Brannskador

Крис со смесью ненависти и раздражения смотрел на тлевшую в его пальцах сигарету. Совершенно идиотское незнакомое ранее чувство ревности прожигало его изнутри, как эта самая сигарета прожгла секундой позже лист бумаги, приклеенный к стене. Края прожога почернели и скорчились, уничтожив выведенное некрупным почерком слово «kärlek». Текст был не закончен. «Надо дописать», — зачем-то подумал Ларссон, хотя прекрасно знал, что не сделает этого. Просто нужно было отвлечься посторонней мыслью, заглушить те, что мучили его уже не первый день. Такого никогда не бывало. Природная флегматичность, граничившая с полным безразличием ко всему происходящему, которая порой раздражала не только окружающих, но и самого Криса, неожиданно дала трещину. Еще ни одна перемена в составе группы не задевала его так сильно — а, откровенно говоря, не трогала вообще — как эта. Полноценной ее назвать было нельзя: никто не мог сказать наверняка, сколько времени продержатся финны в коллективе, в котором, как выражался сам Кварфорт, «постоянная текучка». Они не были даже заявлены в основном составе, удостоившись чести быть названным лишь «лайв-музыкантами», хотя серьезные проблемы с кадрами испытывала именно фронтовая линия группы. Но, признаться, в Ларссона это вселяло надежду: может, Кварфорту больше никто и никогда не будет нужен, кроме него? Конечно, был еще Петер, но он едва ли представлял угрозу. «С каких пор ты начал рассуждать как баба?» — спросил Крис сам у себя и облокотился на подоконник. Ответ на этот вопрос он знал, но никогда бы его не озвучил. Настенные часы громко отсчитывали секунды, которые растягивались в целую вечность. Никлас сказал, что придет скоро, но не уточнил время. Чертовски пунктуальный Ларссон предпочел не выражать недовольства вслух — Кварфорт все равно наплевал бы на него — и теперь нервно барабанил пальцами по пластику, прислушиваясь к каждому шороху в коридоре. В четверть третьего настойчивый стук в дверь сорвал Криса с места. Только теперь, когда ничего нельзя было уже изменить, он понял, что окончательно запутался в мыслях. — Вот и я! — громко сообщил Никлас, и слова разнеслись по всему пролету. — Тише, все спят уже, — Ларссон отошел в сторону и кивком пригласил гостя войти. — Тебе ли не похуй? Крис ничего не ответил. Нарочито медленно поворачивая ключ в замке, он прислонился лбом к холодной двери; от неожиданно нахлынувшего жара у него закружилась голова. — Так чего ты там хотел? — голос Никласа прозвучал из единственной комнаты в квартире Криса: он быстро и по-свойски расположился в кресле с бутылкой виски, которую принес с собой. — Сейчас. Сделав несколько глубоких вдохов, Ларссон, наконец, оторвался от прохладной деревянной панели. Он преодолел расстояние в два или три шага и оказался в гостиной, которая служила еще и спальней, и периодически даже столовой. — Нет, не надо, — Крис выставил ладонь вперед, отказываясь от протянутой ему бутылки. Уже через секунду он пожалел об этом, ведь алкоголь был бы весьма кстати. — Ну как хочешь. У тебя, кстати, такой вид, будто ты планируешь выебать меня в мозг. Ларссон скептично хмыкнул, давая понять, что у него есть дела поважнее. По привычке. На самом деле, Кварфорт был чертовски прав. — Я планирую унять любопытство. — В три часа ночи? Я надеялся, что мы просто трахнемся. Крис раздраженно сверкнул глазами. "Просто трахнемся". Как всегда. Отношение рода «хозяин-вещь» обычно если не нравилось, то, как минимум, его устраивало, но только при том раскладе, в котором он был бы единственной и незаменимой вещью. — Еще не натрахался? — вполголоса спросил он и тут же почувствовал себя так глупо, что захотел провалиться сквозь землю: наверное, так не ведут себя даже прыщавые подростки. Крису показалось, что он произнес это шепотом, почти бесшумно, но Кварфорт бросил на него взгляд, в котором явная заинтересованность соседствовала с насмешкой. — А вот это уже интересно, — он вновь приложился к бутылке, — продолжай. — Продолжать что? — Ларссон сжал пальцы в кулак, пребольно оцарапав при этом ладонь. Он злился сам на себя, на чуткий слух своего собеседника и даже на проклятый незавершенный текст, который