Бездействие — тоже действие

      Все происходит из-за Плана. Сначала Перт думает, что ослышался, но стоит ему взглянуть на чужую довольную ухмылку, его надежда разбивается с той же скоростью, с какой кровь приливает к щекам. То есть моментально.              — Ну? — План подмигивает, смотря на Перта с вызовом. У того внутри все переворачивается и он косится в сторону Гана, который кажется невозмутимым, но по закушенной губе легко понять, что и его пожелание Плана вводит в ступор. — Или сдрейфил? — подначивает План под негромкий гогот Тайтла, приглушенный глотком виски, который они распивают прямо на полу гостиничного номера.              Нет, не так. Все происходит из-за виски и глупой игры в «Правда или действие». А если совсем глобально, то из-за свободного вечера, образовавшегося в их небольшом азиатском туре. И если Перт сначала радовался возможности отдохнуть, то сейчас с удовольствием отпахал бы на парочке репетиций, чтобы вернуться в номер, едва волоча ноги и рухнуть в кровать без единой мысли.              Сейчас мыслей слишком много. Во-первых, зачем он выбрал «действие»? Во-вторых, выбери он «правду», План же не упустил бы шанс и снова выдумал что-то смущающее до дрожи в кончиках пальцев и мгновенно пересохших губ? В-третьих, Ган… Перт снова косится на него, и тот в этот же момент оживает, немного хмурится и укоризненно постукивает по стеклянному боку практически пустого стакана.              — Уговора, что кто-то еще может быть вовлечен в действие, не было, — говорит он.              — Уговора, что вовлекать в чужое действие кого-то еще нельзя, тоже не было, — легко парирует План, салютуя ему своим стаканом — до неприличия полным, будто он и вовсе не пил, хотя содержимое бутылки уже давно ополовинено.              Ган морщится, дергает плечом и, несильно ткнув локтем рядом сидящего Перта, соглашается, коротко закатив глаза:              — Ладно. Давай.              Очнувшись, Перт вздрагивает и кивает, хотя не чувствует не то что пола под собой, а даже самого себя. Дело точно не в алкоголе, хотя обычно он столько не пьет и вовсе предпочитает что-то менее крепкое, дело в том, что он не ожидал такой подставы. Тем более от Плана. Хотя мог бы. От Плана всего ожидать можно.              — Это всего лишь поцелуй, давай уже, — говорит Ган где-то над ухом, сам разворачивает Перта к себе лицом и, вскинув брови, смотрит вопросительно, явно не разделяя чужое замешательство.              — Не всего лишь поцелуй, — напоминает Тайтл, откровенно веселящийся, наблюдая за развернувшейся сценой. Перт мог бы кинуть в него убийственный взгляд, но слишком сосредоточен на разглядывании губ Гана, которые оказываются неожиданно настолько близко, что он может только сглотнуть, а потом еще больше смутиться от собственных мыслей, ударивших в голову с такой силой, что ведет сильнее, чем от алкоголя.              Губы у Гана розовые, пухлые и немного обветренные. Перт думает, что было бы интересно прикусить нижнюю, оттянуть и узнать, как Ган отреагирует на такое незатейливое поддразнивание. А потом скользнуть внутрь горячего рта — Перт почему-то не сомневается, что он горячий — языком, полностью сокращая расстояние и разделяя кислород на двоих.              — Правильно, — из мыслей его опять вытаскивает голос Плана. — Не просто поцелуй, а чтобы все по-взрослому. Как дети друга чмокают в щеку я могу посмотреть в детском саду.              — Слушай, — Ган отворачивается от Перта, и тот, наконец перестав пялиться на его губы, облегченно выдыхает, — у тебя очень странные сексуальные фантазии, — Ган тычет пальцем в Плана, демонстративно морщась, будто ему только что признались в убийстве как минимум десяти котят.              — Ты оттягиваешь неизбежное, — План приподнимает одну бровь. — Боишься, что не оправдаешь ожиданий?              Ган ведется на примитивную уловку так легко, будто ему самому лет пять. Тут же оскорбленно вспыхивает, возмущаясь:              — Кто тут боится?!              