Если я Паду

— Если я Паду, ты ведь все равно будешь называть меня своим ангелом?        Вопрос звучит громом, оглушающим и закладывающим уши на несколько секунд. Метафорическое небо ясным не было, отнюдь — беседа о туманности и опасности будущего шла довольно долго, растягиваясь на дни, прерываясь и возобновляясь вновь, и белоснежные перьевые облака давно сгустились, превращаясь в бурые тучи. Ангел и демон сходились во мнении — оно пугало до безумия. Нет, вызывало кромешный ужас.        Кроули моргает пару раз, глупо уставившись на Азирафаэля. — Ч-чт. — Я спросил, если я Паду… — Этого не произойдет, ангел, Она не позволит… — бормочет демон заплетающимся языком. — Кроули, — Азирафаэль запинается, печально глядя на любимого, пытается найти слова, чтобы объяснить. — Ты самый светлый ангел из всех, что я когда-либо знал, — Кроули продолжает, искренне надеясь помочь, — Поверь мне, этого не произойдет, Она знает, как ты ей верен. Она знает, как ты чист, на какую любовь способен. Ты единственный из них всех, кто действительно любит Ее творения. Она никогда… — Кроули.        Ангел вновь обрывает его на полуслове, уже грубее. Теплая ладонь ложится на острую скулу, давая понять, что отклониться непозволительно. — Она не сделает этого с тобой, я клянусь, Азирафаэль, — Кроули позволяет себе прижаться к ней, задерживая руки на мягких бедрах ангела, покоящихся на его коленях. — Дорогой… Этим тоже теперь занимаются архангелы.        Демон замирает, его глаза постепенно округляются и тускнеют. Раздвоенный язык чуть трепещется, когда с губ Кроули слетает ядовитое шипение. Затем фраза дублируется на человеческом, рассыпаясь сотней изощрённых ругательств. — Они не посмеют, ангел, будь они прокляты тысячи раз, если они прикоснутся к лучшему Ее творению. — Кроули! — смотреть в пронзительные синие глаза просто невыносимо, и демон хочет отвести взгляд, но не может. Его будто приковывает.        Молчать невозможно, говорить тоже. Демона постепенно накрывает мерзко тянущей под диафрагмой тревогой. Не за себя — за свою любовь. И это ещё больнее, это ещё страшней. Азирафаэль разрывает гробовую тишину: — Я просто хотел узнать, будешь ты любить меня меньше, если это произойдет… — он опускает взгляд. — Господи, что же ты… — Ее имя, случайно упомянутое вслух, жжет на змеином языке подобно тому, как пол церкви прожигал ступни в сорок первом. Но демон игнорирует это, подаваясь ближе, хватаясь за затылок Азирафаэля. — Ни за что. Что бы ни случилось, ты навсегда останешься самым лучшим, самым любимым моим существом на свете.        Руки Кроули мелко дрожат, он притягивает ангела к себе, гладя дрожащими пальцами белоснежные кудри и целуя его макушку много-много раз. Азирафаэль утыкается в его грудь лицом, не двигаясь и, кажется, не дыша, и Кроули даже на долю секунды кажется, что он спокоен, пока он не поднимает красные слезящиеся глаза, сталкиваясь с испуганным взглядом демона и мгновенно отводя их в сторону.  — Боже мой… — рот снова наполняется горячей болью, словно лавой, но Кроули плевать, куда важнее душевная боль его ангела.        Глаза противно щиплет, и демон пытается незаметно смотреть вверх, чтобы не сделать Азирафаэлю ещё больнее своими слезами (не получается особо). Он сцеловывает влагу с его щек, стирает ее пальцами и целует-целует-целует все его лицо, словно это поможет.        Они сидят в тишине пару минут, сцепляя пальцы. Азирафаэль чуть успокаивается, а из глаз Кроули предательски стекают ядовитые слезы. Губы позорно дрожат.        Ангел задаёт вопрос так отвлеченно, будто говорит не о своем возможном будущем, а о чем-то абстрактном. Последний лучик надежды, кажется, ещё теплится в глубине чистой, но бледнеющей души.  — Падать больно?        Больно. Невероятно, блять, больно. Не самое болезненное — ломающиеся крылья и котел с серой, физические метаморфозы страшнее — ты не узнаешь себя, ты в ужасе от того, во что превращаются твои светлые изумрудные глаза, как язык раздваивается, превращаясь в змеиный, как кожу обвивают нестираемые чернила, навеки обличая то, каким ты стал, когда Она отвернулась от тебя. Мерзкой звероподобной тварью. Кроули ещё повезло — на многих демонов взглянуть лишний раз жутко даже спустя шесть тысяч лет. Больно видеть и то, как они, любившие мир так недавно, в мгновение ока возненавидели все и всех вокруг себя, страшны твои бывшие собратья, целовавшие тебя день назад, а сейчас лишь смеющиеся над твоей ничтожностью. Больно не видеть любовь вокруг себя, лишь похоть и грех. А самая страшная боль — перестать ощущать Ее Любовь. Ее постоянное присутствие в твоей жизни, в душе, Ее свет.        