зачем-то всплыл в его памяти. — То, что я предчувствовал. Мозгоёбство, — саркастично пояснил Кварфорт. — Так с кем я должен был натрахаться? — Как будто ты не знаешь. — Нет. Слишком много вариантов. Ну конечно, такой ответ был ожидаем, он всегда любил издеваться. Но, несмотря на это, Крис сжал губы и лишь с большим трудом сумел удержать себя от более яркого проявления эмоций. — Вот как. А что насчет Райкку? Кварфорт вскинул брови и на мгновение даже перестал улыбаться. В это самое мгновение Крису стало совсем не по себе. Впрочем, Никлас быстро вернулся в прежнее состояние и, салютовав бутылкой, снова заговорил: — О да, — сделал глоток, — с ним — в первую очередь. — Я серьезно. — Я тоже. — Прекрати. Я имею право знать, что между вами происходит. — Ты прямо как ребенок, — Кварфорт наигранно цокнул и закатил глаза. — Мне нарисовать, что между нами происходит? Ларссон запустил руку в карман джинсов, чтобы достать сигареты, но запоздало вспомнил, что оставил их на подоконнике в кухне. Теперь совершенно очевидным стало то, что его ревность была не просто безосновательной и глупой, но даже позорно смешной и абсурдной. И он, черт побери, позволил Кварфорту о ней узнать. Но, что самое идиотское, Крис начинал закипать от явно иронических реплик Никласа совсем не потому, что они были таковыми, а потому… что, если он все-таки не шутит? — Я не так уж часто прошу тебя о чем-то, — сдержанно начал Крис, — поэтому не мог бы ты… — Нарисовать? — Просто ответить на мой вопрос. Кварфорт с любопытством пробежался глазами по его лицу, точно отыскивая то, что могло бы выдать несерьезность в самом Крисе. Искомого, вероятно, не обнаружил: откинувшись на спинку кресла, он залпом допил оставшийся виски и разжал ладонь над полом, позволив опустевшей бутылке упасть на паркет. — Если я скажу, что сплю с ним, тебе станет легче? — поинтересовался он. Крис проводил взглядом прокатившуюся по полу бутылку: — Нет. — Тогда к чему вся эта хуйня? Этот вопрос поставил Криса в тупик. Едва ли он сумел бы это объяснить, даже если бы остался наедине со своими мыслями. Он ощутил себя по-настоящему жалким, но падать ниже было, похоже, некуда. — Я просто не хочу быть вариантом. — И кем же ты хочешь быть? Нет, Крис ошибался: внизу еще было достаточно места для свободного падения. Но даже в таком состоянии произнести вслух перед Кварфортом то, что крутилось у него на языке, он не мог. Усевшись на край кровати, Ларссон принялся растирать пальцами виски. — Ну, кем? Единственным? — от проницательности этой догадки он невольно вздрогнул и задержал дыхание. Безошибочно истолковав для себя его реакцию, Никлас широко улыбнулся. Он подошел вплотную к Крису и опустился перед ним на корточки. — Хватит, — тот отвернулся, когда Кварфорт, с лица которого не сходила приторная улыбка, заглянул ему в глаза. — Давай, ответь, я хочу это услышать. Ларссон с легким недоумением посмотрел на Никласа, чьи ладони быстро проскользили по его бедрам и, собрав под собой футболку, остановились на талии. Крис попытался встать, но руки Кварфорта ощутимо сжались: — Нет, правда, мне интересно, сможешь ли ты ответить. — Не хочу доставлять тебе этим удовольствие, — Крис напряженно выпрямил спину. — Доставь чем-нибудь другим, — пальцы Кварфорта, пересчитав выступающие ребра, оказались в районе его сосков. Крис схватил за руки своего визави с твердым намерением избавиться от их натиска, но неожиданно пробежавшая по телу дрожь заставила его шумно и рвано выдохнуть, выдав действительное отношение к ласкам. Мысли предательски загустели, и Крис закрыл глаза, на несколько секунд потеряв над собой контроль. Этих секунд хватило Кварфорту для того, чтобы полностью завладеть инициативой: он повалил парня на спину и, оказавшись сверху, заткнул его рот своим языком. Придя в себя, Ларссон понял, что от полного фиаско его отделяет слишком хрупкая стена, обрушения которой никак нельзя было допустить. — Отъебись! — рявкнул он, резко отвернув лицо и тем самым оборвав поцелуй. Он грубо толкнул Кварфорта в плечо и, освободившись, вскочил с кровати. — И как это понимать? — Никлас взглянул на него с явным раздражением. Ларссон оставил этот