Рождественский ангел (Новый год 2022)

Письма. Когда-то они помогли мне по-другому взглянуть на этот мир, который затем неожиданно изменился и сам. Но не они единственные заставили меня так сделать. Той сырой зимой, когда ко мне заявился этот маленький глупый птенчик, я и представить не мог, что когда-нибудь он так укромно поселится в моей душе и станет её неотъемлемой частью. Да, душа у меня есть, как бы ни казалось при первой встрече. Просто в глаза мне не у каждого раньше хватало смелости взглянуть. Джеспер, каким же ты был тогда…

***

Я про себя улыбаюсь, когда чьи-то ласковые руки берут меня в объятия. А затем что-то касается моей груди… И щелчки в голове дают знать, что глаза полностью раскрыты, до того, как я это заметил. Меня разбудили до того, как я проснулся, и я ещё секунд с тридцать пялился в одну сторону. Там я видел мою комнату нехитрого убранства: пара баков с едой, вёдра, чесалка, мои старые вещи, которые принёс сюда Джеспер из старой, как он сказал, «голубятни». А кто-то ведь сейчас ожидает чего-то большего от меня. Что я обниму в ответ. — Доброе утро, Альва, — произношу я тихо и свожу взгляд с мёртвой точки, чтобы увидеть того, кто стоит вровень со мной, лицо… …из глаз которого изливается нежный мятный цвет, а девятигранные зрачки таят улыбку, которую привычным образом ей уже не показать. Моя милая Альва снова пришла разбудить меня, чтобы я почувствовал, как её серые худые руки гладят мои огромные крылья. Вернее, то, что от них осталось, к сожалению. Такому, как мне, придётся долго их растить. С того дня времени прошло совсем немного. На моих ногах от бёдер до спины протянулись металлические полосы, стремящиеся стать подпорками моих могучих опахал в будущем. Пока это лишь украшение, соседствующее с моим пернатым хвостом. И на том спасибо, что он цел остался. — Может, я лучше сам засну? В следующий раз, — вновь произношу я и начинаю вставать с колен. Я неспешно поднимаюсь и развожу в стороны антенны, растущие из затылка, так же неторопливо. Впрочем, мне мои движения не кажутся такими уж медлительными. Я осторожен со своим телом, и этого у меня не отнять. Альва придерживает мои антенны, помогая: — Джеспер сказал, что глубокий сон пойдёт тебе на пользу. Ты же не хочешь, чтобы твои крылья росли два года? Я потягиваюсь, на этот раз руками, смахиваю чуток пыли, что скопилась на мне за ночь, но моя супруга уже приготовила мокрую тряпочку и стала протирать меня, будто вещь, обходя вокруг и волоча за собой длинный болотно-зелёный плащ. Удивительно, как резник ни разу об него не спотыкался, но, скорее, это удивительно для людей, нежели для нас. Для всех, кого я считаю нами. После очистки я побрёл завтракать, но и тут моя милая подоспела с ведром. Она так была заботлива, что и шагу не давала ступить. Наверное, моё бескрылое тело вызывало у неё жалость. Ведь что я могу без возможности летать? Я быстр лишь в небе, когда расправлю в стороны свои широкие опахала. — Тебе сейчас нужно больше еды, — говорит она, и я беру ёмкость. Мне даже не надо наклоняться за ней, Альва поднимает руки, передавая мне, как стакан, полное особой воды металлическое ведро. Темноватая жидкость сияет при взгляде, искрится, переливается всеми цветами. Насколько оно прекрасно, настолько же оно и питательно, просто восхитительно вкусно для всех нас. Я беру ёмкость и постепенно заливаю в свою глотку, но больше одной такой, к сожалению, выпить не смогу. Крылья вместили бы таких вёдер ещё штуки три. После завтрака можно и прогуляться… Я иду к выходу из комнаты, который заботливо отворяет моя любимая Альва. Ей совсем не трудно, но, будь она человеком, это было бы для неё мучением. Металлическая дверь скользит в своём