С рождеством, дорогой

Тусклый свет пробивается через плотные шторы, украшая карамельное тело новыми линями. В сочетаниями с красными лентами это выглядит более, чем привлекательно. — Кто связывал тебя, малыш? – едва ли слышно спрашивает он, обходя кровать и оценивая чужую работу. Красные ленты не слишком туго прилегали к коже, обвивая каждый изгиб и утягивая грудь, скрывая соски за атласом, струясь вниз по рукам и ногам, связывая их, ещё одна лента, явно короче той, обвивала член, затягиваясь на основании. Глаза же затянуты лентой другого цвета, а между губами поблескивал шарик. Это не человек – дьявол-искуситель в человеческой обличии на шелковых простынях. Он подходит к окну, расстёгивая пиджак и откидывая на стул, думая, что разберётся с этим позднее, но не сейчас явно. Рукава рубашки закатывает, обнажая руки, обвитые паутинками вен, да украшения снимает, откладывая их на комод, где общие фотографии их стояли. Забираясь на кровать, он над ним нависает, смотря на закрытые темным атласом глаза, проводит кончиками по лентам и улыбается немного, замечая, как его мальчик становится более чувствительным к прикосновениям, чем обычно. Он видит мурашки, видит как слегка дернулось тело. Он слышал заглушенный игрушкой стон. Это раздражает - не слышать его в полную меру. — Поднимись немного, я хочу снять кляп, – едва ли слышно проговаривает молодой человек, помогая приподняться. Немного повозившись с ремешком, он откидывает игрушку куда-то на пол, понимая, что она мешать будет, а сам опускается, целуя линию челюсти и постепенно поднимаясь к губам, захватывая их в плен. Целует аккуратно и горячо, получая моментальный ответ. Его мягкие губы созданы для поцелуев: глубоких, долгих, мучительных, мокрых, мягких – любых. — Дорогой, все в порядке? – спрашивает он, когда чувствует чужую дрожь в теле, что не старалась уняться. — Мне остановиться? — Нет-нет, – говорит он слегка дрожащим голосом. – Пожалуйста, только не останавливайся! Брюнет кидает тихое "хорошо" и опускается поцелуями ниже, всасывая и покусывая чувствительную кожу груди, ловя каждый тихий и дрожащий вздох. Языком ленты на соске касается, намачивая атлас, и пальцами по ней водит, надавливая и прокручивая бусины меж пальцев, а со вторым языком играется, прикусывая нежно, не стараясь оставить следа. Не здесь точно. Простыни шуршат громко, когда поцелуи и касания становятся ниже, опускаясь ближе к члену. — Это мой рождественский подарок? – он не видит, но отчётливо слышит эту чёртову ухмылку, что покоится на его губах. Он слышит, как тот губы смачивает, языком меж них проводя. – Знаешь, я хочу немного перезавязать ленту на подарке, надеюсь, ты не против? Не дожидаясь ответа, брюнет тянет за ленту, развязывая маленький узел. Лента ослабляется вовсе и струится по молочной коже вниз, составляя нелепый узор. Мужчина пальцами касается ленты, чувствуя маленькое мокрое пятнышко, и вновь улыбается. Лента обвивает член раз за разом, стягивая основание и мошонку, и моментально превращается в бант, а немного грубоватые пальцы касаются раскрасневшейся головки, слегка надавливая на уретру и ловая громкий стон. Кажется пора избавляться от лишних деталей. Простыни снова шуршат, и брюнет встаёт с кровати, уходя к тумбе, откуда достает маникюрные ножницы и, вернувшись обратно на кровать, разрезает алые ленты на безупречном теле, откидывая обрезки и массируя затёкшие конечности, переодически целуя их. — Нет, оставь ее, – слышно, когда он пальцами ленты на глазах касается, желая снять. – Мне нравится так... — Как скажешь. Мы можем продолжить? — Пожалуйста... И он снова припадает к пухлым губам, целуя аккуратно и глубоко, обводя языком ряд зубов и щекоча верхнее нёбо, сплетаясь с чужим языком и ведя войну за первенство. Он чувствует чужие руки на своей шее и волосах, когда его собственные оглаживают тело под ним, щекоча лёгкими движениями, что вызывает толпу мурашек и тихий стон, который сразу теряется в поцелуе. Брюнет опускается поцелуями ниже, нежно покусывая