вопрос без внимания и молча удалился в кухню. Он сел на высокий стул и, не с первого раза попав дрожащим пальцем по колесику зажигалки, закурил. Отвратительное чувство, которое он испытывал, оказалось еще хуже того, что послужило причиной их с Никласом ночной встречи. Крис не мог объяснить себе саму суть этого чувства, назвать его одним определенным словом — какой-то безобразный ворох ненависти, злобы, боли, отчаяния и той самой проклятой ревности. Кем он был для Никласа? Вещью? Нет, вне группы он не был для него даже вещью. И самое мерзкое заключалось в том, что Крис предпочел бы быть пустым местом, ничего не значившим в жизни Кварфорта, нежели тем, кем в ней являлся. Вариантом. Именно по этой причине ему можно было ничего не объяснять, ни во что не ставить его мнение, насмехаться над ним удовольствия ради — ему все равно найдется замена. Кварфорт часто говорил, что заменить можно, а иногда и нужно, что или кого угодно, и Крис всегда соглашался с ним. Не потому, что был действительно солидарен с этой точкой зрения, а потому, что ему было попросту безразлично. Безразлично до тех пор, пока он сам не столкнулся лицом к лицу с ее результатом. Отчего-то он попросту никогда не мог представить себя в подобной ситуации, ему даже не приходило это в голову, ведь, как ему казалось, он всегда был для Никласа кем-то особенным: тот всегда его выделял, порой даже больше, чем было необходимо, и, пожалуй, относился к нему с некоторым трепетом. Крис всегда был уверен в том, что создавать иллюзии ему не свойственно, равно как и попадать во власть каких-либо чувств и эмоций, но, похоже, это все-таки было лишь частью его имиджа, в который он когда-то начал верить, как в собственную жизнь. — Так ты реально себя считал единственным? — Кварфорт прислонился плечом к дверному косяку. — Уже не важно. Можешь убираться, — глубоко затянувшись, отозвался Крис. — Если бы я сам не имел тебя в задницу, решил бы, что у тебя месячные. Ларссон дотронулся языком до серьги в нижней губе и нервно усмехнулся: — Больше не поимеешь, так что можешь решать как угодно. — Ух ты, — Никлас изобразил на лице живой испуг, — серьезная угроза! — Прими как факт. Кварфорт многозначительно ухмыльнулся, а затем не спеша проследовал к небольшой кухонной тумбе с выдвижными ящиками. — Как факт не могу — слишком безрадостно звучит, — открыв один из них, задумчиво произнес он. — Все как ты любишь, разве нет? — Ларссон, наблюдавший за его действиями, не заметил, как пепел с почти докуренной сигареты упал на джинсы. — Это как посмотреть. В руке Никласа оказался небольшой нож с прямым лезвием: он поднес его к свету и принялся придирчиво разглядывать. Коснувшись пальцем острия, он удовлетворенно кивнул, точно соглашаясь с чем-то, после чего занял место напротив Криса. — Нельзя останавливаться на чем-то одном, — вращая в руках нож, начал он. — Нужно стремиться к совершенству, искать что-то новое, понимаешь? — Ага. Что-нибудь еще? — Крис, затушив окурок о столешницу, учтиво взглянул на собеседника: на философские разговоры он был настроен меньше всего. — Отнесись к моим словам серьезно. Тебе придется отнестись к ним серьезно, поэтому напряги извилины, ладно? Ларссон демонстративно закинул ногу на ногу и подпер кулаком подбородок: — Я весь внимание. Он не знал, зачем вел себя так вызывающе, когда внутри творилось черт знает что. Должно быть, причиной этому было желание доказать Кварфорту, что ему не больно, что ни одно слово не способно задеть его и снова выбить из колеи. Показывать свою слабость этому ублюдку он больше не собирался ни при каких обстоятельствах. — Люди отвратительны, ты же знаешь, — вновь заговорил Кварфорт. — В нас от природы заложено искать во всем выгоду для себя. Когда человек лишается выгоды в деле — оно теряет всякую важность. — Это тонкий намек на меня? — Не такой уж и тонкий. Если объединить две истины, которые я до тебя донес, можно сделать вывод, что и ты не уникален при всех своих ебаных талантах. Крис не смог скрыть улыбку — настолько абсурдным ему показался этот вывод. Даже более абсурдным, чем всё, ему предшествовавшее. — Заменишь меня тем, кто будет молча тебе давать? Думаешь, я