Казьмина. Выглядит это, как долбанный аванс, который Яр почти без угрызений совести перенаправляет в правильное русло, то есть, в театр Рок-оперы. Доходят немногие, но даже из ансамбля Яр легко отличает их: по лучащимся от восторга глазам. Их постоянное публичное общение начинается, когда Казьмин приглашает его повторить стрим. Он соглашается. И в следующий раз — тоже. Выходит неплохо. Почти как на сцене, только чуть интереснее в плане импровизации. Казьмин — профессионал, с ним удобно работать. Баярунас теперь называет это так: «удобно», «профессионал» и «работать». Неудобно только то, что некоторые этому верят, и приходят посмотреть на «друга Саши» в театр. Потому что их уважаемый Казьмин не может дружить с плохим или неталантливым человеком. Всё это подозрительно отдаёт утренниками, на которые Яр подряжался в качестве Деда Мороза в бытность студентом и некоторое время после (вообще-то до сих пор). Детки играют со Снегурочкой, потому что та — внучка Деда Мороза, и верят, что она действительно ему внучка. И что Дед Мороз — настоящий и добрый. Их личное общение заканчивается спустя несколько стримов, когда они окончательно договариваются о том, что можно, и чего нельзя делать. Вообще-то, «нельзя» в отношении Казьмина всего одно. В озвученном Александром виде оно звучит, как «нельзя отправлять картинки с поня́ми», а в недосказанном, как «это вообще сейчас было не смешно». У них разное чувство юмора. По правде сказать, Яр вообще не уверен, способен ли он рассмешить Казьмина за пределами нацеленной на них камеры. Профессиональный актёр вряд ли бы на это обиделся, но Яр — актёр не то, чтобы профессиональный. Он видит это, пересматривая записи стримов, особенно заметны его ошибки на фоне безупречной работы Казьмина. Яр пристально следит за мимикой Александра, учится. Приёмы Казьмина Яру хочется записывать в тетрадь, но останавливает себя. В конце концов, ему уже не пятнадцать, он взрослый состоявшийся человек, и умеет пользоваться заметками в телефоне. Яру интересно, не вёл ли когда-то Александр передач на радио. По крайней мере, манера ведения стрима у него схожая: он ненавязчиво контролирует линию диалога, создавая иллюзию вовлечённости собеседника в диалог, оставляет пространство для импровизации, спокойно терпит шутки в свою сторону, и даже параллельно умудряется общаться с комментаторами, которых с каждым совместным стримом становится всё больше. Смотреть на это, изображая друга — жутковато. В отношении Казьмина у Яра прекрасно срабатывает эффект зловещей долины, потому что Александр, отвечающий незнакомым комментаторам улыбкой, сочетающейся для заплативших со «спасибо большое за подписку», вовсе не отличается от Александра, улыбающегося в ответ на шутку Баярунаса… Какая щедрость, а ведь Яр ему даже не платит. Голос, толдычащий в голове о том, что это плохо закончится, слегка притихает, когда им с Александром предлагают сыграть в мюзикле по «Тетради смерти». Голосу приходится притихнуть, потому что с момента подписания контракта и постановки перед фактом, что он будет играть там с Казьминым, шансы вообще когда-либо это закончить резко устремляются к нулю. Напряжение между Лайтом и L выходит фактурное, заметное невооруженным глазом. Скованность L идеально подходит Баярунасу, Казьмин же… Очень хорошо отыгрывает Лайта. Между ними с Казьминым — «химия», ничего естественного, но ярко и красочно на экране. Эта же химия тащится и на сцену, и вот там она срабатывает ровно как надо, особенно с учётом катализаторов в виде внимания зрительного зала, полностью состоящего из «некоторых». А потом эту «химию» прорывает искренность — мерзкая, копившаяся в Яре долго, ядом разъедавшая сердце. Сыграть финал не