Пей со мной

– Надо же, какая встреча! Белокурая грязноватая голова, которую я узнал бы из тысяч таких же голов, нервно дёрнулась от моего громогласного приветствия, тонкие, чуть посиневшие пальцы покрепче сжали гранёный стакан с бурым пойлом. Очередная есенинская попойка в пустом кабаке. Как неожиданно. – Чего тебе надо? - каждое слово он выдавливал из себя с огромным трудом. Видно, выпил уже порядочно. Я злобно усмехнулся. Передо мной сидит величайший русский пьяница, и, по совместительству, поэт, причём довольно талантливый поэт, в отличие от раздражающих собратьев-имажинистов. – Ума не приложу, как такой пьянчуга, как ты, смог вырасти до масштабов признанного всеми русского стихотворца, - я утопил руки в карманах, не сводя взгляда с засаленной головы. – Раз уж ты решил завести об этом разговор, то в течение всего прошедшего месяца я был трезв, как стёклышко. - он постучал ногтем по стакану. - Ни к чему, крепче воды, не притрагивался. – И после этого ты вздумал хорошенько промыть мозги тёмным пивом, чтобы не дай бог не вознестись на небо ввиду своей неприличной для простого человека чистоты? Гляди, у тебя уже нимб над головой светится, - самодовольно рассмеялся я. Он повертел в руках стакан, взбалтывая налитую в него жижу, и наконец изрёк: – Это виски, а не пиво. – Какая однако огромная разница, - я закатил глаза и фыркнул. С минуту мы молчали. Грязная голова передо мной сипло вздыхала, рука со стаканом решительно вознеслась в воздух и остановилась в нескольких сантиметрах от лица, подрагивая. – Что, Серёжа, больше не лезет? - я наконец подошёл к нему и снисходительно опустился на соседнюю табуретку. Спереди он выглядел не лучше, чем сзади. Тяжелая синева под опухшими глазами, выгоревшие белёсые брови, искусанные губы помогли бы распознать в нём последнего забулдыгу и несмышлёному младенцу. Как он вообще умудряется хоть что-то писать? Серёжа поднял на меня заплывший взгляд. – Это первая, - прохрипел он, но даже в этом, абсолютно лишённом хоть какой-то эмоциональной окраски голосе, мне почудилась нотка раздражения. - И я её даже не начал. – Как беден, должно быть, хозяин этого кабака, раз у него едва хватило виски, чтобы заполнить этот стакан всего наполовину. А может, он просто скуп. – До краёв наливать не принято, дурак, - прошипел он, как мне показалось, со злобной усмешкой. – Ах, вот в чём дело? Прошу великодушно простить меня за то, что мой кругозор в культуре алкоголя не так широк, как Ваш, - я закинул ногу на ногу и подложил руку под голову, нагло сверля его глазами. – Что поделаешь, много на нашем грешном свете развелось недоумков, - он с усилием остановил свой блуждающий взгляд на мне и, опрокинув стакан, яростно залил пойло себе в горло. Я насмешливо улыбнулся краем губ. – Решились-таки повиноваться своей природе? От Вас я ничего другого, собственно, и не ожидал. Он прищурился, продолжая смотреть мне в лицо. Впервые за наш разговор я различил в его пьяных глазах какую-то искру. – Неужто? Смею Вас заверить, того, что я Вам сейчас предложу, вы точно не ожидали. Он кликнул старого бармена, протирающего запятнанной тряпкой рюмки, и заказал ещё два стакана виски, причём уточнил, чтобы оба были наполнены доверху. Когда они уже бок о бок стояли перед нами, Серёжа пару раз кашлянул в кулак и опёрся локтем о стойку, полностью ко мне развернувшись. – Теперь Вы будете пить со мной, господин Маяковский. Лукавый огонёк не сходил с его глаз и я понял, что он в самом деле что-то замышляет на пьяную голову. – Видите ли, Есенин, ввиду своих моральных и этических соображений я, к сожалению, не пью. Так что боюсь, мне придётся уйти, оставив Вас здесь одного с двумя стаканами виски. Я уже было встал с табуретки и, прощаясь, дал ему руку, но Серёжа вдруг хлопнул по ней ладонью, с необычайной прыткостью вскочил и усадил меня обратно, надавив на плечи. – Я вроде бы ясно выразился. Сегодня Вы пьёте со мной, - повторил он, продолжая давить мне на плечи и при этом смотря на меня так, будто желал своим взглядом втоптать меня в стену. – Серёжа, ты совсем заигрался. Я понимаю, что ты сейчас пьян