лотке, немного поскрипывая. Старая она стала, обновляться не умеет. Она не как мы. А я чувствую себя просто отлично. Утягивая за собой свой красивый пернатый хвост, я переступаю через порог, в тот просторный двор, с которого я сейчас начинаю прогулку. Как и сейчас, а сейчас, как и тогда, человеческие дети играют во что-то, собирая из снега фигуры, крепости. Кто-то пробует его на вкус, хотя я знаю точно, что снега люди не едят. И ко мне уже кто-то подбежал, ну разве не чудо. Это довольное личико смотрит в мои «птичьи» глаза и говорит, что он с друзьями уже заждался меня. Подбегают и остальные дети. Они подносят мне игрушечные тарелочки с вылепленными из снега фигурками на них, предлагают продегустировать их стряпню, сделанную специально для меня. А моя Альва, она улыбается. Её лицо, как всегда, спокойно, но я вижу радость по её глазам. — Туман! Давай, моё первым попробуй, — кричит самая маленькая девочка. Я вновь сажусь на колени, и меня окружают эти крохотные существа. Сдерживаю своё обещание. Снег так приятно хрустит на зубах, а льдинки я просто глотаю, не в состоянии разгрызть их. Затем всё это тает внутри, оседая прохладой в тепле разогревшегося желудка. А теперь надо отблагодарить моих «кормильцев». Я потрепал по шапке одного, другому пожал руку, но «спасибо» сказал всего раз. И так понятно, что это было адресовано всем. Но как же было бы замечательно, будь у этих детей антенны, как у меня и резника. Как у всех нас. «Идём. Хорошо?» — слышит Альва мой настоящий голос. Его никто больше не слышит, но люди, конечно, понимают, почему мы начинаем уходить почти одновременно. Мы покидаем дворик, где стоят одинокие, заметённые снегом скамеечки, а детская площадка блестит краской. Дорожки сейчас ледяные, и мне стоит смотреть под ноги, а, вернее, мне это жизненно необходимо, ведь я выше любого из людей. К счастью, мне хорошо помогает хвост. И вот я выхожу со двора на узкую улицу, по сторонам которой громоздятся две металлические «стены» зданий, испещрённые нишами, резными рамами, уступами и прочими неровностями. На некоторых, самых удобных порожках, приютились мои крылатые. Сидят, свесив ноги и расправив хвосты вдоль стен, глядят своими глупыми глазами, здороваются со мной. Да и без этого так трещат, что я слышу в приёмнике сплошной щебет. Как же я скучаю. Даже не могу смотреть на своих собратьев, летающих в небе и над городом. Мне гораздо комфортнее видеть их гуляющими внизу. И Альва меня успокаивает, сейчас она подметила что-то интересное: — Вон, посмотри, какой идёт! — заинтересованно произносит она. — Прям жеребец. Я перевожу взгляд на разукрашенного эйло, что тащит за собою не менее яркую повозку, и это зрелище заставляет мои зрачки стать семигранно-удивлёнными. Довольно мощный, ростом с меня, крылатый лери одет в праздничный костюм поверх шкуры, приподнял крылья, расписанные звёздами и кольцами. Хвост у него подрезан немного, видно, чтобы не мешался под повозкой. Но в целом, да, красавец. И в этом нет ничего зазорного для лери — тащить за собою телегу. Ему совсем не тяжело, тем более он по своему виду курьер, пусть и малый, но он большой любитель грузов. Земных лошадей, в которых люди находили много пользы, здесь и в помине нет, а эйло вроде как не совсем и человек, так что почему бы его не запрячь? И я понял, к чему стремилась вся эта красота. Подняв голову, осторожно прибрав длинные антенны, я увидел развешанные среди домов гирлянды. Прямо целая паутина! — Какие штуки… — сказал я, остановившись, и даже пар из моего носа стал идти более прозрачными клубами. А люди ходили вокруг и оглядывались на меня, здоровались со мной, некоторые принимали участие в этой красоте и разъясняли эйло, куда вешать