Музыка живописи

– Та-та-та-там-та-та-та-та-та-та… – По дорого обставленной светлой комнате разливались звуки фортепиано. – Опять неверно! – Пожилая женщина с громким шлепком опустила нотную тетрадь на голову ученицы: – Элоди, когда ты наконец запомнишь! Ля, ля, а не си! – Уй! – Юная пианистка погладила ушибленное место, взъерошив и без того лохматую золотую гриву. – Мадам Дороте, я не специально! Просто эти… – она выразительно обвела руками чёрно-белый ряд, – кхм... клавиши. Они словно разбегаются от меня! – Элоди подняла просительный взгляд лучистых зелёных глаз на учительницу. – Мадам, может, закончим на сегодня? У меня сейчас вряд ли что-то получится. – Глядя на выразительно приподнятую бровь мадам Дороте, она поспешно (и довольно неискренне) добавила: – Я буду заниматься, честное слово! Преподавательница смерила ее усталым взглядом: – Что с тебя взять, – вздохнула она и махнула холеной рукой: – Иди. Элоди порывисто подскочила и крепко обняла снисходительную учительницу. – Спасибо, мадам, спасибо! И стремительно выскочила за дверь, чудом не запутавшись в юбках белого шифонового платья. Опустившись на оттоманку, мадам Дороте мечтательно улыбнулась и поглядела на закрывшуюся дверь: – Эх, юность… – Обмахнулась веером и с легким ехидством добавила: – Одни мальчишки на уме. Вероятно, пожилая мадам думала, что ученица убежала на свидание с соседским мальчишкой. Однако это было ошибочно. Постоянно озираясь и стараясь быть как можно незаметнее, Элоди прокралась в полузаброшенный коридор с большими запыленными окнами, через которые падал рассеянный солнечный свет. Ещё раз осмотревшись, постучала кулаком по стене и вскарабкалась на один из множества ящиков, которые пылились в этом коридоре. В потолке открылась дверца, откуда высунулась рука, обхватила вытянутое вверх тонкое запястье и быстро и безболезненно втянула Элоди на чердак. Максимилиан приветствовал сестру-близняшку широкой улыбкой. Ответив веселым взглядом, Элоди облегченно выдохнула: – Фу-ух, – она отряхнула платье от пыли и улыбнулась: – Я уж думала, она меня никогда не отпустит. – Потом с любопытством спросила: – Макс, они приехали? Едва сдерживая смех, тот кивком головы молча указал на сверток в углу. – Да-да-да! – Девушка покружилась по комнате. – Макс, мои краски! Мои долгожданные краски! – Да-да, это они! – С добродушной улыбкой закатил глаза Максимилиан. Посмотрел на наручные часы и сообщил: – Ладно, Эл, мне пора. Увлеченная вожделенными красками Элоди, только махнула брату рукой: мол, иди-иди. Придерживаясь за край ведущего на чердак люка, тот спрыгнул вниз. Когда юный заговорщик собрался уже, крадучись, покинуть заброшенный коридор, в квадратном отверстии на потолке внезапно нарисовалась сестра с чуть виноватой улыбкой: – И да, Макс… – М-м? – он обернулся на голос. – Спасибо тебе! – выпалила Элоди. Максимилиан только отсалютовал и, ехидно сверкнув зелёными глазами, скрылся из зоны видимости сестры. – Та-та-та-там-та-та-та-та-та-та… – напевая, Элоди достала мольберт и расставила новые краски. Оглядев получившуюся картину, довольно хмыкнула: – О, точно! Вскинув указательный палец, художница метнулась на другой конец комнаты, чтобы уже через минуту вынырнуть из-за старенькой ширмы, держа в руках пару листов бумаги для палитры и набор кисточек. Все подготовив, встала перед мольбертом. Тонкие пальцы, едва не дрожащие от нетерпения, перебирали кисти. Падающий