Я поверю тебе, Эрвин

— А что делать с Шадисом? — Дирк глядит на Ханджи, которая, услышав имя инструктора Кадетского училища, кривится, пряча взгляд за очками. — Он ведь утаивал от нас жизненно важную информацию! — Да чёрт с ним, — Ханджи вздыхает, недовольно выгибая правую бровь, краем глаза взглянув на особу справа от себя. — Не будем тратить время на этого неудачника. — Ханджи, а ты, похоже, расстроена? — подкалывает капитана Исследовательского отряда Марлена, ехидно улыбаясь. Ханджи в ответ лишь цокает, едва закатывая глаза. — Он ведь был твоим кумиром. — Просто заткнись. Из кабинета выходят все «посторонние», как их мог назвать сейчас Леви, люди. Ханджи покидает помещение последняя — соответственно она единственная замечает, как Леви остаётся в кабинете главнокомандующего, а не выходит вслед за остальными. Капитан, облокотившись о входную дверь локтями, закрывает её так быстро, что Ханджи не успевает ничего сказать. В кабинете Леви и Эрвин остаются одни — последний, заметив, что Леви не ушёл, поднимает на него, единственного посетителя на данный момент, ясный взгляд, в котором Леви отчётливо прочитал удивление и полное непонимание ситуации: — В чём дело, Леви? — Я понимаю, что забегаю наперёд… — Леви опускает голову, упираясь взглядом в деревянный паркет. Он всё ещё держит руки в карманах, стоя у двери несколько вальяжно, расслабленно, но при этом так напряжённо — Эрвин чувствует эту напряжённость, когда Леви начинает говорить (за долгие месяцы их отношений Смит уж точно научился понимать Леви как никто другой). — Но что мы будем делать после того, как вернём стену Мария? Эрвин хмурится, не сводя глаз с Аккермана. Операция по возвращению стены Мария вот-вот должна начаться — собственно, это и было причиной по которой Леви, Ханджи, Дирк, Марлена и Клаус пришли в кабинет Эрвина. Эта операция вернёт бывшим жителям Шиганшины дом, вернёт дом тем, для кого Шиганшина — родной город. И, конечно, эта операция позволит Разведкорпусу попасть в подвал Гриши Йегера, в котором хранятся ответы на все их вопросы. Если, конечно, эта операция увенчается успехом, к чему очень стремится не только Эрвин, но и весь Разведкорпус в целом — это особо заметно в ситуации на данный момент, когда все находятся в предвкушении грядущей вылазки. Операцию ждут все, кроме Леви. Это Эрвин понял по взгляду первого прямо сейчас, когда Аккерман стоит напротив его со спрятанными в карманах шинели ладонями и опечаленным взглядом — причину этого Смит понять пока не мог. — Да, сначала нужно будет обеспечить её оборону, причём и с той, и с другой стороны… — перебирает очевидные факты Леви, разглядывая каждую доску — так казалось Эрвину, потому что Леви всё ещё прожигал взглядом паркет в кабинете главнокомандующего, не решаясь поднять взгляд на Эрвина. — А затем? — Устранить угрозу, — холодно отвечает Эрвин, сам теряясь в объекте обозрения — начинает рассматривать шинель Леви, словно никогда её не видел. Эрвин видит, как складки верхней одежды меняются, оповещая о том, что Леви проделывает какие-то движения пальцами. Смит ещё давно заметил, что Леви, нервничая, начинает переминать или хрустеть пальцами — видимо, сейчас была та же ситуация. — Судя по всему, во внешнем мире есть тот, кто хочет, чтобы нас сожрали титаны. Но кто это… Мы выясним лишь тогда, когда попадём в подвал. Поэтому я предлагаю решать проблемы по мере их возникновения. — Я завёл этот разговор, потому что нет никаких гарантий, что ты… Проживёшь так долго. До того момента, когда мы войдём в этот самый подвал. В тебе уже нет прежней прыти, — Леви поднимает взгляд на правую руку Эрвина. Вернее будет сказать на то, что от правой руки Эрвина осталось, и главнокомандующий тут же берёт второй ладонью оставшийся от правой руки плечевой сустав, сжимая его. Леви хмурит брови, взгляд его сейчас особенно пустой и томный. — В этой экспедиции ты годишься разве что на роль приманки титанов. Аккерман подходит к Эрвину на шаг, вынимает руки из карманов и немного смягчает взгляд, сжимая брови не в знак злости, а в знак сочувствия, сожаления, надежды на лучшее: — Доверь Ханджи командовать операцией. Мы не можем тащить за собой лишний обоз, — твердит Леви, глядя в голубые глаза напротив. — Сиди