Несправедливая наказуемость

Бродить по собственному дому оказалось очень больно. Некогда светлое, полное жизни семейное гнездышко превратилось в паучий насест. Лучше не будет: ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю. Совсем недавно похоронили очередного члена семьи - младшего сына. Были надежды, что операция поможет. Пустые надежды. Тяжело заставить работать мозг без огромной его части, откусанной громоздкой железной челюстью. Главе семейства пришлось потратить достаточно средств и нервов, чтобы откупить от полиции старшего сына, единственного виновника произошедшего.  Майкл чувствовал себя виновато. Отец не злился на него, а может просто не показывал своих переживаний, но от этого напряжения между ними меньше не стало. Юноша неоднократно пытался выйти на контакт, поговорить, но получал в ответ только нервный смешок или полное игнорирование. После каждого такого столкновения, у Афтона младшего сводило ноги и сворачивало желудок. Конечности беспорядочно тряслись от неврозов, уходящих в противную тошноту. Хотелось плакать, реветь, молить о прощении на коленях, но каждая встреча вводила в ступор и изо рта вырывались только невнятные слова.  Отец заметно похудел. У Уильяма был абсолютно нездоровый вид, да настолько, что Майкл поражался, как его родитель держится на ногах, к тому ещё так активно. Мальчишке было тяжело понять чужие чувства. Несомненно, он тоже переживал насчёт происходящего, но ему хотя бы не приходилось продолжать пахать и кормить убийцу… А может, совесть отца тоже не чиста? Поэтому и молчит. Молчал после каждой смерти. Майкл слышал после гибели матери протяжный истеричный смех из отцовского кабинета и больше ничего. Тогда он не придавал этому значения из-за собственной боли. Мало ли как люди переживают сложности? Но сейчас такое поведение начинало пугать. Нездоровое какое-то горе. Ни разу слёз он не видел, не слышал слов скорби - только ужасающий гогот и отрешённый взгляд. Может, стоило направить его в лечебницу? Но тогда Майклу придётся отправиться в приют. Нет, в лечебницу пока нельзя. Все эти размышления так тяготят. Может его сковывает перед отцом не из-за вины, а из-за инстинкта самосохранения? Раньше же всё было хорошо. Очень хорошо. Такой семье можно было только завидовать. Майкл смотрел в окно из своей комнаты и вспоминал, как здорово было играть во дворе с младшенькими. Он их не любил тогда, не ценил того времени, но потеряв он понял - как же это было прекрасно! Они слушали старшего брата, будто он абсолютный авторитет, доверяли ему тайны, приглашали на любые игры. Лучезарно улыбались, целовали в щечку и смотрели счастливыми глазами. Мама всегда о всех заботилась. Она так вкусно готовила, всегда выслушивала каждого, даже когда ей самой было тяжело. Майкл вспомнил, как впервые получил отвратительную отметку, а мама, вместо того чтобы ругать, обняла и предложила помощь. Тогда они до глубокой ночи сидели и разбирали тему, поедая домашние свежие печенья. А от отца в те времена всегда излучалась надёжность. С ним из всей семьи у Майкла были самые хорошие отношения. Они разделяли всё - интересы, взгляды на мир, даже вкус в одежде. На отца всегда можно было положиться не только Майклу, а всей семье. Сейчас же на него было больно даже смотреть. Бледная тень с холодным и пустым взглядом. У горла встал мерзкий ком. Слёз больше не было, кончились, выплакал всё. Так хотелось просто всё вернуть, снова стать счастливым ребёнком. Если бы он вернулся в прошлое, то поступил бы по-другому и относился ко всем намного лучше. Но чудес не бывает, его жизнь навек уничтожена. Зачем же тогда жить дальше? Наверное, всё ещё держит отец. Не хотелось убивать его ещё сильнее, чтобы он похоронил очередного близкого. Майкл пытался выдавить слезу, но не получалось. И тогда он взвыл. Свернулся в клубок и натурально завыл, как брошенная всем миром измученная собака.  Мысли медленно превращались в чёрную и липкую кашу. В голове отчётливо только и кружился всего один вопрос: Почему? Истерика бы и продолжалась дальше, если бы не скрип двери. Растрёпанный Майкл повернул голову и заметил в дверном проёме отца. Что-то с ним было не так. — Д-да, пап? — голос всё ещё едва ли можно назвать спокойным. — Плачешь, Майк? — что-то было тревожное в этой интонации, нехорошее, от чего юноша вздрогнул, — Ещё и боишься? Ну же, не стоит. — Просто накатило, пап, ничего страшного. — он сжался в уголок большого подоконника, прячась, но Уильям всё равно подсел к своему сыну, — Ты на меня не злишься? — Мальчик мой, конечно нет. — его взгляд казался окончательно обезумевшими и прожигал насквозь. Костлявая ладонь погладила мягкую макушку, но Майклу не становилось спокойнее, его снова тошнило, — Как я могу злиться на любимого сына? Стал бы я тогда отводить полицию от тебя?  — Я не верю. — А хочешь докажу, что я тебя всё ещё люблю? Как и прежде. — рука переместилась на щеку. — …Пап? — охватывал дискомфорт. Тревога отзывалась в бешеном сердцебиении и потливости. Что-то нехорошее в этом было, Майклу снова хотелось убежать. Но бежать оказалось некуда. Осознание произошедшего пришло вместе с множественным уколом щетины на лице и проспиртованной слюной во рту. Майкл сжал челюсть, прикусив чужой язык. Всё ещё хотелось плакать, исчезнуть. Может это сон? В реальность происходящего еле верится. — Вот чертёнок. Характер показываешь, как мамаша в своё время. — снова режущий слух смех и снова рвотный страх, — Смотри, не плачешь же, значит не так против. — Пожалуйста, не надо. — но мольбы не были услышаны. Вновь настырный поцелуй. С привкусом крови. Майкл трясся от животного ужаса, вздрагивал от каждого движения языка внутри. Почувствовал руку на талии, поглаживающие движения костлявых пальцев. Слёзы наконец высвободились, что кажется только больше подогрело Уильяма. Язык вошёл намного глубже, чтобы потом высвободиться с мостиком из слюны. — Ну же, мальчик, даже не покричишь? — мерзкое зловонное дыхание грело ухо. — Умоляю, больше не надо… — нападала апатия. Он бы и рад ударить по лицу, сбежать, закричать, но не мог. Нет сил, да и… Это же папа. Родной человек. Он же не может сделать плохо, больно. Это всё просто недопонимание. Недоразумение… Что-нибудь подобное, пожалуйста. — Пошли-ка со мной. — Кажется, разрешение и не нужно. Безвольного мальчика увели в кабинет. Грязный, пыльный и совершенно серый. Будто заброшенный, — У меня тут для тебя сюрприз. Ноги сгибались в коленях от отсутствия сил, страха. Какой к чёрту сюрприз в таком месте? Уильям поднял с пола тряпку, оказавшуюся маминым платьем. Потёртым и давно обесцвеченным. Сколько оно тут валялось? И для чего? Может и можно было это спросить, если бы этим платьем в него не швырнули. — Давай-ка я тебя переодену.  Нет.  Губы прильнули к молодой шее, пока руки в треморе расстёгивали одежду. Афтон младший отлично чувствовал дыхание, вызывающее у него мурашки. Сжимал платье. Отец неровно дышал, хрипел, что-то бормотал, во что было даже страшно вслушаться. Майкл чувствовал себя отвратительно подавлено и беззащитно, зажмурился. Может, так всё кончится быстрее? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Ему продели платье через голову. Пока Уильям застёгивал его сзади, успел вылизать каждый миллиметр шейки. Майкл чувствовал себя грязнее и грязнее каждый раз, чувствуя как щетина касается молоденькой кожи. Но к счастью, переодевание закончилось. Платье в некоторых местах не сходилось, выглядело нелепо из-за различий в фигуре.  Уильям укусил Майкла за губу и размазал кровь, как помаду. Мерзкий смешок, как у психопата. Он сел около рабочего стола, сложив руки. Не отрывает взгляд. — Покрасуйся. — он точно издевается. Майкл весь покраснел, осознав ситуацию. Так стыдно. Настолько стыдно, что хотелось умереть прямо сейчас. Платье было пусть и не коротким, доставало колен, но он всё равно ощущал себя будто голым. Такое унижение. Он слегка покрутился, держась за низ, неловко показывал платье с разных ракурсов. Зуб на зуб не вставал, а покраснение доходило даже до плеч. Застань его в другом состоянии, до этого бы никогда не дошло. Он бы ударил, накричал, но он уже тогда, у окна, засыпал. А сейчас он находился в предобморочном состоянии. Имитация кокетства сомнительно поддерживала его на ногах. Уильям похлопал по коленкам, подзывая сесть. Пришлось послушаться, чтобы не упасть. — Всегда бы меня так слушался - ничего бы не произошло, Майк. — отец говорил с пугающим придыханием, от чего Майкла бросило в странную дрожь, — Милый мальчик. Такой хороший, нежный. Уверен, что сладкий и податливый. Рука скользнула под платье. Гладит. Пальцы были такими холодными, будто его трогал труп. И опять поцелуй. Громкий, мокрый. Уильям старался слизать практически засохшую кровь, имитирующую помаду, от чего слюна капала вниз. Майкл робко высунул язык, отвечая на такой похотливый жест. Надеется на то, что так всё быстрее закончится? Получает извращённое удовольствие? Рассудок помутился окончательно? Он не понимал, голова кружилась. Опять полились слёзы, которые капали следом за слюной. Отца это взвинтило: поцелуй углубился, а хладная рука грубо взяла член младшего, тот взвизгнул и дёрнул ногами. Укус за язык его усмирил.  Кровь, слюна, слезы. Всё текло вниз, пока отец надругивался над своим сыном. Он однозначно получал удовольствие, наблюдая за извращёнными страданиями, посмеивался, пока Майкл пытался ухватиться хоть за что-то, не получив очередной укус кривыми, но острыми зубами.  Всё это было отвратительно, неправильно. Самое ужасное — младшему начинало нравиться. Мозг старательно пытался минимизировать урон. Всхлипы, вскрики и стоны — это всё, что он мог делать, чем отвечать. Всё наконец закончилось. — Умница, пока с тебя хватит. — Уильям еле сдерживал хохот, отталкивая от себя сына и вставая со стула. Едких комментариев в ответ он не получит, его боятся. Он это знает и больше не сдерживается. Шепчет, мерзко: «Умойся». * Майкл провёл в душе несколько часов. Ему так казалось. Хотелось всё это смыть, забыть, умереть… Повторить.  Блевать. Склонился над туалетом. Лицо заливалось слезами, тело дрожью, пока его рвало желчью. Задыхается, давится, блюет, плачет.  Сворачивается клубком на холодном полу. Опять. Молится.