молочную кожу, ключиц касается массируя их пальцами и зубами цепляет, заставляя того дрожать под ним. В ожидании он стал таким чувствительным. И все только для одного человека, что сейчас целовал его, кусал и языком и пальцами водил по коже, вызывая новые стоны. Опустившись совсем к паху, он целует выпирающие косточки и поднимается, опираясь на колени. Смотрит насколько тот нуждающимся стал, как сильно помялись простыни, что тот в ладонях своих сжимал, не решаясь коснуться, как губы раскраснелись от поцелуя, и как член, перевязанный лентой, блестит от выступающего предэякуята. Картина созданная для одного. И никому более не дозволено видеть ее. — Любовь моя, ответь, ты расстягивал себя? – он опускается меж разведенных ног, целуя колени и опускаясь вниз, оставляя где-то там маленький засос. — Нет, я... – он запинается чувствуя как пальцы чужие сжимают нежную кожу его бедер, заставляя дернуться. – Я очень хотел, чтобы это сделал ты... — Тогда подай мне смазку. Немного пошуршав тканью, в руки попадает лубрикант, чего на пальцы выливается достаточно много. Он не будет жалеть ничего для своего малыша, что сейчас губу закусывал, ожидаяя. — Так не пойдет, милый, – произносит брюнет, когда его парень губу закусывает сильнее, сдерживая свои стоны, и наклоняется, чтобы головку члена лизнуть, ощущая на языке терпкий вкус естественной смазки. Паутинки вен обходит, и вбирает немного в рот, языком надавливая на уретру. В волосах чужие руки чувствует, что сжимаются у корней, стоит ему только больше взять, а по комнате громкий стон разливается, когда к приятному ощущению спереди добавились пальцы, растягивающие его и давящие на чувствительные стенки. — Уен, – срывается с чужих губ, когда пальцы глубже входят, ища ту самую точку. Пальцы в чужих волосах сильнее сжимает, пытаясь оттащить от себя. — Малыш, ты же должен понимать, что не кончишь сейчас, – Чон ухмыляется и снова спускается, чтобы бедра чувствительные целовать и покусывать, ловя судорожные выдохи своего возлюбленного. Пальцы вытаскивает, чувствуя, насколько тот растянут. Приподнимается, чтобы осторожно поцеловать накусанные губы, а руками сильнее ноги разводит, пальцами сжимая бедра. Кажется, будут синяки. Отстранившись от настолько манящего Сонхва, Чон наконец брюки снимает вместе с бельем, освобождая себя от давящей ткани, и ленту проклятую с чужих глаз стягивает. Он лубрикант на руку льет, растягивая его по члену, и наконец входит, поражаясь узости и жару внутри. Хва рот раскрывает в безвучном стоне и глаза прикрывает, руками сжимая простыни над собой. Чон перехватывает запястья, прижимая их к кровати, и двигаться начинает, заставляя Сонхва выгибаться. Уёну нравится смотреть на подрагивающего в ожидании разрядки возлюбленного, нравится видеть его подрагивающие ресницы и чувствовать ноги, обвивающие талию и прижимающие к себе сильнее. Сонхва нравится чувствовать себя беззащитным перед Уеном, нравится его влюбленный взгляд, нравится чувствовать его, нравятся поцелуи по всему телу и руки, сжимающие его запястья до синяков. — Уен, пожалуйста, развяжи, – скулит Хва, чувствуя приятную теплоту внутри. И Уен развязывает бант, ослабляя ленту и отбрасывая ее дальше. Рукой пару раз проводит и этого достаточно, чтобы слух ласкал громкий стон, а чужая грудь была украшена белыми полосами. Чон немного затормаживает, дабы Сонхва немного перевел дыхание, но чувствует как ноги сильнее давят на его поясницу. — Двигайся, ну же! Уен целует чужие ключицы и опускает руки, позволяя обнять себя. Сонхва пальцы в чужие волосы вплетает, сжимая и потягивая немного и в губы впивается, целуя мокро и с языком, кусая губу уеновскую до крови и простанывая, когда головка члена задевала простату. Рука вновь ныряет меж разгоряченных тел и Хва снова кончает, сжимаясь так, что у Уена перед глазами звёзды и вспышки, а сам он ступает в пропасть, кончая глубоко в возлюбленного. — С рождеством, Любовь моя, – слышит Уен перед тем как услышать лёгкое сопение. — С рождеством, дорогой.