Meaning of snow

Гавайи прекрасны в мае. Впрочем, как и во все остальные месяцы, на то они и Гавайи. Эдвард устало перевел взгляд от экрана ноутбука в окно. Там за окном начиналось очередное теплое утро. Вид был не особо захватывающим. Деревья, заборы, детские качельки на соседнем участке и аккуратные крыши маленьких коттеджей американской элиты. Той самой элиты, к которой всегда принадлежал Сноуден. Но больше никогда принадлежать не будет. Очередная бессонная ночь за компьютером изжила себя. Все уже сделано. Все уже давно готово. Суховатое прощание с милой девушкой-балериной (ей будет теперь о чем писать в твиттере). Заказ билета - самолет до Гонконга (бизнес-класс, иначе и быть не может). Отпуск в АНБ (В Гонконге замечательный центр диагностики и лечения эпилепсии). Надежные люди на связи (Лаура Пойтрас, Гленн Гринвальд, Бартон Геллман - все как один, законопослушные авантюристы). Все деньги сняты со счета. Такси заказано. Вся информация перенесена на ноутбук и десяток флэшек. Обратной дороги не будет. Все следующие действия распланированы, но в любой момент все может пойти не так. Эдвард прекрасно понимает, на что идет. Он покинет этим утром свой дом (плевать, все равно арендная плата заоблачная, а водопроводные трубы засоряются с регулярностью раз в два месяца). Эдвард сядет на самолет и улетит в Гонконг. И больше никогда не увидит Америку. По крайней мере, как свободный человек. Как не свободный, вполне возможно. Пятьдесят на пятьдесят, что его поймают. Эдвард закрыл ноутбук, отключил его от сети и аккуратно сложил в сумку (с мощным, безумно дорогим, единственным и неповторимым компьютером теперь как с зеницей ока. В нем все). Сноуден последний раз прошелся по дому, в десятый раз поправляя лежащие в идеальном порядке вещи. Сколько времени пройдет, прежде чем все здесь разворошат и разберут до винтиков копы? Неделя? Месяц? В планы Эдварда входило раскрыть свою личность, но он надеялся сделать это как можно позднее. Эдварду было немножко страшно. Хотя, нет. Не страшно. Просто осознание того, что он совсем скоро станет самым разыскиваемым американцем, заставляло нервно вздохнуть. Эдварду нравилась эта мысль. От нее сердце заходилось в стуке. Его жизнь изменится. Он войдет в историю. Он, отныне и, наверное, навсегда, будет вынужден скрываться и с опаской оглядываться, каждый раз услышав английскую речь. Вот это жизнь. Так захватывающе и так интересно. Так неизвестно, чем все закончится. Уж точно не пенсией по выслуге лет. Уж точно не уютным особнячком в родной Северной Каролине, индейкой на день благодарения и салютами на день независимости. Не будет свадьбы и дружной американской семьи. Не будет набившего оскомину бейсбола и извечного выбора раз в четыре года: республиканец или демократ. Все будет намного, намного значительнее. Эдвард зашел на кухню и налил себе остатки морковного сока. Именно столько и оставалось - ровно на один стакан. Все давно выверено до мелочей. Сноуден ненавидел морковный сок. Линдси тоже не любила эту дрянь, но морковный сок всегда занимал свое место в холодильнике. А все потому, что Брэдли мог глушить морковную мерзость литрами. Да да, Брэдли Мэннинг. Он самый. Эдвард сделал глоток. За четыре года он успел привыкнуть. А раньше его просто тошнило от морковного сока. Его чуть не стошнило в тот день, кажется, это было в мае, в таком же мае, как и сейчас, только четыре года назад. Тех майских дней было несколько, но в памяти они слились в одну розовато-зеленую полосу. Розовый и зеленый. Именно такой цвет в том мае имели разросшиеся кусты шиповника на заднем дворе дома отца Брэдли на окраине Оклахома Сити. В том мае Эдвард и Брэдли сидели на террасе, совсем как старые супруги. Эдвард сидел, как всегда уткнувшись в ноутбук. Брэдли пил свой любимый мерзостный морковный сок и смотрел в никуда. Все было до ужаса просто и незатейливо. Встретились-познакомились-понравились-потрахались-подружились-провели-пару-дней-вместе-конец. Все это нужно было успеть провернуть в те две майские недели, что были отпуском Брэдли из вооруженных сил американской армии в Ираке. В общем-то, Эдвард геем не был, но разве мог он отказать? Отказать бравому солдату, рядовому