выходит. Выходит его прожить. После премьеры Яру хочется выть, свернувшись калачиком на диване в гримерке. Он действительно сворачивается, но всё-таки на всякий пожарный не воет. Ещё непонятно, готовы ли в зале терпеть посторонние шумы, причём не слишком музыкальные. Всю музыку Яр отдал на сцене, там же оставил чистоту их выдуманной вражды и азарт схватки. Что остаётся Баярунасу теперь? — Тебе не надоело? — интересуется Александр присаживаясь на край дивана, глядя на Яра. — Жалеть себя и делать вид, что я тут — главное зло? — Мы зашли слишком далеко. — угрюмо шипит в диван Баярунас. — Мы можем прекратить это в любой момент. — напоминает Александр. — Сыграть ссору, мелочную интригу, не знаю… Не поделить, например, роль или женщину? — Оперетта-оперетта-оперетта… — бормочет Яр, совершенно не собираясь поднимать голову от обивки. — Нужна драма с шекспировским размахом, библейское предательство… — Или мы можем никому ничего не сказать, — предлагает Александр, не дослушивая. — В конце концов, всё закончится само собой. С моей смертью. Баярунас лениво поворачивается и внимательно смотрит на Александра: этому человеку через пару лет — тридцать. Яр сможет вставить пару шуток про то, что Казьмин разменял четвёртый десяток, а отомстить ему Казьмин сможет только через шесть лет. — Почему именно я? — спрашивает Яр. — А я, что, знаю? — вспыхивает Александр. — Разница в возрасте, в вокале, в технике… Мы даже в разных городах живём. — Противоположности притягиваются? — осторожно предполагает Баярунас. — Ага. А дружба — это магия, блять… В воздухе повисает невысказанное «и магии не существует». Александр сидит молча, продолжая улыбаться этой своей робкой испуганной улыбкой — она у него будто бы приклеена к лицу. Истинные эмоции — их ничтожные остатки, выдаёт лишь то, что уголок рта чуть опущен. — У тебя скулы не сводит? — Баярунас пытается повторить его улыбку, но с треском проваливается. — И челюсть. — Мне это не мешает. — Казьмин сцепляет руки на груди. — Профессионализм. — Ты хоть когда-нибудь расслабляешься? — Яр садится на диване, подтягивая к себе ноги. — Тебя хоть кто-нибудь видел не вот таким? — Ярослав. — осаживает Казьмин. — Хватит. Действует отрезвляюще, но ненадолго. — У тебя есть друзья? — осторожно спрашивает Яр. — Я приехал из Нижнего Тагила. — напоминает Казьмин. — До этого был задротом, анимешником, и вдобавок отличником. Думаешь, у меня вообще были шансы завести друзей? — Я могу быть твоим другом… — Тебе двадцать два или восемь? — раздражённо фыркает Александр. — Ты в песочнице? Казьмин даже с дивана встаёт, проходится по комнате, бессильно сжимая руками лацканы пиджака, нервно дёргает белую ткань: — Дружба — это тихо и некрасиво. Мерзко, тускло, блять, сквозь кромешную темноту, больно и нихуя не то, что мы изображаем. — вдруг выдаёт Александр, и в его голосе на секунду сквозит судорожная нежность, пропадающая, когда он снова возвращает себе самообладание. — «Некоторым» совсем не понравится. Потому что они хотят картинку, и шоу. Наши морды на обёртке сырка «Дружба», а не то, что она такое… на самом деле. Баярунас провожает его взглядом, смотрит с дивана, как на сэнсэя, излагающего истины мироздания. — Им надо картинку. — рявкает Казьмин, со стены срывается какой-то плакат, летит ему под ноги. — Потому что знаешь, кто эти «некоторые»? Такие же, блять, как я, только им лучше. Потому что они могут представлять, что дружат — со мной, или с тобой. Они себя на наше место ставят. И им хорошо, потому что где-то есть вот такие вот два идиота, которые дружат, как твои грёбаные пони. — И ты думаешь, что не выйдет… Если это будет не просто картинкой? — спрашивает Яр. — Настоящие цветы на сцене быстро вянут. — пожимает