All That I Have

      Пэйган лёг рядом. Аджай вздрогнул от неожиданности — он не слышал, как тот вошёл в комнату. Тот лежал прямо здесь, очень близко, непонятно откуда взявшийся шпион, нарушающий хрупкое спокойствие. Он иногда так делал: тихо подбирался и пристраивался где-то под боком, а после говорил, что это выходит по случайности и он вовсе не хотел пугать Аджая. Тот верил, но только второй части заявления. Почему Мин подкрадывается? Привычка, прихоть, придурь? Это было настоящей загадкой.       Это был солнечный день. Для Аджая его омрачала только лёгкая боль, локализирующаяся в копчике, которая преследовала его ещё с прошлого вечера. Из-за неё он не мог нормально выспаться ночью и подремать утром, так что решил попытаться сменить место своего пребывания: притащил пару десятков подушек поближе к панорамному окну, на которое приходилась солнечная сторона дворца, и лёг на них, чтобы хоть немного расслабиться, и это даже помогло. Он провалялся в полной тишине где-то час, пребывая в какой-то туманной полудрёме. Он редко ощущал себя так… нормально. В отрыве от всего остального мира. И был вовсе не против поделиться этим спокойствием с обычно буйствующим, преисполненным жизни азиатом у себя под боком.       Пэйган выглядел очень умиротворённо. Обычно он неустанно трындел, о чём угодно и с кем угодно, замолкая либо когда сам уставал, либо когда этот самый кто угодно, — обычно это был Гейл, — каким-нибудь образом его обижал, видите ли. Но сейчас он даже не шевелился, словно почивший: его глаза были закрыты, рот остался приоткрыт, руки сложены на груди, и весь он лежал так, будто как-нибудь тихо умер, и телом навсегда застыл в одной позе на одном месте. Единственными приметами, что отличали его от мертвеца, были здоровый цвет кожи, — спасибо ежедневному уходу, — и грудь, что еле заметно вздымалась от размеренного дыхания. Аджай смотрел на него и думал: «Он всегда встаёт раньше меня. Я так редко вижу его спящим,» — у Пэйгана был «слегка» расшатанный режим сна, в котором нередко день и ночь могли сменять друг друга по степени его активности.       Он мог не спать до утра, мог не появляться раньше пяти часов дня или… в общем, с ним было сложно поддерживать постоянную связь. Но Аджай всё равно пытался — время от времени даже получалось. И даже с учётом всех этих скачков в продолжительности сна, Пэйган обычно всегда просыпался раньше, или даже ещё не ложился. Гейл не понимал, как он это делает, но особо не задумывался над этим до сегодняшнего дня.       Его голову посетила идея: вдруг так получается, потому, что Мину важно знать, что сам Аджай все ещё здесь? Что он никуда не ушёл, а все ещё сопит рядом. Такая вот жажда контроля, сублимируемая таким странным образом. Может быть, каждый раз, как просыпается, он рассматривает Аджая также внимательно и вдумчиво, как и тот рассматривал его сейчас. Это был в своём роде интимный момент, который до сей поры Пэйган проходил один, но сейчас, видимо, подпустил к себе и того, с кем делил постель.       Как бы там ни было, сейчас Мин был спокойным и явно не спешил никого контролировать. Он даже не среагировал, когда Аджай перевернулся набок и придвинулся к нему чуть ближе.       Его кожа немного дряблая. Это не страшно, хотя её носитель так не считает; когда Пэйган показывает места с обвисшей кожей, Аджай демонстрирует многочисленные шрамы с разными степенями уродливости. Мин говорит ему, что шрамы — героическое приобретение, практически божественное, как живые медали, и их нельзя сравнивать, а Гейл отвечает, что все «недостатки» тела первого, — хоть он их таковыми не считал, — такое же приобретение, только данное временем. Однажды и Аджай таким будет, и он может лишь мечтать, чтобы его тело выглядело также хорошо. Но Пэйган не слушает. «Это так важно для него,» — думает Аджай и решает не спорить дальше, дабы ненароком не расстроить его сильнее. Благо, сейчас им не приходится это обсуждать.       Не сводя с Пэйгана глаз, будто загипнотизированный его анфасом, Аджай плавно и мягко проводит рукой по его плечу. Тот слегка хмурится, но не открывает глаза. Гейл с удивлением замечает, что он отчего-то напряжён. – Ган, — он говорит тихо, но в окружающей тишине его прекрасно слышно, — знаешь, о чём я думаю? – М-м? — тот поворачивает голову в его сторону, но не открывает глаз. – Ты сонный? – Я… да. Неважно. – Хорошо… просто я тут думал… – О чём же ты думал? – …и вспомнил несколько шуток. – …ох, твою мать, — выдаёт он тихо после непродолжительной паузы. Аджай хихикает. – Просто я о них почему-то вспомнил… – Чтобы меня выбесить, да, я знаю эту стратегию… — он кривится и переворачивается набок, спиной к Аджаю. – Не только, я ещё и тебя хочу развеселить, — он игриво пробегается пальцами по его руке. – Я пытаюсь отдохнуть. – Просто послушай… – Ну, ладно. Рассказывай.       