первого класса, защитнику демократии с въевшимся в кожу иракским загаром? Смех да и только. Ну какой из Мэннинга солдат? Это было даже забавно, ведь специалист по анализу разведывательных данных при батальоне поддержки 2-й бригады 10-й горнострелковой дивизии быстрого реагирования Брэдли Мэннинг был все равно что ребенок. По крайней мере, таким он был в мае две тысячи девятого. Рост от силы метр шестьдесят и пятьдесят килограмм весу. Светло-голубые глаза и напульсник в виде шестицветной радуги. И двадцать один год неприкаянного существования за плечами. Именно на напульсник в виде шестицветной радуги Эдвард и купился. Это было так просто и очевидно, это было криком о помощи и желанием нарваться на неприятности одновременно. И тем забавнее был тот факт, что Мэннинг вроде как солдат на побывке, а Сноуден скрашивает дни его мирной жизни. Сноуден и сам хотел в Ирак. Хотел послужить своей великой стране и все такое. Высокопарно желал принять участие в иракской войне, потому что «чувствовал, что как человеческое существо он обязан помочь людям освободиться от угнетения». Да вот только переломанные еще на первых этапах военной подготовки ноги не позволили, даже не дав закончить курс военного обучения. Поэтому Сноуден ломанулся служить своей стране уже на другом уровне. Куда более серьезном уровне, в охране секретных объектов и обеспечении информационной безопасности ЦРУ (такому умному парню были везде рады). Последние два года Эдвард так и вовсе работал под дипломатическим прикрытием постоянного представительства США в ООН в Женеве. Его работа была связана с обеспечением безопасности компьютерных сетей. Но потом он уволился по собственному желанию. Это произошло за несколько недель до того, как Эдвард познакомился с Мэннингом. Возможно, именно это и стало причиной того, что Сноуден сделал то, что сделал, а именно связался с солдатом, ненадолго вернувшимся из Ирака. Все-таки было в этом всем что-то взаимосвязанное. Мэннинг сражался на полях (пусть и сидел в штабе, какая разница?) Мэннинг был там, в Ираке, среди раскаленного песка и палящего солнца. Среди войны во имя высшей цели. Среди убийств, одобренных правительством США. А Сноуден, в некотором смысле, был шестеренкой этого самого, необъятного правительства США. В какой-то степени и он тоже гнал солдат на войну. Или, по крайней мере, обеспечивал тех, кто гонит, информационной безопасностью. Уволившись, Эдвард чувствовал вину и горькое послевкусие, потому что в процессе работы на американские спецслужбы Сноуден всё больше разочаровывался в их деятельности. Многое из того, что Сноуден видел в Женеве, реально избавило его от иллюзий о том, как действует правительство США, и что это приносит миру. Но пока все это было лишь впереди. В две тысячи девятом Эдвард ни о чем таком не задумывался. Пока мысли о разоблачении счастливо не появлялись в голове Сноудена. Они появились намного позже. Намного позже тех нескольких майских дней. Тогда Эдварду было просто интересно, весело и как-то на удивление просто, когда малыш-солдат с напульсником в виде шестицветной радуги подсел к нему за столик в безлюдном в тот утренний воскресный час Макдоналсе в Оклахома Сити. Сноуден был в Оклахоме по делам, и в его планы вовсе не входило сводить знакомства с кем попало. Тем более, если этот кто попало - парень и неумело проявляет недвусмысленный интерес. Эдварду, конечно, стоило сразу послать привязчивого, с первого взгляда понятно, что педика, а еще лучше спросить: "Есть ли тебе восемнадцать, мальчик?" Но Эдвард, от нечего делать, позволил завязаться ничего не значащему разговору. А потом Брэдли (как выяснилось именно так звали этого парня) заявил, что он - солдат только что из Ирака и вскоре ему снова нужно вернуться на службу. Эдвард обсмеял его и сказал, что ни в жизни не поверит, что в Ирак могут отправить такого тщедушного педика, как Брэдли. Мэннинг не обиделся, а достал из рюкзака свой военный билет и удостоверение. Наверное, уже в тот момент все и решилось. Эдварда чуточку замкнуло. Слишком не вязались друг с другом двухлетняя военная служба и макфлури шоколад-карамель. Неамериканский при внимательном рассмотрении, грубый загар и по-детски