Дети, которых мы знали (kids we knew)

      Эрик выглядит неловко и виновато, когда Адам забирает его на станции Уэверли. На секунду то, как он оттягивает большими пальцами лямки своего леопардового рюкзака, превращает его в прежнего Эрика из школы.       — Сначала я пробовал звонить Оле, — быстро говорит он.       — Она на свидании, — отвечает Адам. — Вряд ли она станет заглядывать в телефон.       — Оу. Ну, это вежливо с её стороны.       — А я сегодня потерял ключи, — признаётся Адам, глядя на станцию. В это время ночи публика здесь в основном поддатая. — Так что всё немножко очень дерьмово.       Эрик сжимает губы и кивает.       — Когда ты начал носить очки?       — В шестом классе, — он пожимает плечами. — Я просто никогда не надевал их.       Эрик усмехается и шепчет укоризненное «Адам!».       — Когда ты начал носить усы? — в свою очередь интересуется тот.       — В прошлом году, — Эрик прикасается к ним. — Как только смог их нормально отрастить.       Помимо этого, он не особо изменился. Его лицо потеряло остатки детской пухлости, может, он вырос на дюйм. Волосы стали чуть длиннее. Он одевается так же, как раньше, ведёт себя как раньше.       Адам кивает.       — Тебе идёт.       Ему тут же становится неловко за свои слова, и он молча направляется к выходу.       Эрик следует за ним. Он открывает было рот, но Адам резко прерывает его:       — Кстати, что ты тут делаешь?       — У меня родственники в Данфермлине. Кузены, — голос Эрика перекрывает свист. — Все уже там, я должен был ужинать с ними три часа назад, а потом все грёбанные поезда отменили.       — С поездами тут полная жопа, — мрачно подтверждает Адам.       Он ведёт Эрика в направлении квартиры, хоть они и не смогут попасть внутрь, пока Ола не прочитает его сообщения. Сейчас ночь субботы, и все узенькие улочки по пути домой заполнены пьяными шотландцами.       — Моя мама отсюда, — нарушает молчание Адам, потому что знает, что их обоих заставляют нервничать компании ужравшихся старых белых мужчин.       — Я не знал, — Эрик вскидывает брови. — Поэтому… поэтому ты сюда перебрался?       — Нет. Я просто приехал, потому что Ола попросила.       Ола изучает английский и медиа в Эдинбургском университете и работает за стойкой в «Гаване» по выходным, чтобы они могли позволить себе продолжать жить здесь. Адам зарабатывает приличные деньги в SSPCA, но их всё равно едва хватает на аренду и оплату половины счетов.       — Тебе тут нравится? — спрашивает Эрик, делая жест рукой.       — Ага, — отвечает Адам. — По крайней мере пока.       — Мне нравится Лондон, — говорит Эрик, — когда я его не ненавижу.       Телефон вибрирует у Адама в кармане.       — Это Ола, — он поднимает взгляд на холм, возвышающийся над городом, и кивает на него. — Она на Троне Артура вместе со своей новой возлюбленной.       — Оу, — Эрик корчит рожу, — типа… прямо наверху?       — Ага.       — Хорошооо! — тянет Эрик и звучит при этом так, будто на самом деле всё совсем не хорошо. Кивает. И добавляет: «Чёёёрт».       Адам указывает большим пальцем на холм:       — Хочешь подняться?       Эрик громко смеётся. А когда понимает, что Адам не шутит, смотрит на него, как на чокнутого.       — Эм, — Эрик с сомнением глядит на Адама, а затем на сам Трон, — это грёбанный огромный холм, Адам.       — Мы с Олой взбираемся на него пьяными, — отвечает Адам. — Это не сложно. Мы можем встретиться с ней на полпути или типа того.       Эрик оглядывается по сторонам. На противоположной стороне улицы мужчина блюёт у крыльца закрытого Праймарка. Эрик морщится.       — Что ж, прямо сейчас меня не очень впечатляет атмосфера городского центра, если честно, — говорит он, подняв вверх руки с растопыренными пальцами. — Так что. Чёрт с ним.