Перт не успевает даже слова вставить, когда его хватают за плечи и накрывают губы действительно горячим ртом, без всяких прелюдий вламываясь внутрь языком. Кислород на двоих разделить не удается, Перту кажется, что он и вовсе в одно мгновение потерял способность дышать, изо всех сил стискивая пальцами колени, но чувствуя не боль от этого, а только теплое дыхание, влажный язык и ласковые, едва обозначенные покусывания. Целовать должен был он, но целуют его. И целуют так, будто хотят лишить его сердце возможности нормально биться в ближайшие лет сто. Может, двести или триста. Абсолютно неважно — Перт уверен, что упадет замертво, стоит Гану от него отодвинуться.              Он действительно падает, но не замертво и не в тот же миг, когда Ган возвращается на свое место, залпом допивая остатки виски в стакане, а когда они с Планом приходят в свой номер, и он валится на кровать, зарываясь лицом в подушку.              — Я тебя ненавижу, — вполне искренне заявляет он.              — С чего бы? — План, стаскивая с себя толстовку, кидает на него снисходительно-удивленный взгляд. — Если бы не я, ты бы ждал этого поцелуя до старости. Я открыл ворота, тебе осталось только сделать шаг.              — Я хотел, чтобы было не так, — Перт переворачивается на спину, но подушку продолжает прижимать к лицу. Ему кажется, что если он ее хоть немного отодвинет, то реальность, в которой этот поцелуй был лишь профессионально спровоцированной Планом ситуацией, ворвется в него с силой, способной вытеснить воспоминания о теплых губах, едва сбитом дыхании и пальцах, которые скользят от его плеча к затылку, но останавливаются на шее, оставляя на ней до сих пор фантомно горящие следы от прикосновений.              — Ты хотел, чтобы вы целовались на пляже во время заката, вокруг вас птицы вили арку из цветов, а кролики пели серенаду о прекрасной юношеской любви, ага, — фыркает План. — Так не бывает, чувак, — он сам оттаскивает подушку от лица Перта и наставительно смотрит на него. — Поэтому прекрати мечтать и просто предложи ему куда-нибудь сходить. В какое-нибудь нормальное место, а не туда, где поют кролики.              — Кролики не поют, — сконфуженно бормочет Перт.              — Да хоть жирафы. Это реально пугающая фантазия. Ты что, пересмотрел диснеевские мультики? Если что, — План берет с кровати полотенце, но перед тем, как уйти в душ, останавливается и, обернувшись, веско говорит: — сейчас они делают мультики, где никто не поет о вечной любви, только о самоуважении, вере в себя и пути к цели. Так что дерзай.              — И кто из нас смотрит диснеевские мультики?! — кричит ему вслед Перт, обнимая спасительную подушку, а потом со стоном вновь зарываясь в нее лицом.              План действительно открывает ворота, только это ворота в ад. Потому что теперь, каждый раз глядя на Гана, Перт не может думать ни о чем, кроме как о его губах, поцелуе и желание повторить. Если до этого он просто мечтал, размышлял о том, как это — целоваться с Ганом, то теперь он точно знает как и до раздражающего подкожного зуда хочет это повторить, но понятия не имеет, с чего начать.              У него всегда были проблемы в этом вопросе. Отношения ему толком не давались, он слишком смущался и долго ждал, чтобы кого-то куда-то пригласить, а когда решался, то человек уже был занят. И Ган — не исключение: в вечной компании друзей, приятелей или просто знакомых, он точно не относится к тем людям, кого можно назвать одинокими или хотя бы свободными в пятничный вечер.              — Ты слишком заморачиваешься, — Марк зевает, подпирая подбородок ладонью. — У него никого нет. В смысле, он ни с кем не встречается. Для тебя это должно быть самым главным.              — Ты не можешь знать наверняка, — Перт тянет фруктовый фрэш через трубочку, глядя на то, как Ган в другой половине репетиционного зала затевает шутливую потасовку с Планом. — Не хочу попасть в глупую ситуацию и чувствовать себя идиотом из-за того, что я снова слишком долго тянул.              — О, да брось, — Марк жмет плечами. — Это же Пи’Ган. Если бы у него кто-то был, мы все об этом знали бы.              — Он никогда не рассказывает о личной жизни, — напоминает Перт, кусая внутренние стороны щек. Вообще-то, именно это он считает проблемой. Ган не любит распространяться о личной жизни, и хоть в интервью — Перт за большинством из них следит, да — всегда говорит, что свободен, нет никакой уверенности, что это не просто удобная версия для публики, чтобы не вызывать лишних вопросов.              — Ему не надо рассказывать о своей личной жизни, — закатывает глаза Марк, — чтобы стало понятно, что ему кто-то нравится.              — Хочешь сказать, что ты это распознаешь? — Перт с сомнением на него смотрит, но Марк уверенности не теряет и, снова зевнув, лениво кивает:              — Определенно. По нему же сразу все видно.              — Твоя самонадеянность когда-нибудь тебя погубит, — скептически поджимает губы Перт.              — Не дождешься, — фыркает Марк. — А вот я дождусь, когда твой панический страх перед признаниями погубит тебя.              Не сдержавшись, Перт смеется в голос, пихая его локтем в бок:              — Расскажи-ка мне, когда ты в последний раз признавался кому-то, а не залипал на фотки в инстаграме, боясь написать даже в директ, не говоря уже о лайне.              — Но о том, как ведет себя Пи’Ган, когда ему кто-то нравится, я в курсе. Как думаешь, почему?              Марк не дает поставить себя на место, моментально отбривая словесный выпад, и Перт в первые мгновения продолжает смеяться, но через пару секунд до него доходит смысл сказанных слов, и он замолкает, испытывающе глядя в излишне довольное лицо Марка, на котором к тому же расплывается лукавая усмешка.              — Что? — переспрашивает Перт, потому что в голове больше нет ничего толкового.              — Что? — беззлобно передразнивает его Марк, подмигивая и тут же поднимаясь на ноги. Перт следит за тем, как он идет в сторону остальных, кладет руку на плечо Гану и словно невзначай ведет ладонью сначала до шеи, а потом вдоль позвоночника по спине. Ган практически не реагирует на касания, давно привыкнув, и именно это заставляет Перта еще сильнее прикусить щеки и свести брови к переносице.              Это провокация. Банальная, даже примитивная провокация, потому что все разумное в Перте уверяет его, что между Марком и Ганом точно не могло ничего быть, кроме работы и приятельства. Это не говоря о том, что Марк неоднократно упоминал лишь о симпатии к девушкам. Но что-то темное и противное все равно грызет изнутри, напоминая Перту, что и он еще пару лет назад был уверен, что ему нравятся только девушки, а те заглядывания на одноклассников еще в школе были простым помутнением рассудка на фоне того, что все время вокруг крутились только мальчишки, как и в любой другой школе для мальчиков. Гормоны-то бушевали, а худые коленки парней, выглядывающие из-под коротких шорт, почти ничем не отличались от коленок девчонок, которых Перт видел на улице или в торговом центре.              Марк точно провоцирует, причем так прямолинейно и не скрываясь, что только дурак поведется. Перт не считает себя дураком, но все равно ведется. Именно поэтому вечером, решительно пересекая парковку, чтобы оказаться рядом с остальными, он говорит, глядя на Гана:              — Я подвезу тебя домой, Пи’Ган. Твоя машина ведь опять в ремонте.              — Не парься, — Ган отмахивается. — Пи’План уже сказал, что подбросит.              — Пи’План, наверное, забыл, что обещал забрать сестру. Она совсем на другом конце города, — Перт никогда не умел врать, и сейчас у него получается не лучше — отмазка из рук вон плохая. Ужасная, но Плану достаточно мгновения, чтобы догадаться о том, что задумал Перт, и с каменным выражением лица подтвердить, не скрывая ноток сарказма в голосе:              — И правда. Я действительно обещал забрать сестру. С другого конца города, — он выразительно смотрит на Перта. — Жаль, она так спешила мне это сказать, что не удосужилась уточнить, откуда именно мне ее забрать. Но точно с другого конца города. С другого конца города от квартиры Гана, конечно же.              