Столичный дождь

Сильные капли ударяли о землю, разбивая в себе всю горечь и печаль, вложенные в них поколениями. И мной, и многими другими. И стоишь вот так на перекрёстке дорог — что в жизни, что среди серой Москвы — и думаешь «За что это всë? За что это мне?!» И дождь отвечает сухими ударами об асфальт. А я всë живу. Живу… По течению, будто меня уносит отбойная волна куда-то далеко в пропасть, что на конце океана. И мне туда дорога. Инертная, без новых приключений — за жизнь их хватило. Хватит с меня. Говорю: за жизнь… А сейчас тогда что? Я падаю? Или, может, уже на дне Тартара? Но она живёт у меня в голове. Невыносимо больно от этой мысли, но это уже аксиома. Она живёт в моей голове. Но жить в еë голове куда более сложнее. И больнее. Дорогая, жить в тебе — это значит осознавать всю тяжесть твоего существа, ощущать каждую мелочь. Знать каждое твое действие, что только произойдет. Знать, видеть и чувствовать всë то, что и ты. И пытаться не добавлять своих эмоций: переживаний, грусти и отчаяния — возникающих от того, что мне тяжко жить в твоей голове. И любить тебя. Так отчаянно и безрассудно. Любить тебя каждой мыслью, каждым прикосновением, взглядом, словом. Просто любить тебя, любимая. До сих пор. Да. И до скончания века. Видишь, я хотела рассуждать о своей никчемной жизни, но говорю о тебе. Может от того это, что ты — моя жизнь? И я падаю в небо. До свидания, любимая! Небо, поймай меня. Вся мокрая и грязная я лежу на горячем асфальте. Пар от него поднимается выше на несколько сантиметров, а потом растворяется в гуще прочих потоков воздуха. Я с удовольствием каждую секунду, возможно последнюю, наблюдала это явление. До чего же причудлива физика природы. Все бегают, суетятся, что-то говорят (я, к слову, не разбираю их речи — будто на иностранном глаголят), а меня волнует лишь неприятное ощущение липкой, до ужаса противной, мокрой одежды, которая вплотную льнула к моему бренному телу. Как же бессмысленно они все несутся, тратя своё драгоценное время на бесконечные тяготы бытия, которые воистину абсолютно никому не нужны. Я несколько раз пыталась пошевелить руками, дабы ну хоть немного разнообразить что-то, но ничего не вышло. Я их не чувствовала до этого. А теперь почувствовала эту резкую боль, разливающуюся по всей грудной клетке. От боли сдавило горло. Больно. Но к боли я привыкла, даже иногда нанося еë себе. Лица, лица… Всë сменяется. И только я неизменно лежу. Но вот я встаю, поднимаюсь. Быстро и решительно. Удивительно, не болит ничего. Я не чувствую тела. Впрочем, плевать. Вокруг никого. Так резко стало пусто. Жгучие капли дождя будто смыли их всех. Какое это блаженство остаться одной. Да, будь это другой момент, я бы задумалась над тем, что произошло, но сейчас — нет. Сейчас мне необходимо было остаться одной, без кучи этого народа. И вот. Никого. Нет этих несущихся вдоль улиц людей, нет той кучи, что толпилась вокруг меня. А дождь все бросает свои выродки— капли — об асфальт. И они разбиваются. А я всë стою на перекрёстке. Секунда, две… Меня выкидывает куда-то. Снова лица… Эти противные физиономии. И мои мысли рвутся наружу в бессмысленном крике. Мир так устроен: кричи, не кричи — услышит тот, кто слышит твой шепот среди гула моторов самолёта. Мгновенная слабость, переходящая в глубокий сон. — Ты пришла? — тихо шепчу я, убирая маску с кислородом от лица. Дышать резко становится невыносимо сложно, почти даже невозможно; казалось, ещё секунда, и я закрою очи навечно. Но теплая рука, такая нежная, поправила