голубые и чистые глаза. Don't ask, don't tell и шестицветная радуга на запястье. А потом быстро, так быстро, что по прошествии четырех лет Эдвард уже и не помнил как именно, он оказался в доме у Брэдли. Вернее, в доме, принадлежащем отцу Мэннинга, который вместе с женой и детьми укатил на отдых во Флориду, оставив дом в распоряжении Брэдли. На сколько Эдвард понял, у Брэдли были не особо хорошие отношения с мачехой, поэтому его родственники и предпочли предоставить вернувшемуся из Ирака, какому-никакому, а все таки герою свободу действий. Брэдли был геем, и если его отец относился к этому нормально, то мачехе это очень не нравилось и всегда было поводом для скандала. А скандалить с солдатом, ненадолго вернувшимся с войны, было как-то нехорошо. Эдвард остался у Мэннинга на несколько дней. Просто потому, что так захотелось. Дела могли подождать, а вот американский солдат уедет и, возможно, уже не вернется. Милый, симпатичный американский солдат, похоже, здорово запавший на Эдварда. Впрочем, как ему, вернувшемуся из Ирака и снявшему форму, было не запасть на первого встречного, кто его не послал куда подальше? А Эдвард, сам до конца не понимая, зачем это делает, не послал. Не послал и подарил Мэннингу то, о чем мечтают все солдаты на войне. Немного любви. И какая разница какой? Однополой, платонической или братской, не важно. Важен сам факт физического ощущения, что ты нужен кому-то. Эдвард остался у Мэннинга на несколько дней. Настолько, настолько смог. Эдвард не был геем, он им, можно сказать, и не стал. Просто потому, что с Брэдли было даже проще и понятнее, чем с девушкой. Было легче и как-то искреннее. Эдвард никогда не считал себя крупным, но рядом с Брэдли он чувствовал себя великаном. Потому что заставлял Мэннинга запрокинуть голову для поцелуя. Потому что запросто мог поднять на руки и посадить себе на колени. Брэдли и сам считал себя девушкой. На полном серьезе он говорил о том, что потом, когда закончит службу и заработает достаточно денег, совершит операцию по смене пола. Эдвард, помнится, сказал ему тогда прекратить нести эту гадкую чушь. В один из тех майских дней они сидели на террасе на плетеном диване, за изгородью кустов шиповника, так что никто не мог их видеть. Стоял теплый весенний вечер. На соседнем участке играла музыка, кажется, надрывался Боб Дилан времен перехода от акустики к электричеству. Эдвард не понимал тогда, но эта была самая удобная поза в его жизни, с подушкой под спиной и коленями Брэдли на своих ногах - самой идеальной подставкой под ноутбук, какую только можно придумать. Одна нога Брэдли была выпрямлена и упиралась в подлокотник дивана, представляя собой устойчивую горизонтальную поверхность, а другая согнута в колене и являлась идеальной подпоркой для крышки ноутбука. Беспроводная мышка лежала на животе Брэдли, и ткань его футболки без помех проводила лазерный сигнал. Розовые цветы шиповника в окружении зелени, мягкий вечер, скулящий Боб Дилан и Брэдли Мэннинг, сующий нос в большую кружку с кривоватыми японскими гравюрами по бокам. Таким этот вечер запомнил Эдвард. Брэдли в очередной раз прихлебнул из кружки и перевел взгляд на кусты шиповника. Эдвард почему-то заметил это и отвлекся от экрана ноутбука. Это было странно. Брэдли смотрел на розовые цветы, то при этом, можно было с уверенностью сказать, что он их не видит. Он видит что-то другое. Что-то, что расположено по другую сторону его голубых глаз. Эдвард отпустил мышку, она скатилась до пояса джинсов Мэннинга. Сноуден погладил его по руке, стараясь отвлечь от того, что он уставился. Внутренний голос говорил Эдварду, что это что-то нехорошее. Опасное, загадочное и бесконечно грустное, совсем как доносящаяся теперь с соседнего участка "One more cup of coffee". - Ты когда-нибудь задумывался, в какой стране мы живем? - тихо спросил Брэдли, поставив кружку себе на живот. - В самой лучшей, верно? - Эдвард улыбнулся и взял чашку в свою руку, чтобы она не упала. - Да, в самой лучшей... Вот скажи, ты любишь нашу родину? - Конечно. Слушай, мне... - И я тоже ее люблю. Но я все больше задаюсь вопросом, что именно в ней достойно любви. Ее природа? Или города, или история, или люди, или