все эти украшения. А хинов не было видно, может, один-два пробегут, быстрые «шнурки», подметая за собой снежок кисточками хвостов. С тех пор, как лери стали вновь полноценной частью города, теплолюбивые хищники из домов в такую погоду и носу не покажут. И от этого кажется… Кажется, что я там, на Земле. Снова! — Красиво, — приложив руку к моему предплечью, произносит Альва, тоже заворожённо смотря на эти волшебные фонарики и блёстки. — Правда, в этом году очень поздно начали готовиться. Но ничего удивительного я в этом не вижу. Взяв её кисть целиком в свою ладонь, я отвечаю: — Да уж, много дел было. Но ещё я вспоминаю о своих крыльях, и мне очень нужно отвлечься от этого. — Пойдём, — наземный лери «улыбается» мне глазами. — Мы ещё ель не видели. Но не это меня отвлекает. Я по-прежнему стою, как вкопанный, вызывая у Альвы удивление. И вместо неё я отчётливо слышу голосок в моих антеннах… Я поглядел по сторонам, ожидая чего-то, и немного отошёл к краю дороги, чтобы не мешаться, столпотворение тут было то ещё. Людям, наверное, всегда кажется, что я о чём-то задумываюсь каждый раз, когда смотрю на небо. Но нет, они просто не знают. Я не витаю в облаках, я лишь внимательно слушаю. Какой-то звонкий голосок просит моей помощи, и такого я ещё не слышал. Стоит познакомиться с этой птахой, а то невежливо как-то разговаривать вот так, издали. Среди трепета сотни крыльев один стремительно приближается к земле, и, не обнаружив подходящего для посадки места, на стену приземляется тонкокрылый небольшой эйло. Он, как невесомая стрекоза, зацепился своими худыми, как палочки, руками и ногами за уступ и сложил крылья так, что они клином свисали вниз. Синяя шкурка украшала его тело, а глаза светились бледно-голубым. Позади же, чуть прикрывая тощую шею, росло множество длинных антенн, некоторые были тонкие, как прутья. — Потеряшку нашёл, — поясняю я Альве своё долгое молчание одной этой фразой. И она уже всё знает. — Неужели это грозовик? — удивляется она. И вправду. Таких «птах» среди огромной стаи вернувшихся домой эйло можно было сосчитать по пальцам. И виной тому, конечно, люди. И в то же время, когда наземный лери высказывал свои догадки, крылатый уже усыпал меня вопросами, отдававшимися эхом в моих антеннах. «Думаю, тебе много чего могу рассказать, светопалый, — начал я. — Иди же за мной, а я пока пойду, у меня есть одно дело. Совместим полезное с полезным». Альва не особо различала наш быстрый щебет, но она точно могла догадаться, что именно от моих слов эйло, как машина, резко спрыгнул на брусчатку и подошёл ко мне ближе. Теперь он держался меня: я шаг сделаю — и он следом. Такой хорошенький. — Что ж, приятно познакомиться, — подходит Альва и протягивает грозовику свою тощую руку. Я подсказываю, что следует делать, и лерёк пожимает руку токарника своей уж совсем птичьей «лапкой». — Вижу я, он совсем не забыл о манерах за всё это время, — отвечает моя любимая, притворно хихикая, но переводит взгляд на мои радостные девятигранники в глазах. Зачем ей понимать, о чём мы болтаем? Она и так всё знает. Махнувшись несколькими фразами, мы снова двинулись в путь, на этот раз втроём. А люди как будто ничего и не заметили, они-то совсем нас не понимают. Смотрят, конечно, с интересом, но быстро отвлекаются на свои дела. Кто-то вещи несёт, тащит в санках, кто-то гуляет, с друзьями, с детьми. Лери тоже заняты. Весёлая суета. И раньше так было тоже. Только без лери. Я рассказал светопалу, как у нас, в Радонии, было поначалу. А поначалу, давно-давно, тоже были лери, да, в это было очень трудно поверить, будь ты здесь на месяц раньше. И всё это видел и помню я лично. Ой, как же давно это было. Сейчас совсем другой мир — ни единого человека и хина, существовавшего в то давнее время, сейчас нет в живых, лишь потомки, которые помнят только недавний момент — окончание той жуткой вражды, начало которой положили сами люди. А может, и не люди виноваты, хотя я так не считаю. Я сам ничего не понимал. Только недавно я, так сказать, повзрослел. Сейчас я ведь совсем другой… Совсем не от моих потерянных крыльев. Просто я стал мыслить немного больше по-человечески. Но нет, грозовику я об этом не сказал. Он бы не понял. Эйло в большинстве своём любопытные, и, должен сказать, довольно трудолюбивые дети. В сравнении с человеком, конечно же. Я вижу, как этот паренёк, вздрагивая крылышками на каждом повороте головы, пытается за всем-всем уследить. И будто он хочет полететь вон за тем быстрым эйло, несущим в руках какую-то коробочку. «Неужели так не терпится всё посмотреть?» — с интересом спрашиваю я его. А он говорит, что да! Он уже чувствует себя здесь как дома. На него смотрит много (вполне вероятно) незнакомых ему существ, но для него они всего лишь зрители. Грозовик настолько нечеловечески утончённый, что ощущается, будто он не ходит, а порхает над самой землёй. Колышутся и позвякивают его антенны, украшающие затылок за серебристыми волосами. И такому лерёчку очень просто чувствовать себя лёгкой пташкой, особенно сейчас, приняв эту атмосферу наступающего праздника. Даже, если я прочувствовал всё это волшебство, только выглянув на разукрашенную улицу, то тот, кто увидел это впервые — и подавно. Он прошёлся со мной вдоль домов, смотря, как дети играют во двориках. Поглядел на торговые ряды, где без его молчаливого внимания ни один товар не остался. Облазал искусственное дерево, как палочник, и слетел снова ко мне, но лишь для того, чтобы отметиться. Мол, я тут, держусь тебя. Побежал опять дальше куда-то, стрекоча крылышками. Люди смеялись. Меня всегда умиляли эти крохи легкокрылы, особенно тем, как они собирались ночевать, усевшись на моих больших антеннах. Светопалы не стали бы так делать, ведь они — самые большие из своего «стрекозиного» рода. «Вот за это вас и сгубили в первую очередь, грозовички», — сболтнул я. Да, и лери могут что-то ляпнуть, не сдержавшись. Хрупкая «снежинка» «подтаивает» от моих слов, возвращаясь ко мне, и уже скромнее спрашивает, почему это произошло. Эйло опускает крылья, а токарник замечает это и говорит мне: — Пусть порадуется, пусти его гулять, — Альва гладит основание моей антенны, а в ответ я вскидываю свои «троллейбусные рога», намекая, что должен поговорить с новичком. Но долю секунды спустя он взмывает в воздух, и после него остаются снежинки-блёстки. Альва думает, что этого мига хватило, чтобы наговориться. Но грозовик возвращается, и я спрашиваю его, что он видел. Выдаёт сразу правильный ответ. Ещё бы он не заметил… Концы острых крыш в Радонии не обходятся без одного очень важного для них украшения, которое не только придаёт им жути, но и снабжает время от времени электричеством сам дом. Во время гроз, которые бывают здесь часто, и часто без дождя. Слушая меня, лерёк закладывает за голову руки, словно боясь, что кто-то украдёт его хрупкие иголочки-антенны. Но смысл делать такое, если он видел их на столбе, по которому вниз тянется длинный серебристый позвоночник, закреплённый проволокой. Напугал я, наверное, маленького. Приподняв крылья, грозовик спокойно идёт впереди меня, озираясь на людей, как побитая собака. Спокойнее он себя чувствует в компании себе подобных, и, когда мимо проходят эйло, он выпрямляется. Но улетать — не улетает. Стая спокойна, а значит, угрозы нет. Альва ведёт меня дальше, но я сам знаю путь и предлагаю срезать его, показав на арку во двор. Мы заходим. — А почему на