провокация

Это похоже на сумасшествие в чистом виде. А еще… Ной знает, что его самоконтроль держится буквально на честном слове. Ровно, как и совесть Ванитас. Но совести у неё походу нет, именно поэтому они вообще зашли настолько далеко. Настолько, что Ной сидит перед ней на коленях и оставляет влажную дорожку поцелуев на её бедре. Настолько, что Ной чувствует бедренную артерию губами, чувствует и слышит кровь бегущую по венам и артериям Ванитас. Это безумия. — Эй, никаких… — Укусов, — Архивист чувствует, как тонкие длинные пальцы зарываются в его волосы. — Я помню. Все под контролем… Нет. Он буквально на грани, последние минуты три. Может больше, а может и чертову вечность, потому что все это длится бесконечно долго, но прекращать не хочется. Если бы Ванитас имела хоть каплю инстинкта самосохранения и здравого смысла, она бы прекратила все это. Как умеет. С серьезным выражением лица, кинжалом у горла и злыми речами. Но у лекаря саморазрушение и потеря контроля, как две несущие конструкции личности, уберешь что-то одно и все рухнет к чертям. Поэтому Ной старается быть здравым смыслом за них двоих. Боже… Как же зудят клыки. Ной только целует, вылизывает и слегка прикусывает чужую-родную кожу. Почти невесомо, стараясь не задеть клыками. И это стоит почти титанических усилий. — Знаешь, Ной, — задумчиво произносит эта невозможная нахальная женщина. — Нам следует немного расширить горизонты нашей дружбы. Архивиста хватает только на, чтобы поднять взгляд наверх. Ванитас… Раскрасневшаяся, с кривой и шалой улыбкой наблюдает за его реакцией. Такая открытая и желанная. Мелькает идиотское осознание, возможно, только неординарными поцелуями они сегодня не обойдутся. — Ты мило краснеешь, Архивист, — то, насколько её ладонь горячая, Ной ощущает даже сквозь плотную ткань перчатки. — Ну так? Что скажешь? У него нет слов, совести и приличия. У него последние крохи самоконтроля, слепое желание и непонятное чувство в груди к этой невероятной женщине. Ной знает, что слаб. Поэтому с легкостью ведётся на очередную провокацию Ванитас.