то, что внутри тебя от нее... - Я думаю, все вместе. - Ну да. Но знаешь, я просто не понимаю. Я видел в Ираке... Видел, как Американские солдаты убивают беззащитных людей, а потом досадуют, что у них не было оружия и их убийством нельзя будет похвалится перед начальством. И ведь именно в этом и есть вся Америка. И вся эта грубость... Они уверены, что они самые главные. И это действительно так. Они, в смысле мы, мы - главные. И это значит, что мы разрушаем, просто потому что мы можем. Разрушаем то, что нам не принадлежит, то, на что нам плевать... Там в Ираке убивают детей, а здесь, в Америке, всегда хорошо и спокойно. И демократия, и все замечательно друг к другу относятся, но только тогда, когда думают одинаково. А если ты один, то сразу становишься врагом. Врагом, но при этом ты все такой же американец, ты так же любишь свою родину, но она тебя больше не любит. Она не любит с самого начала. Она дает тебе все, но она тебя только лишь терпит. И стоит тебе сделать неверный шаг, и тебя начинают ненавидеть, хоть ты не виноват... Я не могу это все объяснить, просто... У меня все это вызывает большое недоумение. Я не понимаю, что все это значит и как это стыкуется между собой. И это оставляет во мне такое, знаешь, гнетущие чувство. Я люблю свою страну и свой народ, но я иногда не хочу быть его частью. И я ей не являюсь. Я не могу так же идти вместе со всеми и ненавидеть тех, о ком решили, что они достойны ненависти... Американское общество забыло о своей гуманности. Вернее нет, не забыло. Гуманность есть, но только такая, какая не мешает интересам Америки. Каждый раз, когда гибнут мирные жители Ирака или Афганистана, армия ничего не говорит, делает из этого политическую тайну, дабы прикрыться, а не публично отчитаться за свои поступки.И ведь так было всегда. Всегда, только по-разному. И именно эту страну мы с тобой так любим. И ведь все равно будем любить, не смотря ни на что. Я так люблю свою родину, что готов что-нибудь взорвать, понимаешь? - Нет. Не нужно ничего взрывать, о чем ты?.. - Эдвард отпил из кружки, скривился и тут же выплюнул обратно, чувствуя, что его выворачивают на изнанку. - Ох, черт! Ну и дрянь. Как ты это пьешь? В жизни ничего гаже не пробовал. Фу, отрава! - он отложил ноутбук, скинул с себя ноги Брэдли и поднялся, чтобы выплеснуть сок в кусты шиповника. - Извини... - Да нет, тебе не за что извиняться, просто не нужно говорить о взрывах... - А не то что? - Брэдли грустно улыбнулся, встал с дивана и пошел в дом, бросив на пороге. - Ты тоже начнешь меня ненавидеть? Я только лишь шучу... - Давай просто не будем об этом, ладно? - Эдвард обернулся и увидел, что Брэдли уже скрылся в дверном проеме. Сноуден остановился взглядом на захлопнувшейся двери, обтянутой москитной сеткой. За одну минуту все, что было между ним и Брэдли, развалилось, хоть казалось бы, все точно так же. Все было не так просто, как хотелось бы. Гнетущая недосказанность разлилась в воздухе и повисла над кустами шиповника. Эдвард сел обратно на диван и долго думал. Не о конкретных словах Брэдли, а самом смысле сказанного. Этот смысл ускользал и не давался, все плавал на поверхности, но не мог обрасти словесным описание. Для Эдварда казалось удивительным, что этот мальчишка понимает что-то, до чего он, Сноуден, еще не дошел. Что-то было во всем этом, как и в розовых цветах шиповника, и в поблекшем закатном небе, и в затихшем Бобе Дилане на соседнем участке... Эдвард поднялся с дивана и пошел в дом, чтобы сказать Брэдли, что уедет завтра. Ему и правда было пора. Кроме того, как сотрудник ЦРУ, Сноуден прекрасно знал, что одного упоминания слов "готов взорвать" достаточно для того, чтобы попасть под серьезное подозрение. Конечно, сейчас никто ничего не слышал, но все равно, это не дело... Прощаясь с Мэннингом, Эдвард прекрасно видел, как много в нем всего нестабильного. Слабого, и физически, и морально. Не готового к жизни, к американской гуманности, с которой Сноуден вроде бы был в глубине души согласен. "Мы делаем то, что должны, потому что мы можем" или "Мы можем все, и поэтому делаем, что хотим." Эдвард не думал об этом, но на уровне подкорки прекрасно понимал разницу, вернее, ее