плечами Александр. — Ты берегись, а то тоже… Яра не запугать подобным. Он слышал о том, как умер Миронов — прямо на сцене, и знает, как аплодировал зал, пока его уносили. Лучшая участь для артиста… Миронов был гениален, любим и знаменит. До самой смерти, и после неё — даже больше. На спектакли Яра приходят, потому что он — друг Саши, на спектакли Саши приходят, потому что он — хороший человек не только на сцене, но и за её пределами, а ещё — друг Яра. Красивая картинка, обещание спокойствия при мыслях об их дружбе. — Из нас двоих я должен быть искренним. — Яр встаёт с дивана. — По законам драматургии. А ты — сильным, и… спокойным. Александр с опаской смотрит на обходящего его по кругу Баярунаса. Несмытый грим L, размазавшийся от лежания лицом в обивку, выглядит совсем уж жутко. — Ах, и почему они не решили, что мы любовники… — взмахивает рукавами Яр, становясь похожим на Пьеро. — Было бы проще. Любовники могут быть врагами. — И незнакомцами… — почти заворожённо вторит ему Александр. — Но мы в России, товарищ Баярунас… Они действительно в России. В страшной стране, где люди хотят, чтобы их кумиры дружили. Ярко и гипертрофированно — так, чтобы от химического огня их дружбы было чуть теплее даже за много-много километров от Санкт-Петербурга и Москвы. И в словах «товарищ Баярунас» — застарелая память о стране, в которой все были друг другу товарищами, а писатели — поколение за поколением, выдумывали себе и своим героям настоящих друзей. Так долго, что люди, в конце концов, поверили, что такие существуют. — А если всё вскроется, мы… — Яр вскидывает голову к тусклой лампочке на потолке, и застывает, пытаясь найти выход из несуществующей ситуации. — А чему вскрываться? — Казьмин вдруг очаровательно улыбается. — Тому, что мы не дружим? И как ты себе представляешь подобное «вскрытие»… Уже вижу заголовки желтушников: «Ярослав Баяру́нас и Александр Кузьмин никогда не были друзьями, шокирующую правду читайте в источнике»? Яру даже не приходится отвечать. Заголовок кажется настолько же абсурдным, как и сама ситуация «вскрытия». Кто в здравом уме в такое поверит? Безопасно и надёжно. Голос старенького лектора твердит о том, что настоящую дружбу невозможно сыграть. Она и не нужна. Нужна вот эта — построенная на уважении к старшему коллеге, гипертрофированная — с прикосновениями по поводу и без, с слишком сильной преданностью со стороны Яра, и слишком комфортной поддержкой Александра. Не нужно, чтобы верили. Нужно, чтобы хотелось также. Нужно, чтобы людям необходимы были оба они, как связанные. В конце концов, они оба — не более, чем маленькие, никому почти не нужные артисты, которые в пустых залах загибающегося от безденежья русского музыкального театра очень хотят славы. Кто обвинит их потом, если они заполнят залы? Если дадут шанс и себе, и своим театрам… Яр думает, что Александр умнее, ему и положено, что проблему в этом видит один только Яр, и то — потому что сам по себе идиот. Яр думает, что им нужно сделать так, чтобы «некоторыми» стали почти все. Яр думает, что ему стоит себя возненавидеть, но на шее уже ощущаются маленькие жабьи лапки. Ему хочется спросить Казьмина о том, не отвратительно ли ему быть таким. Не мерзко ли с вот этой паскудной циничностью великолепно изображать единственное искреннее, во что Ярослав ещё верил, даже став актёром. Он не спрашивает. Потому что у Казьмина невероятно умные глаза, но в них не читается ни-че-го. Когда даже глаза не отражают душу — это страшно, и заставляет задуматься о том, а точно ли Александр — человек… — Нам лектор говорил «помните, кто вы и откуда, когда выходите на сцену, иначе потеряетесь». — Яр выпаливает это почти Александру в лицо, отчаянно и