здесь и жди результатов. Остальным можешь сказать, что это я тебя принудил, потому что я в любом случае заставлю тебя остаться. Ты меня понял? Эрвин отводит взгляд в сторону, следом за ним от главнокомандующего отводит взгляд и Леви. Только вот он смотрит в пол, опуская голову, чтобы не видеть Эрвина. В голове Смита невольно всплывают картины из прошлого — урок истории вместе с отцом, что сказал о том, что людей за стенами не существует, а следом за этим сюжетом ещё один: тот же вечер, только вот отец Эрвина и сам Эрвин сидят уже не в классе в школе, а дома, и в свете одного керосинового фонаря Артур Смит увлечённо рассказывает сыну о своих теориях о жизни за стенами, которые он вынужден держать от всех людей в секрете, так как за это его сразу же может казнить Королевская полиция. Эрвин мало что помнит из своего детства, поэтому в голове сразу же после картины разговора с отцом всплывает сюжет, где Эрвин стоит напротив могилы отца, пустым взглядом глядя на надпись на надгробии: «Артур Смит». Мечта увидеть жизнь за стенами. Правда об этом мире. Мечта увидеть подвал Гриши Йегера, где есть все ответы на все вопросы. — Нет. Леви вскидывает голову вверх, едва слышно вздыхая от безуспешной попытки переубедить Эрвина. Почему-то именно сейчас глаза начинают особенно сильно болеть, и щипать — плохой сон даёт о себе знать в самый неподходящий момент. Или слёзы? — Мне плевать. Приманка так приманка, — отчеканивает Эрвин, вызывая на лице Леви недоумение, — Но командная структура останется прежней. Если я пойду на корм титанам, экспедицию возглавит Ханджи. Если с Ханджи что-то случится, её сменит следующий в цепочке. Я знаю, что это будет тяжёлая миссия, но это самая важная экспедиция в истории человечества. Мы поставили на неё всё. И этот план придуман мной. Без меня шансов на успех станет куда меньше. — Да. Твой план может провалиться, но если ты сыграешь в ящик, конец придёт всему. Твоя задача — сидеть на стульчике и думать головой, — как-то недовольно отвечает ему Леви — на самом деле он совсем не хочет говорить таким тоном, потому пытается хоть как-то изменить ситуацию движением бровей во внутренний уголок. — Поверь, это самый неприятный для титанов вариант и самый выигрышный для человечества. — Нет, это не так, — всё ещё противоречит всем словам Леви Эрвин, и в этот момент Аккерман слышит в голосе Эрвина всплывающие нотки грубости и лидерства. «До чего же ты упрямый, Эрвин… Далеко тебя это упертость доведёт…». — Самый выигрышный вариант — это бросить все силы на выполнение… — Стоп-стоп-стоп, — Леви поднимает руку вверх, якобы намекая Эрвину помолчать. — Лучше молчи. Вякнешь ещё какую-нибудь благоглупость, и я тебе ноги переломаю. Всё будет сделано аккуратно, кости быстро срастутся, но возвращение стены Мария тебе придётся пропустить. Хотя с экспедициями в сортир какое-то время тоже будут проблемы. Эрвин, удивлённо посмотрев на Леви ещё несколько минут, вдруг прыскает от смеха, наклоняя голову влево: — Ха-ха… Не хотелось бы. Да, ты прав, калеке не место на линии фронта. Но, видишь ли… Главнокомандующему хватает несколько секунд на то, чтобы успокоиться и сменить тон голоса на серьёзный и уверенный снова. Леви приоткрывает рот в удивлении, намереваясь как-то отреагировать на резко сменившиеся эмоции Эрвина, но молчит и наблюдает за ним — особенно величественным в свете заходящего солнца, которое светит ему в спину. От смеха и улыбки, которая была на лице Смита всего несколько секунд назад, не остаётся ни следа: — Я должен быть там. В тот миг, когда нам откроется правда об этом мире. Аккерман удивляется, сам у себя в голове гадая, откуда у него такие противоречивые эмоции. Он прекрасно знает о рвении Эрвина, почему его сейчас так удивляет поведение Смита? Леви движется с места, подходя к кофейному столику напротив Эрвина и проводит подушечками пальцев по поверхности мебели, лишь на мгновение опуская взгляд на свои руки. Леви снова смотрит на главнокомандующего, стоя в полушаге от него: — Это так важно? — тихо и неуверенно спрашивает Леви, глядя на светлые волосы, нос с горбинкой, ярко выраженные скулы, голубые глаза — всё такое полюбившееся, всё такое симпатизирующее, прекрасное, невероятное. — Важнее, чем целые