тебе нет украшений? — спрашивают меня снова дети, но на этот раз другие. — Да уж, надо приодеться. До Рождества ещё неделя, я-то успею, — отыгрывая дружественный характер, говорю я. Детям нравлюсь такой я. Подстроиться я умею, а вот мои настоящие эмоции понять довольно сложно. Меня снова угощают снежками. Это такая игра, должно быть, если не традиция. Это для них как птицу покормить. А чем я хуже птичек? Их тут и нет совсем. — Нет, вот это должно быть помельче, а то я так не проглочу, — возвращаю я куски льда, которые оказались слишком большими и острыми. Но я немного думаю и оставляю себе один, сминаю мощными ладонями, и слышится треск. Теперь я могу съесть это угощение. Совсем не жуя, я глотаю ледяную крошку. Ощущается вкус такого мороза, который пронизывает меня насквозь, когда я голоден. Альва тоже, кстати, берёт у детей снежок и откусывает кусок от него, как от пирожка. Взрослые с улыбкой наблюдают, как мы всё это делаем. Я соглашаюсь поиграть в самолёт, всё-таки мы не спешим, и аккуратно ложусь на землю, раскрывая хвост и разводя антенны в стороны. Но какой я сейчас самолёт? Торпеда какая-то. Светопал держится на расстоянии, но с интересом наблюдает, как детёныши людей садятся мне на спину и начинают болтать о своём, кричать. Даже скачут по моим серебристым пряжкам вдоль позвоночника, но я не боюсь, мне спину и взрослый человек не сломает. Только… Только… — Эй! Волосы! — делаю я замечание какой-то девочке, которая стала дёргать мою чёлку. А затем вовсе забралась на голову, всё ещё смеясь! — Нельзя так делать, — спокойно, но поучительно говорит Альва и поднимает ребёнка на руки, затем ставит обратно на снег. Подходят родители, немного говорят с лери, причём на равных, к чему я до сих пор не могу привыкнуть. Хорошо — они объяснили своему чаду лучше, что такое обращение с собой я очень не люблю. И дальше всё шло нормально. Я просто лежал, думая о чём-то своём и иногда перебрасывался словами с детьми, которые на мне играли. Ничего они со мной, со всем, что ниже головы, сделать не смогли бы, поэтому я не волновался. И куда я только не отвозил их. И в Каннеброн, и в земную Данию, и даже на Северный материк, на котором и взрослые-то ни разу не были, даже хины. Но вернуться в Радонию было уже моим решением. Хоть я и не торопился, но зачем мне было медлить. С меня все сошли, и я неспешно поднялся, оглядев нишу в снегу, в которую меня втоптали дети. В этот момент они уже нашли себе новое занятие, и кто-то вынес из дома хлопушки. Если честно, я не понимаю, чему они радуются в разлетающихся в воздухе бумажках. Даже светопалого перепугали — он тут же взлетел с первым хлопком и оказался на балконе, посмотрев на всех нас пятигранниками. Даже такое его поведение всех забавило. Но я понимал, что лучше увести его отсюда. Я в ответе за всех крылатых нас. Я позвал, и телендорская «стрекоза» перепрыгнула через перила и плавно, как бумажный самолётик, спустилась на снег. «Не пугайся громких звуков, людям они нравятся, — сказал я неслышимым голосом. — И людей тоже не бойся. Все ужасы, которые они творили — это всё осталось в прошлом. Расслабься, малыш». Да, я мог называть его так. Он — гигант для легкокрылов, однако до меня ему расти и расти. Как же мило выглядят его белые манжеты и воротничок. Ну как можно было позариться на такую красоту и истреблять её ради какого-то жалкого электричества? Конечно, для меня каждый эйло невероятно прекрасен, но эти малютки — это шедевры природы. Наверное, потому что мне иногда хочется стать таким же крошечным и лёгким, чтобы везде летать столь же ловко, как и они. Но я редкомах, каким появился однажды, таким проживу все свои века. И, тем более, что мне мешает, если я могу