ненавистный аппарат, поддерживающий моë дыхание и в целом жизнь. Рука любимая, узнаваемая из тысячи; она тоненькая, с острыми изгибами, а главное — такая родная. Белые кудри спадали на её острые плечи, аристократичные черты лица были ярко подчеркнуть скулами. Так и не скажешь, что эта женщина способна причинить боль. Невыносимую. Эта боль колола как сердце в моем теле, и давила как отсутствие воздуха в лëгких. Так, что невозможно сделать ни вздоха. И ты вот-вот думаешь, что умрешь, что уже умираешь. Но нет, это было бы слишком просто. И это было бы прекрасно. Но Судьба решила, что мучения продолжатся. Как пел Фредди Меркьюри, «Это шоу должно продолжаться!». И оно продолжается. И уже 4 года. Ненавижу! Но люблю. Каждый день являть миру лживое лицо, прятать всю боль за улыбкой, скрываться от правды и фальши, бежать от людей, нескончаемо бежать от них, чтобы только не смотреть в эти глаза-стеклышки. Ведь никто не искренен всерьёз. У каждого свои тайны. Так зачем же глядеть на то, что является лживой обёрткой? Хочу ежедневно взирать на неё, проникать в её глаза, наслаждаться одним лишь видом, этой тонкой лучезарной улыбкой. Мне другие незачем! И она предо мной… Моя хорошая… Мягкие светлые пряди переливались на солнце: сегодня оно как никогда палило своими лучами, пробиваясь сквозь окна. Вернув на место ненавистную маску, я не смогла боле говорить. Но почему молчишь ты? Почему ты молчишь?.. Дымка застлала глаза. Я вновь теряюсь в водовороте. Нет! я хочу видеть её! Очнулась. Снова. Пустота. В окно напротив заглядывает уже не солнце — луна. Она почти скрыта тучами, но свет её все-таки находит промежутки и пробирается, проклевывая себе место для жизни-свечения. До чего же красивая. Живая и яркая. Наверняка сложно бороться. Я давно не за что уже не борюсь. Даже с собой легче стало смириться. И терпеть. И ждать. И нескончаемо заставлять себя делать каждый вздох. Наверно хочется бороться в этой жизни, если есть цель — за нечто конкретное. И ведь цели, как ориентиры, у всех разные. Ну её — эту философию. Факт, сухой факт остаётся, и заключается он в том, что у меня цели нет. Отсутствует. Потерялась. Сгорела во внутреннем пожаре. Я потеряла Её — потеряла и цель своего существования. А ведь она где-то дышит, где-то ходит, где-то смеётся даже, быть может. Я всё равно ничего этого не узнаю. Но и её никто больше не узнает. Она вряд ли откроет кому-то свой мир ещё раз. Она разучилась доверять. И если когда-нибудь снова научится, то уж точно не скоро. И никого нет рядом. Я одна лежу в белых стенах. Пускать солёные по щекам даже не хочется. Закрываю глаза. Вдруг что-то новое увижу. Вспышка. Свет. Кудри. Губы. В ухмылке кривятся тоненькие бледно-розовые полосочки, касаясь моего лба. — Люция, у меня температура? Почему ты снова тревожишься? — и вновь молчание в ответ. Тишина. Она уже мягче улыбнулась и качнула головой: нет. Я в порядке. Да, абсолютно точно. Значит тебе не о чем волноваться, дорогая, не трать время на эти воздыхания и переживания. — Как прошёл твой день? — банально и слишком просто — как ты любишь, — Расскажи мне, расскажи всё, о чем думаешь, дорогая, расскажи! Я жду. — ты молча уходишь в никуда. Пустоты греют душу больше, чем холодные язвы огня, разделяющие острова твоих и моих рук. Да! Пусть лучше здесь поместится Ничто, чем холод, образовавшийся между нами. Ничто намного приятней — оно неощущаемо. И в этом его прелесть. Спокойствие и тишина, быть может, не такие уж давящие. Не такие устрашающие… А может, мы с ним свыклись.