безнадёжно. Потому что эта фраза — как последний надувной круг для давно утонувшего. — Скажу, как коллеге, по секрету. — Александр отворачивается и говорит быстро, как будто повторяя за кем-то. — Персонажи людям нравятся больше, чем люди. И, если хочешь стать известным… Он не договаривает. Скрывается за дверью. «Мимо» — думает Баярунас. Они в Москве. До дома Яра — больше семи сотен километров, и больше четырнадцати тысяч фонарных столбов, если предположить, что они стоят через каждые пятьдесят метров. Яр не уверен, что сможет добраться до дома в здравом уме и трезвой памяти, если продолжит переживать, и в чём-то себя винить. Яр не уверен, что вообще доберётся до дома, если оставит всё так. Доберётся, вернее, но уже не совсем он. Столбы пролетают мимо окон Сапсана, когда Яр лезет в голову к Саше. Метафорически, конечно — неправильной интуитивной актёрской техникой. Думает, что могло вытащить из него человеческое, даже порядка ради лезет в википедию, долистывает до списка проектов, и замечает уже заботливо добавленную фанатами «Тетрадь смерти». От улыбки действительно сводит скулы, и немного давит под рёбрами чужой психосоматикой. Глубже лезть — страшно. Как будто можно подхватить оттуда, из задавленной души Казьмина что-то, что сделает Яра таким же циничным и одинаково слишком живым и на сцене, и за её пределами. Яр выныривает из образа, пытаясь заземлиться в кресле, земными ощущениями вытягивая то ли себя из Александра, то ли Александра — из себя. Мелькает где-то на подсознании отчаянная целеустремлённость, обречённая сила, царапнувшая по горлу ответственность, калейдоскоп нездоровых качеств. Сашино безразличие в самой сердцевине острым шипом застревает. Яр качает головой, утыкается лбом в холодное стекло. Смаргивает с ресниц влагу. Всё-таки вытащил трагедию персонажа. Молодец, Яр, пять баллов за актёрское мастерство, а теперь иди и потопи уже эту долбанную Муму. Она же ненастоящая. Ей больно не будет, когда ты её с камнем на шее просто отпустишь. — Вам плохо? — женщина на соседнем сидении обеспокоенно трясёт Ярослава за плечо. — Тургенева начитался… — бессовестно врёт Яр. — Муму жалко. — «Уроки французского» хороши, если поплакать хочется… — советует она. — мы в детстве на спор читали. Кто не заплачет, тот забирает деньги. — А вы выигрывали? — с интересом спрашивает Баярунас, вытирая глаза рукавом. — Да что ты, милый… В это выиграть невозможно. — женщина даже рукой взмахивает. — Да и… Яр согласно кивает. Чужое безразличие растекается тёплым в груди. Можно выиграть, если не сочувствовать, не сопереживать. Просто складывать буквы в слова, и произносить их, не задумываясь о смысле. Ночью он всё-таки гуглит чёртовы «уроки». Стоически держится до конца, трёт сухие от недосыпа глаза, концовку читает почти по диагонали, но его всё равно догоняет болью. На последней фразе он ломается. Почти наощупь суёт провод в разъём зарядки, роняет телефон где-то в районе подушки, и прямо в стену упирается лбом, позорно всхлипывая. Когда немного отпускает, Яр дотягивается до телефона, со всей возможной быстротой закрывает гугл с опасно открытыми там «Уроками», и лезет в ВК. Он и сам не знает, чего добивается, когда возле аватарки Казьмина замечает значок «онлайн», и набирает его номер. — Пардон, что поздно. — не дожидаясь «алё» и «охренел» выпаливает Яр. — Ты пьян? Хорошо добрался? — раздражения в голосе Казьмина примерно столько же, сколько и сонливости. — Нет. — позволяя Казьмину решать, что именно — «нет», Яр переходит к главному. — Ты можешь для меня отрывок прочитать? Там строчек десять, и я не отвлекаю. — Если тебя взяли в заложники, скажи им, что мы просто притворяемся друзьями. — Александр зевает. — Дружбу же