управлять каким-нибудь легкокрылым так, будто это я. Мы дальше идём по улице, и грозовик вместе с холодным ветерком убегает вперёд. Заметил что-то интересное. Я уже догадываюсь, что именно. «Это — Рождественская ель, для людей она очень важна», — отвечаю я почти сразу на вопрос моего спутника, который возвращается ко мне и приземляется на фонарный столб. Грозовик спускается вниз, и лёгкий снежок лишь немного разлетается в стороны. Впереди большая площадь перед музеем в здании ратуши. То, что стояло тут когда то — жертвенный стол, теперь осталось лишь в истории городка. И, конечно, лучше ранимой стрекозке не знать о тех крылатых, кого разделывали на этом столе. Пусть это останется только в моих глазах. Да и не только в моих. Передо мной раскинулась замечательная ёлка, которую Альва когда-то соорудила в руинах. Люди не поскупились и перенесли её сюда, правда, легко говорить теперь, когда почти всю работу делают эйло. Но так даже лучше. Намного лучше, чем маяться со скуки. А у меня прямо девятигранники в глазах пощёлкивают, когда я гляжу на эти бахромчатые пластины металла, блестящие зелёным, как надкрылья жука. Мишура — тончайшее полотно скрученных друг с другом канатов, тоже из подобного, близкого всем нам материала. Разнообразные крупные игрушки висят на специальных петельках ветвей, каждая семья считала своим долгом создать такое украшение, и поэтому каждый год их количество прибавлялось. С новой ёлкой места стало больше. Звезды на верхушке пока ещё нет. Вместо неё на свету двух небесных «солнц» блестит небольшая коробочка с четырьмя треугольными «ушками», направленными вверх. И она здесь не просто так. Это не просто подпорка для главного украшения. «Не трогайте это строение», — слышу я от коробочки, благодаря которой проворные падальщики ещё не разобрали такую красоту. И, кажется, на ели я кого-то вижу! Нет, там не только лазают крошки легкокрылы, рост которых можно сравнить с годовалыми детьми. Заметив меня, на начищенную металлическую брусчатку приземляется простой эйло, которого я знаю, наверное, лучше всех. После Альвы, разумеется. Он тут, как я вижу, помогает малышам наряжать это «дерево», а сам одет в такой хорошенький бирюзовый костюм, что удивительно, как он его сохранил после всех этих действий. Лекари, они такие осторожные. — Долго же ты шёл, Лео. Где пропадал? — говорит мне Джеспер, протягивая свою пепельно-серую, как и моя, руку. Он стряхивает с моей чёлки пылинки снега, сверкающие перед моими глазами. Но я не сержусь на этот жест. Лери можно. А такому другу, как Джес — особенно. И Альва подходит, она говорит вперёд меня, зная, что я выдержу хорошую паузу перед тем, как ответить. Впрочем, задержались мы не столько от того, что я валялся во дворе, развлекая детишек, а от того, что провёл кое-кого по всем самым интересным закуткам города, прежде чем попасть сюда. Как ещё одна игрушка, только большая и живая, грозовик лазал по огромной ёлке, разглядывая вблизи каждое украшение, вглядывался, будто боялся что-то упустить. Я же в его глазах видел искреннее любопытство. То же, что я видел в глазах детей или даже взрослых, которые осмеливались пойти со мной на разумный диалог. — Хотел бы я показать тебе этого парнишку, да, боюсь, он опять улетел куда-то. Ветер его туда-сюда носит, — в шутку говорю я почтальону, посматривая куда-то наверх, а дальше он сам догадывается, в чём дело. — Так ты не врал мне про грозового лери? — Джеспер осматривается по сторонам своими зелёно-голубыми глазами, которые так хорошо идут к его костюму. — Это же такая редкость на нашем острове. Замечая шевеление в еловых ветвях, он вздыбливает свои антенны, и «стрекоза» срывается вниз, затем встаёт рядом, семигранниками