***

      Им удаётся пройти наверх около пятнадцати минут до того, как Эрик плюхается на первую попавшуюся плоскую площадку и срывает с себя ботинки, решительно заявляя: «Пришли Оле нашу геолокацию, что ли, потому что эта обувь не предназначена для восхождения в горы».       — Окей.       Адам откидывается назад и падает на траву, близко, но не слишком близко к Эрику. Тучи над ними серо-синие и покрывают всё небо, как обычно.       — Здесь, наверху, довольно красиво, — говорит Эрик.       — Я знаю.       — Тебе стоит завести аккаунт в соцсетях с лучшими странными уединёнными местами для ночных прогулок.       — Стоит.       Какое-то время они молча рассматривают ночное небо. Адам хмурится.       — Почему ты сказал, что сначала звонил Оле? — спрашивает он.       Эрик медлит.       — О чём ты?       — С чего ты взял, что мне бы этого хотелось?       — Потому что… А разве нет?       — Нет. Вы с ней едва ли разговаривали хоть раз, — он качает головой и вздыхает. — Тебе стоило сразу звонить мне, дурень.       Он чувствует взгляд Эрика сбоку на своём лице.       — Всё не… я не знаю. В выпускном классе я вечно не мог понять, кто мы друг другу. Знаешь. Могли ли мы вообще разговаривать. Я не хотел, чтобы первыми словами, которые я скажу тебе за три года, было «пусти меня к себе, пожалуйста, я без гроша и мне больше некуда идти». — он стонет. — Я чувствую себя мудаком.       — Ты был бы мудаком, если бы не попросил. Я бы ни за что не отказал.       Тихо. Издалека доносятся звуки проезжающих машин, но больше никаких голосов.       — Кажется… я не знаю, — сейчас Эрик звучит мягче. — Тогда я знал, что ты всё ещё…       Он знал, что Адам всё ещё любил его, потому что к тому моменту тот разучился это скрывать.       — И я, естественно, понимаю, что сейчас уже нет, но… — Эрик пожимает плечами. — Так было в последний раз, когда я видел тебя.       Адам покусывает уголок губы.       — На самом деле я всё ещё люблю тебя, — наконец говорит он. Первым, что он позволил себе по-настоящему почувствовать за всю свою жизнь, была любовь к Эрику — сначала это было хреново, потом восхитительно, потом так, словно его любимый человек вспорол ему грудную клетку ледорубом, потом по-новому хреново, а потом это просто было. Утвердилось в нём, и Адам ждал, что оно исчезнет, но оно никуда не делось. — Не в смысле «давай сойдёмся снова», просто… Я любил тебя, так что, наверное, я всегда буду любить тебя в какой-то мере.       Эрик смотрит на него, открыв рот. «Возможно, не стоит говорить такие вещи своему бывшему», — осознаёт Адам и резко отворачивается.       Он пожимает плечами:       — Ола говорит, что первая любовь всегда такая.       Ола неравнодушна к людям с безумными причёсками, и все девушки, с которыми она встречается, выше неё чуть ли не на метр. Она говорит, что Адам выбирает только нонконформистов — что полный бред, потому что он сомневается, что хоть кто-то из тех, с кем он встречался, хоть раз голосовали за них, — и людей с зубами как из рекламы Колгейта. Адаму интересно, есть ли что-то общее между ним и другими парнями, с которыми встречался Эрик.       — Я понимаю, о чём ты, — говорит Эрик после момента молчания. Его голос низкий, и всё это напоминает Адаму о том, как они так же лежали рядом в старом доме его матери. Они смотрели в потолок и говорили, и Адам водил большим пальцем по гладкому лаку на ногтях Эрика. Эрик усмехается. — В смысле, это приятно. Это не должно быть приятно, — тише, он добавляет. — Кажется, Ола права.       Адам не отводит глаз от размытого пятна луны за облаками.       — Я не думал, что я был твоей первой любовью.       Эрик поднимается на локте, чтобы хмуро поглядеть на него.       — Ты не… кто ещё это мог быть?       — Рахим. Кто-то после меня. Я не знаю.       Эрик смотрит на него, губы грустно поджаты. Он вздыхает и снова валится на спину.       — Нет, это были не они, Адам.       — Ладно, — говорит тот.       Если лечь и смотреть на небо, можешь увидеть, как оно буквально движется над тобой. Это чертовски странно, когда ты это замечаешь. По сути он прямо сейчас вращается. Он вращается всё время, круг за кругом, типа как одна из этих маленьких фигурок в ювелирной шкатулке.       — Я по-настоящему любил тебя, знаешь, — говорит Эрик тихо, — просто иногда этого не достаточно, чтобы всё получилось.       — Я знаю.       Адам закрывает глаза, сглатывает, снова открывает их.       — После того, как ты порвал со мной, — начинает он, — я снова и снова думал о том, что я мог бы сделать, чтобы этого не произошло. Если бы я не… все те годы, если бы я не… — он медленно выдыхает, — издевался над тобой. Если бы я рассказал матери. Если бы я говорил лучше, или читал больше, или… без понятия. Если бы я просто был другим, может, ты бы захотел остаться со мной. — Он поворачивается взглянуть на Эрика и обнаруживает, что тот уже тоже снова смотрит на него. Конечно. — Я был не такой, как ты. Я не знал наверняка, кто я. Я просто хотел превратиться в кого-то другого, и ты видел это, и… и ты был прав. У нас не могло ничего получиться. Нужно было, чтобы я хотел меняться для себя, а не для тебя.       Губы Эрика выгибаются в мягкую улыбку.       — Вау. Откуда такой эмоциональный интеллект?       — Консультации, — говорит Адам. — И то, что я больше не подросток, тоже помогает.       — Да, скажи? — брови Эрика поднимаются. — Мне очень жаль, что всё закончилось так, как закончилось. Что я причинил тебе боль.       — Всё просто закончилось честно, — Адам прочищает горло. — Учитывая то, как оно начиналось, и всё остальное.       Следующая часть фразы застревает в горле; Эрик милостиво заполняет паузу за него, так же, как он всегда делал раньше.       С тихим смешком он говорит:       — Приятно, что ты думаешь обо мне так. Первая любовь. Звучит в сто раз лучше, чем «первый козёл, который разбил тебе сердце».       Его нигерийский акцент хорошо слышен на слове «разбил». Некоторые люди, уезжая из дома, избавляются от подобных штучек, от голоса семьи. Мама Адама говорила, что это произошло с ней, когда она переехала из Эдинбурга в Лондон учиться — было проще вымыть шотландскую гнусавость из своего произношения, так что она сделала это.       Адам передразнивал голос Эрика, когда они были детьми. Пытался усложнить ему жизнь. Это одно из тех воспоминаний, которые он отогнал бы от себя, будь он один, но он с Эриком, так что он смотрит прямо в его подведённые золотым глаза, чтобы ощутить стыд, заставляет себя прочувствовать вкус боли, разбухающей в груди и поднимающейся по горлу.       — Ты мог запомнить гораздо худшие вещи обо мне, — выговаривает он. — Мне так жаль. — потому что так будет происходить всегда, и он всегда будет чувствовать свою вину.       — Я знаю, — Эрик снова смотрит на небо. — У меня в основном остались хорошие воспоминания о тебе, — его тон сменяется на притворно-серьёзный. — Как оказалось, в этой стране очень значительная нехватка смешных мужчин.       Он думает о том, как поглаживал ярко-синие ногти Эрика, гель-лак, который держался целую вечность, о том, как иногда ему не удавалось побороть желание проскрести по ним нижними зубами, на что Эрик вопил и лупил его. Он думает о том, как Эрик однажды изображал невероятную ревность на почве детской влюблённости Адама в Джафара из «Аладдина».       «Всё дело в усиках, да? — пыхтел Эрик. — В его блядской эспаньолке. Что ж, прости, что я не могу отрастить такую же».       Адам смеялся так легкомысленно, как он смеялся всегда, когда они оставались вдвоём и вели себя как идиоты. Он приложил указательный палец над верхней губой Эрика. Тот поднял брови. «Когда сможешь, тебе пойдёт».       Эрик сделал то же самое с ним, расположил длинный палец у него под носом и театрально ахнул. «О боже, — воскликнул он, ухмыляясь, — Адам, ты бы выглядел как грёбаный участник Village People».       Развод родителей научил его, что иногда твои воспоминания о ком-то не сходятся с его воспоминаниями о тебе, или вы запоминаете разные вещи о ваших отношениях и забываете то, что у другого не идёт из головы. Он надеется, что Эрик тоже помнит такие глупые мелочи.       — У меня тоже, — говорит Адам. — Хорошие воспоминания.       — Я рад, — отвечает Эрик. Он смотрит на Адама искоса. — Хэй, спасибо за сегодня. Что разрешил мне остаться.       — Ты ещё даже не в квартире.       — Всё равно. Ты мог бы отказать с придумать какое-нибудь хреновое оправдание, и тебя бы можно было понять. Но ты пришёл и забрал меня, — его взгляд само тепло. — Потому что ты Адам.       Даже сейчас, когда смотришь на него, кажется, будто смотришь на солнце.       — Спасибо, — говорит Адам.       — За что?       — За… — Адам думает о том, что он хочет сказать, всерьёз обдумывает это. Он закрывает глаза. Затем поворачивается к Эрику.       — За то, что захотел держать меня за руку тогда, — говорит он.       Эрик улыбается ему. Его глаза блестят в розовых рассветных лучах, начинающих поглядывать из-за вершины холма. Неподалёку Адам слышит голос Олы, выкрикивающий их имена.