невозможно сыграть. — мстительно хихикает в трубку Баярунас. — Так прочитаешь, или нет? — Что за отрывок? — тяжко стонет Казьмин. — Концовка «Уроков французского». Александр несколько секунд молчит, а потом обрубает: «нет». — Почему нет? — Яр переворачивается на живот, болтает в воздухе ногами, и думает о том, что похож сейчас на школьницу-переростка. Казьмин молчит, давая Баярунасу почувствовать себя идиотом и отключиться. Идиотом себя Яр, разумеется, чувствует, но не отключается. Ему недостаточно того разговора всего несколько часов назад. Ему нужны или доказательства или опровержения. Он устал от теста Тьюринга в одни ворота, устал угадывать в Саше человека путем вопросов и ответов. — С меня тысяча, если прочитаешь, и не заплачешь. — щедро обещает Яр. — А если запла́чу? — Казьмин по ту сторону трубки шуршит чем-то, видимо, садится на кровати. — Говорят, слёзы русалок очень ценятся. — Баярунас просто не удерживается, несмотря на всю серьёзность диалога. — Продашь. — Пираты карибского моря. — узнаёт отсылку Александр. — То есть, плакать мне, всё-таки, выгоднее… Яр даже выдохнуть боится, чтобы не нарушить повисшую тишину. Она какая-то слишком глухая, даже дыхания не слышно. Хотя Баярунас уже, честно, не уверен, а нужно ли Казьмину вообще дышать. — Ты микрофон зажал рукой, — догадывается Яр. — Текст просматриваешь? — Я наизусть знаю. — угрюмо отвечает Казьмин. — Учил на поступлении. — А что тогда? Подожди, Саш… — Баярунас прислушивается к тишине, — Ты вот так плачешь? — Я зажал микрофон. — сознаётся Казьмин. Голос его звучит, как сквозь толщу воды. — Позвони через пять минут. — Нет! — Баярунас вцепляется в смартфон, как будто это может помешать Александру повесить трубку в любой момент. — Саш… Ну пожалуйста, ну говори, ну… — Добился, чего надо? — голос Казьмина снова слышен нормально, но каждое слово Александр как будто выплёвывает. — Да, мальчик, я настоящий Дед Мороз, и теперь мне придётся тебя убить. Чего тебе ещё надо? — Чтобы мерзко, тускло, блять, сквозь кромешную темноту, больно и нихуя не то, что мы изображаем. — робко цитирует Баярунас. — Ты же… Ты же так совсем как манекен. Особенно на стримах, когда ты улыбаешься, и никто кроме меня не видит, что тебе всё безразлично… Что ты пустой. Яр даже успевает это произнести прежде, чем понимает, как это звучит, и что значит. Он вдруг понимает, что нашёл оскорбление — самое страшное, на которое вообще способен, и бросил его — не глядя, не раздумывая — как проклятие. Его перетряхивает. — Ты ёбнулся. — констатирует Казьмин спустя несколько секунд. — Если я дружить с тобой не хочу — это значит, что я — пустой? «Ранен» — думает Баярунас, и продолжает упрямо молчать, хотя хочется прервать монолог Сашин отчаянным «Нет-нет-нет…». — Я вообще не понимаю, что ты там обо мне надумал, но это в любом случае как-то не очень точно, не находишь? Я, к твоему сведению, младенцев не ем, и рога у меня плохо растут. — Александр пытается пошутить, но это не скрывает того, что он, нервничает. — Я даже, представляешь, что-то чувствую, когда человек, который должен со мной дружить, считает меня не знаю… бесом. «Ранен» — думает Баярунас. Сколько же у тебя палуб, и сколько из них ломать наживую без наркоза, прежде, чем… — Я же тебя не силой держу. У нас же всё выходит хорошо. Для всех хорошо. — неловко оправдывается Казьмин, уже как-то почти бессмысленно и бесполезно. — Что ещё? Ты сам поверил в то, что говорят кругом? Сам — один из «некоторых»? Хочешь на картинку, которую мы сами сделали? «Ну вот и меня ранили» — думает Яр. Происходит переход хода, и Яр, поплотнее прижимая телефон к уху, быстро и четко произносит: — А сам не хочешь? В трубке тихо, как будто зажали микрофон.