глядя на лекаря. Мой друг, как настоящий профессор, встретивший диковинку, начинает рассматривать гостя со всех сторон. Поднимает его длинное крыло, растопыривает хвост и украшения на голове, как птице. Лерёк практически не двигается. После того, как Джеспер внимательно провёл рукой по его туловищу, то заявил, что этот крылатый в полном порядке. — Ну мы же не на осмотр к тебе его привели, — улыбаясь, говорит токарник. — Будь проще. Но мы его знаем. С тех пор, как юный Джес повзрослел, он нашёл своё дело. Да, после примирения тут снова открыли почтовый центр с эйло, и мой друг занял там почётное место смотрителя. Заодно и почтальоном подрабатывает, с нашей-то выносливостью. Но кем бы он ни был, он никогда не перестанет быть врачом. Это с ним на всю жизнь, как и моё место вожака. Я всегда им был, и даже лишение крыльев не собьёт меня с этой «должности», пока антенны на месте. Я рассказал Джесперу о новом светопале, и что я ему успел рассказать. Он с таким интересом слушал, будто человеческий ребёнок. — Я думаю, у него много шансов тут остаться, — ответил лекарь. — Это хорошее место для грозовиков — тут целый океан под рукой. Я рад, что в твоей стае пополнение. — Да, пополнение, но не только от одной этой птахи, Джеспи, — говорю я ему и обращаюсь уже к обоим моим собеседникам. — Не слышали, что хотят подписать лицензию на превращение? Раньше, если бы узнали, что кто-то становится лери или просто желает об этом, то… — Можешь не продолжать? — ощетинилась Альва, её резаки на затылке встали почти дыбом. Я, зная её воспоминания об этом, в знак уважения замолчал. А затем переключил тему, спросив Джеспера, где сейчас Тучка. Он ответил, что не стал звать её помогать с ёлкой, так как побаивался, что её природу сложно контролировать. Отвернёшься разок, а там — ёлка исчезла, а коротенький пернатый хвостик крылатой уже вымахал в несколько метров в длину. Хвостатке хорошая выдержка нужна, чтобы не поддаться такому соблазну. Но кое-чему Тучку мы уже обучили, и среди почти полностью металлических домов она ходит спокойно. Мы болтаем с Джеспером уже наедине, пока нас не отвлекает Альва, показывая на ёлку, где среди ветвей удобно устроился наш грозовичок. — Гляньте, он как настоящий ангелочек! — Да, он тут хорошо смотрится, — замечает мой друг. Сидя на одной из больших бахромчатых ветвей, свесив ноги, светопал оглядывает площадь и народ, который тоже за ним смотрит. Люди и лери тоже любуются «ангелочком», ну, кроме совсем диких эйло, для которых тот крылатый «ну, присел отдохнуть, ну и что такого? Главное — нельзя трогать это строение». — Может, нарядим его? — предлагает Альва смелую идею. — Если хочет, он может немного поучаствовать в выступлении на площади. Видел, как он танцевал? — спрашивает она меня. — Ему понравится, не спорю, — отвечаю я. — Ему можно даже ничего не учить. Наверное, не будет так зазорно, если я буду ему слегка подсказывать. Я «подмигиваю», отправляя моей любимой сигнал антеннами, затем спрашиваю самого грозовика, так сказать, перевожу слова Альвы на наш язык. Ничего подобного он в жизни ни разу не делал, поэтому тут же соглашается. А я знаю, что танец так похож на его работу. Когда светопалы парят над морем, они грациозно плывут в потоках ветра в поисках молний. Ну, и если одному ему так это понравилось, то и другие не откажутся, я думаю. Я берусь за контроль новенького, но оставляю ему немного свободы, чтобы он не бездумно следовал за моими сигналами, а сам учился делать правильно. В это же время мне советует Альва… Худенький эйло поднимает свои тонкие крылышки, держа их на весу, как украшения. Затем он поднимает руки и медленно разводит в стороны, и после этого низко подлетает и