Аджай приподнимается на руках, прижимается грудью к спине своего невольного слушателя и обнимает его одной рукой. – Итак, шутка первая, — он показательно прокашливается, — легче посмеяться над геем, чем улыбнуться под ним. – Какой кошмар… — Пэйган открывает глаза и со всей глубиной своей бездонной душевной боли смотрит на смеющегося над собственной шуткой Аджая, — он ещё и смеётся, как гиена. – Слу… слушай дальше, — он хлопает себя по груди, пытаясь успокоиться, и продолжает. — Надпись на входе в г-гей-клуб… – О боже… – …«Вход сзади». – Отодвинься от меня, немедленно, — он левой рукой пытается отпихнуть его, но ему это не удается. Аджай его уже не слушает — Аджай в истерике. — Ты аж весь покраснел от своей «удачнейшей» шутки. – Ну, смешно ведь! – Ни капли, ни ка-пель-ки, ты слышишь меня?       Аджай валиться обратно на подушки и вытирает мокрые глаза, не сдерживая смех. Пэйган садится и молча смотрит на него, ожидая, пока он успокоится. Тот ощущает его взгляд на себе и начинает чувствовать себя… как-то странно. Он постепенно успокаивается, находит в себе силы открыть глаза: он видит, как Мин смотрит на него, загораживая ему свет от солнца. Он выглядит немного необычно, и Аджай не знает, что с этим делать — он ещё не до конца понимает Мина со всеми его… особенностями.       У Пэйгана карие глаза. При свете дня они выглядят светлее обычного. Аджай протягивает к нему руки и говорит: – Ей, иди ко мне. У меня всё-таки есть парочка серьезных мыслей. – Да неужели? — его «удивление» — это отдельный вид хамства, но Аджай проглатывает это. – Ужели. Укладывайся на меня, — он призывно сжимает-разжимает кулачки. Пэйган слушается.       Он ложится рядом на живот, обнимает его за шею и таким образом остаётся слегка приподнятым, нависая над обнимающим его за плечи Аджаем. То, как он устраивался, выглядело очень элегантно. Особенно красиво на нём смотрелся солнечный свет: он разливался белым золотом по рубашке и брюкам, словно очерчивая каждый изгиб его тела. Аджай отрывается от этого зрелища, чтобы посмотреть Пэйгану в глаза, и говорит: – Я здесь думал… ну, всякое думал… может, после всего этого поедем в Испанию? Или Норвегию. – Почему именно туда? – Не знаю… просто они мне нравятся. Хочу поселиться там. Недалеко от парка. Тебе ведь нравятся наши прогулки? – …Хорошая мысль. – Ещё хочу, чтоб у нас было три кота и две собаки. Чтоб мы их выгуливали на поводках… – Тебе твоих друзей не хватает? – Ган, — он легонько хлопает его по плечу, — шутишь ты ещё хуже меня. И к тому же шутки у тебя глупые, ни о чём. А ведь я… – А что ты? Что же ты, дорогой? – …а ведь я тебя люблю. Хочу целовать тебя, дурака, каждый день, и любить каждую ночь… – Ого. – Ага. – Ты это на форуме для домохозяек прочитал? – Нет, сам придумал! – Тебе точно не нужна профессиональная помощь, дорогой? – …Я бы ударил тебя подушкой, но пожалею на сей раз.       Пэйган хмыкает. Аджай слышит, как снаружи начинают петь птицы. Он отвлекается на них, пока тот его пристально рассматривает. Проходит минута молчания, прежде чем Мин, с совершенно ровным выражением лица, выдаёт: – Ты так глупо выглядишь… Аджай прыскает. – …когда пытаешься выглядеть серьезно. – Ну, спасибо!       Он вновь смотрит ему в глаза и ждёт, когда «парад унижений» продолжится, но внезапно Мин резко прижимается к нему и, крепко держа Аджая за плечи и затылок, осыпает его лицо поцелуями. Они были быстрыми, точечными, от них невозможно было отбиться — не очень-то и хотелось, с другой стороны. Аджай начинает громко смеяться, игриво отбиваясь, заведомо проигрывая, и чем дольше это продолжается, тем веселее эта ситуация становиться: он дёргает ногами, извивается, иногда визжит. Пэйган останавливается только тогда, когда его жертва выгибается, просовывает руку меж их телами и легонько отодвигает его от себя. Ган улыбается, не в силах сдержать смешки.       Гейл начинает вытирать лицо футболкой и говорит: – Ты — дурак, я теперь весь в твоём бальзаме для губ! – Да к чёрту его, — Мин отмахивается и ложится на спину рядом с ним. — Пусть губы трескаются.       Они лежат так какое-то время, оба не в курсе, сколько именно — это просто неважно. В какой-то момент Аджай придвигается к нему, проводит пальцами по его щеке и шепчет на ухо: – Не потрескаются, — Пэйган слышит шорох, — не успеют высохнуть.       Мин открывает глаза и видит перед собой очень симпатичный профиль. Он обнимает его за шею и чувствует его поцелуй на своих губах. Пэйган умел хорошо целоваться, а Аджай умел находить подходящий момент для поцелуев — но оба понимают, что целуются они не поэтому. Это настолько хорошо, что мир вокруг будто замирает, а время замедляет свой ход; это настолько приятно, что рация, издающая звуки в другой комнате, остаётся неуслышанной; это настолько… удивительно, что оба на какое-то время начинаю верить, что однажды действительно смогут пожениться, ибо оба в этот момент думают об одном: «Всю оставшуюся жизнь я хочу целовать его, и только его».       Они лежат вместе: Аджай смотрит на вид из окна, пока Пэйган отдыхает у него на груди. Прижавшись к ней ухом, он слышит биение его сердца. Он произносит: – Насчёт этих твоих… шуток… – Да? – …Расскажи мне ещё одну. Это был солнечный день.