не проживу без твоей группы? — с вызовом спросил он. — Уверен, что проживешь. Держи. Крис уставился на протянутый ему нож: — Я должен поблагодарить? Или вскрыть себе вены? К чему этот пафос? — Нет-нет-нет, это все хуйня полная. Но татухи с символикой тебе придется срезать — считай это нарушением авторских прав, — Никлас указал пальцем на правое предплечье Ларссона, на котором была выбита буква S. Крис одарил его выразительным взглядом: он знал, что Кварфорт может обдолбаться до потери рассудка, но пьяным его он не видел ни разу. Забрав нож из его рук, он покачал головой. — Иди проспись, — Крис встал со стула, чтобы вернуть столовый прибор на место, когда Кварфорт перехватил его за запястье и дернул на себя. — Ты думаешь, я бухой? Я не шучу, малыш, уходя — уходи, — Никлас буквально выдавил нож из его ладони и, снова завладев им, резким движением швырнул Криса к стене. — Ебанутый! — Что, помочь? — Никлас с такой силой вцепился в его руку, что содрал кожу чуть ниже татуировки. Крис попытался изловчиться и ударить его, когда тот поднес лезвие ножа к его предплечью, но Никлас был куда сильнее, и уже через секунду юноша почувствовал, как острый металл проникает под кожу, оставляя после себя не сильную, но жгучую боль. В этот же момент рухнул еще один миф, в который Крис всегда преданно верил: боли он боялся. Чувствуя, как ноги наливаются свинцом, он пытался побороть приступ тошноты, подкативший к горлу, который усиливался с каждой секундой. В глазах у него потемнело, и от потери сознания его уберегла только смачная пощечина. — Ебанутый… — повторил Крис и перевел помутневший взор на порезанную руку. Порез был не глубоким и не опасным — с границами этого дела Кварфорт был слишком хорошо знаком. Когда он вдруг засмеялся, Ларссон понял, что это была всего лишь очередная издевка. — Видел бы ты себя со стороны, сопляк, — Никлас небрежно швырнул нож на стол. — Не знал, что ты такой трус. Крис снова оставил его реплику без ответа: сказать что-либо сил у него не было. Впрочем, даже если бы они были, он вряд ли подобрал бы подходящие слова. Слушая бешеный стук собственного сердца, Ларссон съехал вдоль стены на пол и невидящим взглядом вновь уставился на кровоточащий порез. — Мне похуй, будешь ты мне давать или нет, — продолжал Кварфорт, без особого интереса изучая прожженный лист бумаги на стене, — и на тебя похуй, по большому счету. Неплохо написано, кстати. Его негромкие шаги донеслись до Криса оглушительной тирадой, а от звука захлопнувшейся двери у него так сильно зазвенело в голове, что он едва сумел сдержать крик; прислонившись затылком к стене, он закрыл глаза. Он почти физически ощущал, как в нем все комкалось, сжималось и лопалось, смешивалось с пустотой и обращалось в пепел, будто что-то сжигало его изнутри. Мысли, которые и так были в невероятно разрозненном состоянии, теперь и вовсе рассыпались, едва успевая зарождаться: Крису казалось, что он даже видит эти ожоги на собственном сознании, готовом вот-вот истлеть и дать волю вскипевшим эмоциям. Что-то сподвигло его подняться на ноги. Он не чувствовал собственного тела, и секунды, которые все так же громко и до отвращения размеренно отбивались настенными часами, обходили его стороной. В нем совершенно точно не оставалось никаких сил — ни моральных, ни физических, — но нечто незримое и неосязаемое будто бы овладело им: пальцы, оставив на белом листке алые отпечатки, сами сорвали его со стены. Слова выплывали из беспросветного тумана в его голове, и неровным почерком ложились на запятнанную бумагу. Крис не улавливал их смысл, а лишь подчинялся импульсам, заставлявшим его нажимать на деревянный корпус карандаша, который быстро стал скользким от крови, и выводить им какие-то буквы. Когда слова закончились, карандаш с глухим стуком упал на пол; кровь из пореза больше не сочилась. Очередной толчок подсознания заставил Криса закурить. Еще час назад он не мог представить, каким окажется итог этого напрасного разговора, суть которого все равно была утрачена почти сразу. Он не мог представить, что его может что-то сломить и вынудить страдать по-настоящему. Он не мог представить, что когда-нибудь заплачет.