кружится, как снежинка на ветру. Дальше он спускается и проигрывает ещё несколько движений, подчёркивающих его невесомость. Джеспер видит это лишь краем глаза, сам он продолжает развешивать игрушки, а легкокрылы уже закончили свои дела и разлетелись. Дети и взрослые задерживались, чтобы посмотреть, как танцует грозовой эйло. Но от их взглядов он стал пропускать мои команды. В общем, застеснялся. Длинные крылья опустились, а в глазах застыли шестигранники. «Не будут они тебя убивать, это всё осталось в прошлом», — успокаиваю я, подслушивая шёпот среди людей. Моё слово столь же сильно, как и я сам. Немного подумав, «стрекозка» уверенно возвращается к своим лёгким движениям. Для меня это очень красивое зрелище, ну а люди, они более чувствительны, и они просто очарованы этим маленьким существом. Оно выглядит сейчас как фигурка, созданная искусным мастером. Спустя некоторое время мы заканчиваем, и раздаются аплодисменты в благодарность «ангелочку» за его чудный танец. А он кланяется в ответ — моя работа. Я говорю ему, что среди людей так принято отвечать на похвалу. — Что ж, я тоже закончил, — слетает Джеспер. Хоть он и ниже меня, тоже худенький такой, однако в нём чувствуется некая мощь, и его можно сравнить уже с птицей, а не с крылатым насекомым. Лекарь подходит к зданию, вспархивает на уступчик и открывает ящик с длинным кабелем, конец которого по воздуху переправляет на столб возле ели. Так довольно удобно делать, тем более никто не затопчет кабель ногами, ведь через несколько дней здесь будет куча народу. — Сейчас, конечно, день, — говорит мой друг с приподнятым настроением. — Но проверить проводку надо. Я и электриком могу быть, кстати говоря. Что мне мешает? — а затем подсоединяет вилку. Столб, на котором он держался, содрогнулся от его движений. Джеспер с нами на земле стал смотреть, как пляшут весёлые огоньки. Притом они и для людей и для нас одинаково разноцветные — вот, хорошо как! Люди снова собираются, некоторые эйло — тоже. Собираются и расходятся, а некоторые были тут почти весь день, чтобы посмотреть, как ставят это огромное дерево и как его украшают. Но, конечно, люди надолго не задерживались. Это нам хорошо, а у них сегодня быстро носы мёрзнут. Да и я замечаю, как после долгого простоя на месте мои ноги двигаются с небольшим трудом. Альва предложила обойти ель, чтобы рассмотреть все игрушки. И Джеспер пошёл с нами. Пока он не придумал, чем сам украсит дерево, да и мы для него ничуть не хуже семьи. А вот Альва — настоящий мастер, как и по своей природе, так и в душе. Она указывает на фигурку наверху, в которой я узнаю мой самолёт, в котором на Земле я летал очень много. Мне приятен такой подарок. Тёплые воспоминания — одно из самых приятных вещей в жизни. Но вдруг воспоминания обрываются, я гляжу непонимающими глазами на погасшую ель. Джеспер тоже не знает, что произошло: — Я проверял, никаких повреждений там не было. Может, кабель отошёл? Он забегает за ёлку, не распахивая крыльев, а мы с резником неторопливо идём за ним. Там уже лекарь стоит, уперев руки в бока, и смотрит наверх (возможно, со строгостью в душе), на новую сияющую «ёлочку», только маленькую. Вот за это в нашем народе и зовут их светопалыми. Наш товарищ сидит себе спокойно на столбе, вилку во рту держит, а на затылке у него целое зарево, причём, и на кончиках крыльев, хвоста, и на пальцах. Альва слегка посмеялась, увидев такую картину, а грозовик сидит довольный-довольный, ток «попивает». — Ангелочек-то наш хорошее напряжение выдерживает, — оборачивается Джеспер, улыбаясь. Я не очень удивлён или рассмешён такому факту, но во мне тоже проскакивает какая-то радость. Видимо, праздничное чудо и меня не обошло стороной.