из большого окна столп солнечного света с кружащейся стаей крохотных пылинок, мягким ореолом окутывал хрупкую фигурку в белом платье и золотил взъерошенные кудри. Неожиданно, узкое лицо с тонкими чертами и россыпью веснушек на щеках напряглось так, что отчетливо проступили точеные скулы. Блестящие глаза потемнели, словно хвоя старой ели. Чуть подрагивающие руки сжались в кулаки. На залитый солнцем чердак, словно опустилась густая тень. Замершая перед мольбертом фигурка была подобна тонкому лучику света в темноте. Элоди со свистом выдохнула сквозь сжатые зубы, на ее скулах заиграли желваки. «Рисуй… твори… это твоя сущность… твори…», - прошептал в голове вкрадчивый Голос. Не глядя выбрав кисть, художница обмакнула ее в синюю краску и коснулась холста. «Хорошо, - шепнул Голос. – Не останавливайся…». Глаза Элоди закрылись, голова запрокинулась. Кисти и краски стремительно сменяли друг друга, оставаясь на холсте широкими мазками. Золотисто-рыжий, огненно-красный, черный, серый, дьявольски-зеленый… Хаотичное переплетение линий и цветов стало складываться в Картину… Серый средневековый город. Главная площадь, такая же серая. Прямо посреди – эшафот. На эшафоте костёр. Черный мазок – темное, затянутое дымом небо. Адски-алый и хищно-оранжевый – танцующее пламя. Вновь серый, но уже с примесью грязно-коричневого – толпа. Грубая, неотесанная, собравшаяся на казнь как на праздник. Четко прорисованные лица – звериные, жадные до зрелищ, непроходимо тупые лица падальщиков, предвкушающих чужие мучения. Рыжий, кислотно-зеленый, вновь грязно-коричневый – казнимая в рваном рубище. Огневолосая, красивая, несмотря на следы побоев, с гордо выпрямленной спиной, презрительно и зло оглядывающая толпу. Отчетливо видно, как она вскидывает голову и надменно кривит разбитые губы. Белый, нежно-голубой, шоколадно-коричневый – в первом ряду будто бы стоит ангел. Раскинутые по плечам, темные кудрявые волосы словно сияют. Сладкая, нежная улыбка. В солнечно-голубых глазах тлеет отражение смерти. Ее смерти. Едва дрожащая рука нанесла последний штрих, как художница мешком рухнула на пол. Мучительно громко закричала, запрокинув голову и неестественно выгнувшись, почти ломая позвоночник. Широко распахнутые ведьминские глаза невидяще смотрели в потолок. На изящных тонких запястьях медленно, будто издеваясь, проступили красные пятна ожогов. «Хорошо…», - легким угасающим шепотком прошелестел Голос. – Нет… - еле слышно прохрипела Элоди. Глаза художницы закатились, тело застыло… Внизу раздались быстрые шаги. Послышался звук передвигаемых ящиков. И через пару мгновений за край отверстия зацепились сильные пальцы. Максимилиан резким движением втянул себя в комнату. С его появлением заполонившую чердак темноту словно снесло резким порывом ветра. В солнечном свете снова плясал рой пылинок. Мгновенно оценив ситуацию, перепуганный Макс подбежал к сестре и упал возле нее на колени: – Элоди, Элоди! Очнись, сестрёнка… Обеспокоенно схватил за плечи и легонько потряс окаменевшее тело. – Элоди, пожалуйста… Прошу тебя… Прости. Ты меня вынуждаешь. Резко поднявшись, метнулся в угол, где стояло ведро с чистой водой. Почти не глядя, схватил одну из множества небольших кружек для разведения красок и, быстро зачерпнув жидкость, выплеснул в лицо сестре. И простая вода словно смыла белую восковую маску с ее лица. Расслабились нежные черты, умиротворенно закрылись закатившиеся