отсутствие. Понимал, потому что был правильно, по-американски воспитан. А теперь, когда беспомощный малыш-пехотинец сказал ему, как видит американскую гуманность, пусть и не очень ловко подобрав слова, Эдвард не сразу, но понял, что нет никакой гуманности. Есть лишь то, что хотят видеть. У Сноудена несколько лет уйдет на то, чтобы со всем этим разобраться. А тогда, в том мае, Эдвард почему-то ужасно не хотел прощаться с Мэннингом. Наверное, он был слишком хрупким для армии и слишком зависимым от чужого мнения. Впрочем, возможно, дело было еще и в том, что Эдвард привязался к нему. К его голосу и бесхитростно-голубым глазам. К напульснику в виде шестицветной радуги и морковному соку. Все остальное быстро стерлось из памяти в течение следующего года. Стерлось, будто бы ничего и не было. Да вот только прошел год и заголовки интернет-новостей стали все больше пестреть знакомым именем. Чуть позже к ним добавились фотографии. А потом факты, факты и факты жизни простого человека, совершившего ужасное преступление и попавшегося так глупо. А Эдвард только тогда, через год понял, что это было. Понял, но уже как ни старался не мог выудить из памяти больше, чем майский вечер и кусты шиповника и морковный сок, к которому у Сноудена открылась настоящая зависимость. Зависимость, не приносящая временного удовольствия, а наоборот, раздражающая покладистое сердце. Заставляющая решать что-то и решаться. Заставляющая начать бороться с несправедливостью и перестать не замечать ее. Открыть глаза и увидеть, и рассказать обо всем, что увидел. Ведь Сноуден действительно много чего видел, работая на спецслужбы. Мэннинга было уже не спасти, хоть Эдварду безумно этого хотелось теперь. Хотелось вырвать его из лап жестокой к нему жизни и оградить от всей боли. От того, что, как пишут в википедии, мать Мэннинга пила во время беременности, а сам Брэдли голодал в детстве, поэтому и вырос таким маленьким. И еще от того, что его унижали на службе. И от того, что рабочая смена Мэннинга на базе в Ираке заключалась в нахождении по пятнадцать часов в тускло освещенной безопасной комнате в компании одних только компьютеров. Так пишут в википедии. Мэннинг попался. Попался и ничем ему не помочь. Теперь у него впереди смертная казнь или много много лет тюрьмы. А Эдвард чувствует себя виноватым. Даже не перед Мэннингом, а перед самим собой. Эдвард всегда считал себя умным, честным и благородным человеком. Он такой и есть, черт возьми. Так почему же тогда несчастный Брэдли Мэннинг так глупо попался, а он, Сноуден, отсиживается на Гавайях в компании милой девушки-балерины? Почему все так, а не иначе? Ведь если кто-то и должен срывать покровы и биться за справедливость, то это Эдвард. Сильный, уверенный в себе и знающий, что делать. И уж точно не Мэннинг, слабый и глуповатый, случайно зацепившийся своим неравнодушным сердцем за крюк, для него не предназначенный. Чтобы не терять осознание всего этого, Эдвард взял за правило покупать в супермаркете морковный сок и давиться им через силу. Потому что мерзостный сок помогал ему помнить. Только так ему хватало смелости и запала готовить свое разоблачение. Только так он не боялся и был уверен в себе. Эдвард не ставил перед собой задачу помочь своими действиями Мэннингу. Даже при самом удачном раскладе ничего уже не выйдет, Брэдли закрыли навсегда. Эдвард надеялся лишь, что вести о его приключениях дойдут до Кувейта, или где там будут содержать Мэннинга потом. Может Брэдли почувствует себя не таким одиноким. Ведь он и правда не будет один против родины. Рядом с именем Мэннинг навсегда будет закреплено имя Сноуден. Хотя бы так... Эдвард допил сок и сполоснул под краном стакан. Он вышел на крыльцо как раз к тому моменту, когда подъехало такси. «Я понимаю, что мне придётся страдать за свои поступки, но я буду удовлетворён, если секретные законы, неравная безнаказанность и непреодолимая исполнительная власть, правящая тем миром, который я люблю, будут раскрыты хотя бы на мгновение. Я действительно хочу, чтобы в центре внимания оказались эти документы, и надеюсь, что это вызовет обсуждение среди граждан всего мира о том, в каком мире мы хотим жить.» И дело вовсе не в Брэдли Мэннинге.