ноги? — Да. — Важнее победы человечества? — Да. — Важнее меня? Эрвин резко замолкает. Леви, стоящий напротив, хмурится и подходит к главнокомандующему ближе, останавливаясь за его спиной. Опускает ладони на широкие плечи, плавно водя ими по всей ширине, опускаясь к груди, скрытой за белоснежной рубашкой. — Леви… — Эрвин, я не хочу так рисковать тобой не только потому что без тебя мы не справимся… В первую очередь, я не хочу так рисковать тобой только потому что ты мне очень дорог. Разве ты этого не понимаешь? — Эрвин сидит смирно, тотчас как Леви поднимает правую ладонь вверх, плавно проводя подушечками пальцев по светлым волосам, щекочет пальцами лоб едва ощутимыми касаниями. Взгляд его, такой холодный на протяжении всего этого времени пребывания в кабинете главнокомандующего, резко смягчается — Леви хмурится, сводя брови к переносице привычным движением, напоминая о появившихся из-за этого морщинах. — Мы договаривались, Эрвин. Ты не помнишь? Тогда был тёплый летний вечер — год с того момента, как Леви вступил в Разведкорпус и три месяца с того момента, как Эрвин и Леви вступили в отношения. Первым признался Леви — простыми, на первый взгляд, словами, которыми в любви больше никто не признаётся: «Мне кажется, что ты для меня больше, чем просто главнокомандующий. Не на карьерном уровне — на уровне близости. Мне кажется, что свои чувства пора перестать скрывать, поэтому… Эрвин, я, — слова давались ему с большим трудом, и Эрвин это понимал — поэтому Смит сам закончил фразу, добавив каноничное: «Тебя люблю», затыкая Леви мягким касанием своих тёплых губ холодных и бледных, свойственно капитану, уст Леви». В тот период всё ещё промышляли дежурством у стены Мария, которая не была разрушена, и в один такой день Леви выпала часть дежурить на стене всю ночь, что на тот момент уже капитана не особо порадовало. Однако через каких-то десять минут, что он собирался на дежурство, Леви был только рад дежурить на стене, потому что Эрвин любезно вызвался быть напарником Аккермана на этом дежурстве. И Леви даже не думая согласился. Это желание было что-то свыше — провести всю ночь на стене с человеком, которого так любишь, зная, что вашей компании этой ночью вряд ли кто-то помешает. На стену выделялись всего два человека для дежурства, а титаны ночью «спят», как говорила Ханджи. Это значило только то, что они будут лишь вдвоём. Без лишних глаз и ушей. Эрвин был рад не меньше — это определённо лучше, чем сидеть за бумагами всю ночь в компании одной только свечи. Леви точно мог поспорить с его словами, думая, что где-то в глубине души Эрвин думает обратное, потому что Леви точно знал и точно видел, как Эрвин заинтересован в документах в любое время суток — если бы не Леви, напоминающий о сне и хоть о каком-то отдыхе (даже если он выражался в совместном времяпровождении, хотя этот отдых Эрвин любил больше всего), Смит бы и умер за этими бумагами. Иногда Леви помогал ему подписывать документы и писать отчёты, чтобы Эрвин лёг спать раньше, иногда приходил с чаем, намекая посидеть с ним и поговорить за чашкой чая (что обычно заканчивалось не пустыми кружками, а скинутыми на стулья рубашками), иногда каждые тридцать минут заводил беседы о чём угодно, кроме бумаг. «Тренировка сегодня так хорошо прошла, ты знаешь, — Аккерман редко врал — с его требованиями и нормами дисциплины тренировки действительно проходили хорошо, а для Смита слышать такое было настоящей усладой для ушей, — Надо будет, чтобы ты однажды понаблюдал за новобранцами. Но вряд ли на настоящем поле боя, они там все подохнут от страха, зная их натуры». От последних слов, которые Леви говорил каждый раз, Эрвин всегда тихо смеялся, комментируя ситуацию — так и зарождалась беседа, которая могла продлиться от десяти до тридцати минут, учитывая что и как они обсуждали. «Сегодня пришлось Ханджи с титанами помогать», «Сегодня уборка была по всему корпусу», «Сегодня в Трост ездили» — Леви часто говорил о чём-то новом, чего Эрвин не знал в силу круглосуточного времяпровождения в своём кабинете. По крайней мере так происходило в период после вылазок, когда необходимо было отправлять отчёты. В любые другие дни Эрвин выходил на воздух, проверял работу каждого, следил за порядком