глаза, сонно обмякло напряженное тело. Ресницы дрогнули. Вернувшие цвет светлой зелени глаза распахнулись. Подняв руку, очнувшаяся девушка провела по мокрой щеке. Потом заметила брата. На веснушчатом лице появилось выражение понимания, быстро сменившееся яростью. – Макс, ты совсем?! – осатанело сверкнула зеленющими глазами Элоди и вскочила на ноги. Настойчивый будитель смущённым жестом потер шею, стараясь не смотреть на злющую сестру. Тихо пробормотал: – Прости. Просто ты опять упала в обморок, и я испугался, что на этот раз не смогу тебя разбудить… – Но разбудил же! – Сварливо, но уже без злобы, отозвалась Элоди. – Ладно, ты тоже прости. – Она примирительно подняла руки вверх. – Я зря на тебя наорала. Мир? – доверчиво протянула ему мизинец. – Мир! – Рассмеялся в ответ Макс, сцепляя их мизинцы. Он заинтересованно посмотрел на мольберт, сейчас наполовину скрытый тенью от ширмы, и попросил: – Покажешь? – Да, конечно! Иди сюда… Элоди подскочила к мольберту, завесила полотно какой-то тряпкой, и бережно вынесла картину на свет. Поставила прямо в центр комнаты и, убедившись, что брат внимательно и с интересом за ней наблюдает, театральным жестом сдернула с изображения ткань: – Та-дам! – Она отошла чуть в сторону, давая Максу возможность во всех деталях рассмотреть картину. – Ну, как тебе? – уже через минуту нетерпеливо спросила художница. Максимилиан восхищённо приоткрыл рот: – Ух-ты… Он перевел взгляд на сестру и с уважением в голосе добавил: – Это очень красиво, Элоди! – Подошёл чуть ближе к мольберту и, задержав палец в нескольких миллиметрах над полотном, спросил: – Можно? Элоди с улыбкой кивнула. Макс осторожно, будто опасаясь повредить, коснулся засохшей краски. Бережно провел по гордой фигурке огневолосой ведьмы и очертил пальцем светлое личико ангела. – Они как живые! – восхитился он. Художница только польщенно улыбнулась и потеребила золотистую прядку. Внезапно, она чуть нахмурилась. Медленно перевела взгляд на окно. А потом осторожно сказала: – Макс… – Когда брат, оторвавшись от картины, вскинул голову, Элоди спросила: – Макс, а сколько времени? Максимилиан словно остолбенел. На его лице застыла улыбка, сейчас больше похожая на нервозную, а не восхищенную. Все с той же улыбкой, Макс посмотрел на наручные часы. У него дернулось веко. Расширив от ужаса глаза, он прошептал: – Без двух минут четыре… Глаза Элоди распахнулись так же широко, как и у брата и она, быстро набросив ткань на картину и бросившись к люку, завопила: – Четыре?! Мадам нас убьет! – Обернулась на брата: – Макс, ты идешь? Побежали! Максимилиан отмер. Пулей метнулся к сестре и помог ей спуститься. Элоди уже стояла в коридоре, нетерпеливо притоптывая ногой, когда Макс, последний раз оглядев чердак бессмысленным взглядом, спрыгнул к сестре. – Ну наконец-то! Побежали, Макс, быстро! Если мы опоздаем... И они побежали. Радостный смех и оглушительный топот ещё долго эхом звучали в отдаленных коридорах особняка. Но, наконец, стихли и они. На чердаке воцарилась тишина. Неспешный вальс пылинок застыл. Тень вновь заползла в комнату, жадно разбрасывая свои черные щупальца. «Та-та-та-там-та-та-та-та-та-та… », – тихо рассмеялся Голос. Резко похолодало. Внезапный порыв ветра распахнул окно и ворвался в комнату. Зашелестели небрежно брошенные на пол листы бумаги, и высунула острый нос мышь, до этого прятавшаяся у себя в норке. « Мы ещё встретимся, Элоди...».