до жути, но всё же позволь мне... - я предпринял очередную попытку подняться, но резким движением меня вновь прижали к табуретке. – Пей со мной, я сказал, - его слова вколачивались в меня словно гвозди. Одной рукой он потянулся к столу и взял стакан, другую всё ещё держал на моём плече. Серёжа поднёс виски к моим губам и снова хрипло прошептал: – Пей. Я не решился дальше ему сопротивляться и послушно приоткрыл рот. Хотел было взять у Серёжи стакан из рук, но тот остановил меня и произнёс, слабо улыбаясь: – Не утруждайте себя, Маяковский. Я сам. Он медленно влил мне виски в рот, поддерживая мою голову сзади, чтобы я не захлебнулся. Я всё проглотил и зажмурился — алкоголь беспощадно ударил по носу. Серёжа улыбнулся ещё шире и поставил опустевший стакан на стол. – Ну, теперь ты доволен? Я могу идти? - спросил я, потирая пальцами переносицу и надеясь на утвердительный ответ. – Боюсь, с первым стаканом Вы не до конца распробовали вкус. Глотните, пожалуйста, ещё раз. В то же мгновение у моего рта оказался второй стакан. Я отчаянно замотал головой, но крепкие руки Серёжи сделали своё дело, и очередная порция виски потекла вниз по моему горлу, обжигая пищевод. В глазах у меня помутилось, я ещё нестерпимей заёрзал на табуретке, но мою голову не отпускали до тех пор, пока последние капли не проникли внутрь. Всё это время Серёжа неустанно и с большим удовольствием повторял одну и ту же фразу: – Пей со мной, пей со мной... Когда наконец и второй стакан окончательно опустел, и я зашёлся в кашле, стуча себе по груди, он вдруг отпустил меня и сел обратно на свою табуретку. Его губы молча шевелились, ногти скребли по столу. Спустя минуту своего немого монолога, он громко продекламировал, вскинув вверх руку: — Пей со мною, паршивая сука! Я изумлённо уставился на него. Серёжа горделиво посмотрел на меня и сказал: – Маяковский, а Вы, оказывается, не безнадёжны! Вы неплохо способствуете моему стихосочинительству! Он взобрался на стойку, попутно опрокинув на пол стаканы и с грохотом их разбив, и начал читать: Сыпь, гармоника! Скука… Скука… Гармонист пальцы льет волной. Пей со мною, паршивая сука. Пей со мной. Я в ужасе затряс его за штанину: – Серёжа, слезай оттуда немедленно! Если кто увидит — на смех поднимут! – Пускай только попробуют! Тут, можно сказать, к великому поэту сошла муза, поэт творит, а они — на смех? И вообще, не мешай мне! Излюбили тебя, измызгали, Невтерпёж! Что ж ты смотришь так синими брызгами? Или в морду хошь? – Серёжа, прошу тебя, давай дойдём до дома, и там твори сколько твоей душе будет угодно! Он наклонился и повторил мне свою последнюю фразу: – Или в морду хошь? Я вдруг рассвирепел. Одним ударом сшиб Серёжу со стола и тот, размахивая руками, полетел за стойку. Гулкий стук его тела о пол привёл меня в себя. Я сам не понял, как очутился над ним, лежащим на спине и упорно продолжающим свою декламацию пониженным голосом. В огород бы тебя, на чучело, Пугать ворон. До печёнок меня замучила Со всех сторон. – Это ты меня, дурак пьяный, замучил, - сказал я и удивился, различив в своих словах некую нежность. Серёжа читал стихи и глупо смотрел на меня. Я улыбнулся ему и он улыбнулся мне в ответ. Рассудок мой изрядно затуманился спиртным, и через несколько секунд я неожиданно обнаружил свои губы на Серёжиных губах, которые наконец перестали извергать из себя рифмованные строчки. Кончиками пальцев я ласково провёл вверх по щеке Серёжи к виску и сжал в ладони светлые пряди. И мне было категорически плевать на то, что у корней они сальные и грязные. Голова ужасно гудела, а руки не повиновались здравому смыслу, который всю сознательную жизнь был при мне. Наверняка, виной всему послужил алкоголь. А может, мягкие Серёжины губы, горьковатые от недавно выпитого виски. Когда я нашёл в себе силы от них оторваться, Серёжа пробубнил последние слова своего стихотворения: К вашей своре собачей Пора простыть. Дорогая… я плачу… Прости… Прости… Затем он заснул. А я не удержался и ещё раз прильнул своими губами к его, распухшим и покрасневшим. – Прощаю, Серёжа. Я тебя прощаю. Но больше так много не пей.