и выполнял другие обязанности, которые от него требовали, как от главнокомандующего. То время можно было смело назвать «золотой порой Разведкорпуса» — без атак, без вылазок каждую неделю. Леви это нравилось — если вылазки проводились редко, значит у них с Эрвином было больше шансов проводить столько времени вместе, сколько хотелось бы. Так, собственно, и делали: в силу желания с обеих сторон, ежедневную работу каждый выполнял как можно быстрее, чтобы как можно больше понежиться в тёплой кровати с возлюбленным. Пора года была тёплая, большинство обязанностей солдат необходимо было выполнять на улице, что позволяло Эрвину и Леви ещё чаще встречаться — проводить время в казарме Эрвина, спать или бодрствовать за интимной близостью в его кровати. Леви нравилось просыпаться в кровати, которая полностью пропахла Эрвином, Эрвину нравилось просыпаться в кровати, на которой помимо него лежит Леви. Всё было таким цикличным, но таким полюбившимся, что уже через какое-то время это стало не возможностью, пока другие не видят, а рутиной. Оказывается, что работы у солдат настолько много, что замечать такие мелкие детали как заходящего в казарму главнокомандующего Эрвина капитана Элитного отряда Леви ни у кого не было времени. Для них двоих это определённо было плюсом. На стене Мария дежурство с Эрвином ощущалось совершенно по-другому. Это были не напряжённые беседы о работе с каким-то солдатом, это были влюблённые разговоры о чём-то невесомом, полюбившемся. «Хочешь, смотаемся в Митрас и купим какой-то новый сорт чая? — Леви каждый раз улыбался на слова Эрвина об этом, а он каждый раз смеялся с реакции партнёра, не понимая, что он такого сказал — это ведь обычное предложение купить то, что так нравится Леви. — А что? Это ведь точно в разы лучше документов, разве нет?» — «Меня смешит то, что ты используешь такие непозволительно сельские слова вроде «смотаемся». От меня подцепил?» — «Окстись! Разве это слово «непозволительно сельское»?». И они каждый раз тихо смеялись, словно боясь, что их кто-то услышит. Словно смеяться в их положении было чем-то непозволительным, прямо как слово «смотаемся» было непозволительно сельским для Эрвина. Когда в третий такой раз удача снова была на их стороне и для дежурства на стене снова были выбраны они двое, было придумано «правило дежурства» — говорить о чём-угодно кроме работы. По словам Леви, у него к концу дня голова закипала от постоянных разговоров о военном долге, об экспедициях, о тренировках и новобранцах. Эрвин с ним соглашался, пусть и, как думал Леви, был совершенно другого мнения и мог говорить о работе сутками. «Это же Эрвин, — каждый раз думал Леви, глядя на него со стороны, — а у Эрвина на уме могут быть только две вещи: работа и я. И работа однозначно меня опережает». Седьмой раз, как они дежурят вместе. Только начало лета. По слухам вот-вот закончит обучение 104-й Кадетский корпус, а значит Разведкорпусу стоит ожидать пополнение своих рядов, и как сильно бы Эрвин не хотел обговорить это с кем угодно, у него с Леви был договор не беседовать о работе во время дежурства. Правило дежурства. И он каждый раз об этом помнил. На тот момент уже начало светать, небо переливалось из тёмно-синего в оранжевый — значит, время близилось к пяти часам утра, что говорило о скором окончании ночного дежурства. Эрвин и Леви ещё десять минут сидят молча, наблюдая за плавающими по небу облаками, за восходящим солнцем, за уходящими звёздами, пока Леви вдруг не вздыхает, медленным движением подсаживаясь к сидящему справа от него Эрвину поближе. Капитан опускает голову на левое плечо Эрвина, задумчиво глядя на красочное небо, и Эрвин едва поворачивает голову в сторону возлюбленного, опуская взгляд на чёрную макушку. Приблизившись, осторожно её целует, ещё некоторое время придерживая губы на прохладной коже Леви, скрытой чёрными прядями: — Эрвин, как важна для тебя мечта узнать, есть ли люди за стенами? Смит отклоняется от головы Леви, с неким удивлением глядя на его макушку ещё некоторое время, пока Аккерман не убирает голову с плеча Эрвина, поднимая взгляд и попадая им прямо в голубые глаза Эрвина. — Очень важна. Почему ты спрашиваешь? — Не хочу, чтобы ты шёл напролом, — отвечает Леви, глядя вниз: на светлеющие участки салатовой от первых лучей солнца травы, на пушистые от листьев деревья, на нескольких трёхметровых титанов, что лениво развалились около стены и уже через несколько минут начнут подниматься на ноги, реагируя на людей за стеной и на стене, потому что Леви и Эрвина вот-вот сменят следующие дежурные. — Чтобы ставил эту мечту выше своей жизни. Эрвин молчит, и от этого Леви только хмурится. Леви вздыхает, собирается уж было подняться, но резко останавливается и продолжает сидеть на стене, свесив ноги вниз. — Пообещай мне, — почти шёпотом говорит он. Жаль только, что Эрвин не может увидеть взгляд Леви прямо сейчас, потому что всё его лицо полностью скрыто за отросшей чёрной чёлкой. Эрвин сжимает челюсть, выступают желваки — но в тот же момент он тихо смеётся, уже через секунду успокаиваясь: — Хорошо, — хрипло отвечает Эрвин, поворачивая голову в сторону партнёра. Леви поворачивается к Эрвину, замечая на его лице тёплую улыбку — нежную, привычную. Эрвин улыбается так каждый раз, когда заглядывает Аккерману в глаза. И последнему это очень нравится, — хорошо, договорились, — Эрвин опускает свою левую ладонь на правую ладонь Леви, переплетая их мизинцы друг между другом. Касания рук у Леви были «языком любви» — поэтому он очень ценил, когда Эрвин в знак привязанности брал его за руку или за мизинец, как сейчас. Его руки постоянно были тёплые, как и сам Эрвин, а руки Леви постоянно были холодные, как и сам он. Они такие разные, но такие одинаковые. — Я не могу по другому, Леви. Бесполезно сейчас пытаться что-то изменить, оставить меня здесь — я должен быть там, когда это случится. — Ты пообещал. Значит ли это, что ты мне сейчас соврёшь? — Леви… — Разве ты не можешь понять, насколько ты дорог для меня? — Леви, я понимаю, — Эрвин поднимается с места и рукой хватает Леви за правое запястье, одним ловким движением разворачивая его к себе лицом. Раздражительное выражение лица Леви сменяется затуманенным, когда Эрвин быстро накрывает его тонкие губы своими, прижимая к своему торсу настолько сильно, насколько это возможно. Капитан противится, пытается отпихнуть Эрвина от себя, но в скором времени оказывается втянутым в поцелуй, отвечая на него с собой охотой — хватает Смита за обе щеки ладонями, притягивая его лицо ближе. Леви опускает ладони на шею Эрвина, и когда он резко отстраняется, Аккерман ловко снимает с него серый пиджак, умело отбрасывая на стул возле письменного стола главнокомандующего. Леви поднимается на носки, чтобы сравнять линию своих бёдер с дубовым письменным столом и, едва подскочив, садится на него, поднимая ноги вверх, чтобы обнять ими Эрвина. Последний опускает на талию Леви ладонь, мягко оглаживает ею изгиб талии и левого бедра, пока Леви тянется за новым поцелуем, опуская ладонь на плечи Эрвина, скрытые за полупрозрачной тканью белой рубашки. Её пуговицы Аккерман начинает неспешно расстёгивать, а Эрвин отстраняется от его манящих губ — Леви закидывает голову назад, открывая вид на такую же бледную, тонкую шею, на которой рельефом выступает дёргающийся в момент кадык. Расстёгивать пуговицы одной рукой Эрвину тяжело, поэтому Леви, убрав руки от расстёгнутой до конца рубашки Эрвина, сначала снимает с болотно-зелёного цвета шинели чёрный пояс, а затем, предварительно развязав платок на своей шее, принимается медленно расстёгивать пуговицы своей рубашки, оголяя перед Эрвином грудь. Смит ведёт ладонью по бедру партнёра, вызывая у него одобрительный выдох, но Леви тут же перехватывает руку Эрвина своей рукой, останавливая ладонь на колене. Эрвин поднимает непонимающий взгляд на возлюбленного: «Не сейчас?» — спрашивает очевидный вопрос он, и Леви несмело кивает, отводя взгляд в сторону. Эрвин понимающе кивает, снова целует Аккермана в губы и отходит на шаг назад, умело застёгивая одной рукой пуговицы. Застёгивать их легче, чем расстёгивать. — Ладно… — мимолётно шепчет Леви, быстро застёгивая пуговицы белой рубашки, обращая внимание Эрвина на себя. Капитан, выдохнув, поправляет чёрную чёлку и быстро завязывает шинель чёрным ремнём, завязывая на шее платок. — Так и быть. Я поверю тебе, Эрвин. Но если ты умрёшь в Шиганшине — я буду помнить тебя, как лжеца, который не сдержал обещание.