Все, кого Кроули знал, сломались, несмотря на то, какими были на Небесах. И он не был уверен, что его милый ангел выдержит эту боль. Что он не сломается, что не возненавидит Змия (искусителя, что б его) за свое падение, случись оно.        Липкий тошнотворный страх разливается, то ли омывая, то ли склеивая внутренности.        Кроули плачет навзрыд.  — Да, ангел, это безумно…        Азирафаэль молчит, с ужасом глядя на трясущиеся плечи.  — Прости меня. Я все ещё хочу верить, что с тобой все будет в порядке, что они… оставят нас в покое, — у демона не получается взять себя в руки, что очевидно — он прерывается от истерики лишь на пару секунд.       По щекам ангела вновь заструились слезы, когда он беззвучно прижал его к себе.  — И да, ты всегда будешь Ангелом для меня, если это звание не станет тебе противным… Или я сам не стану для тебя мерзким и жалким, — голос вновь сорвался, и Азирафаэль просто отрицательно покачал головой.        А потом он взмыл в небо в луче света по первому зову небесных колокольчиков, оставляя перепуганного демона одного и одаривая его смиренным взглядом.        Кроули хочется упасть на колени, умолять Ее пощадить и защитить своего ангела от этой гнили («Посмотри, бл… прошу, какой он прекрасный, посмотри, он все ещё верит в Тебя! Не позволяй им сломать его! Он предан Тебе, как никто другой! Он всегда стремился знать Твою Волю, не чью-то ещё, выполнять Твой гребаный План, Господи, ай!.. Пожалуйста, я умоляю, отгороди его от опасности… Он самый чистый из них всех, за что Ты позволяешь им так издеваться над ним.»). Взмолиться первый раз за несколько тысяч лет, но не за себя — за него.        Он делает это на полу того же книжного.  — Господи… — больно, — Я давно этого не делал, но, молю, услышь мой голос…        Всего несколько предложений — он уже захлебывается слезами, крича куда-то вверх, в глухое небо, до сорванного голоса, до сипения. Ее имя, срываясь с немеющих губ демона, каждый раз прожигает каждую клеточку человеческого тела поистине адской болью. Он содрогается, шипит, бьется о холодный паркет, но не замолкает ни на минуту, пока все силы не покидают его.        Кроули не знал, сколько времени прошло — час, пять часов или целые сутки, потерял ему счёт. Азирафаэль так и не вернулся. Наверное, шло что-то наподобие публичного суда, или что эти небесные крысы там себе придумали для того, чтобы выполнять за Всевышнюю ее же работу — выбрасывать неугодных в утиль.        Он осознает. Он грязен, он проклят, от него отвернулись и вновь не повернутся никогда. И все, к чему он прикасается и что он любит, становится таким же темным и обречённым.  — Это я во всем виноват, я виноват, я виноват, сделай что угодно со мной, но оставь его в покое, я прошу Тебя…        Он то ли шепчет, то ли хрипит, в очередной раз складывая руки в молитвенном жесте.  — Аминь.        Смешно Ей, наверное, наблюдать за этим.        За окном сверкнула молния, из выжидавших своего часа туч хлынул прохладный дождь. Он мгновенно поднялся, вглядываясь в силуэты за окном. Очередная издёвка или… знамение?        Кроули с грохотом откинулся на спину и истерически засмеялся, кашляя и давясь слезами и змеиным ядом, стекающим по задней стенке горла.

***

       Небо не было ясным, казалось, целую вечность. Черные тучи отгородили его от земли, и ливень шел стеной, не позволяя увидеть ничего дальше вытянутой руки. Лишь один луч рассветного солнца пробивался через маленькую щель между облаков. Он падал на землю, освещая ее маленький клочок вместе с тяжёлыми каплями дождя, летящими сверху и разбивающимися о мокрый асфальт.        Реквиемом звучит подвеска из множества маленьких колокольчиков на двери книжного. Благодатью не пахнет: пахнет озоном, гарью и, черт возьми, серой.        Когда Азирафаэль на подкашивающихся ногах вваливается в магазин, с порога валясь на пол и пытаясь стереть слезы потрёпанным рукавом, Кроули сначала молчит, глядя на него остекленевшими глазами. Осознание вырывает из груди сдавленный крик.        Белизна осталась лишь на кончиках нескольких потрепанных, окропленных кровью перьев — остальные стали бурыми.