Первым не выдерживает Марк, опершийся бедрами на капот машины. Он громко прыскает в руку, а когда Ган удивленно оглядывается на него, сразу же возвращает на лицо невозмутимость:              — Другой конец города — это очень далеко, Пи’Ган. Тебе лучше поехать с Пертом.              Ган переводит поочередно переводит подозрительный взгляд с одного на другого, но в следующую секунду отмахивается, выдыхая:              — Я слишком устал, чтобы думать, почему вы себя так странно ведете. Поехали, — он кивает Перту и первым садится в его машину. Перт смешит за ним и только лишь незаметно закатывает глаза, когда чуть ли не в голос ржущие План с Марком показывают ему большие пальцы, одобряя его кривую, но все-таки попытку сделать хоть какой-то шаг за эти проклятые открытые ворота.              В машине Перт немного расслабляется. С Ганом наедине, если не думать о его губах и всем том, что заставляет приливать кровь к лицу, а потом уже в еще более стратегически важные места, на самом деле довольно комфортно. Он знает много занимательных вещей и спешит ими поделиться, а Перт достаточно любопытен, чтобы слушать с интересом. Он почти уверен, что половину из сказанного Ган сильно приукрашает или преувеличивает, но от этого его истории не теряют своей привлекательности. План бы точно сказал, что все дело в том, что Перт по уши втрескался, а истории самые обыкновенные — таких в интернете не сосчитать, но Перт не согласен: истории, может, и обыкновенные, но с подачей Гана они становятся удивительными и запоминающимися.              Вот и сейчас Ган снова трещит о какой-то редкой птице с острова, название которого Перт не выговорит даже под дулом пистолета, но это все равно забавно и интересно. И он готов слушать про эту птицу хоть до самого дома Гана, поймав все пробки, но тот неожиданно прерывается и внезапно предлагает:              — Может, перекусим? Тут недалеко есть классный китайский ресторан с традиционной кухней. У них божественная курица.              Перт слегка удивлен, потому что они ели буквально пару часов назад — им привозили еду из доставки. И обычно в компании самый голодный он, но даже ему до сих пор есть не хочется. Впрочем, отказываться слишком глупо. Когда у него еще появится шанс провести время с Ганом только вдвоем, не приглашая ни на какие свидания, потому что на это точно никогда не хватит духу?              А заодно Перт не хочет упускать возможность решить несколько сомнений. Только поэтому он задает вопрос, стоит официанту, принявшему заказ, отойти от их столика.              — В вашей школе были какие-нибудь особенные традиции?              Отняв стакан с водой ото рта, Ган приподнимает брови:              — Да, каждое утро во время гимна мы прижимали ладонь к сердцу и перечисляли имена всех тех великих, кто закончил нашу школу и стал важным человеком. Начиная премьер-министром Прайем Манопакорном и заканчивая Сейнтом, который стоял рядом со мной, но мы уже тогда знали, что он станет достойным человеком.              — Что? — непонимающе моргает Перт. Ган пару секунд смотрит на него со всей серьезностью, но очень скоро не выдерживает и смеется.              — Это шутка, парень. Никаких традиций. Не больше, чем у остальных. Это точно такая же школа для мальчиков, как и твоя. Почему ты спрашиваешь?              Перт тушуется. Говорить прямо не хочется, но в любом случае всегда ведь все можно скинуть на обычное человеческое любопытство? Поэтому он быстро берет себя в руки и обезоруживающе улыбается:              — Просто Пи’Сейнт еще давно рассказывал про одну игру, в которую у вас играли.              — Оу, — понимающе кивает Ган. — Про ту, когда вытягиваешь карты?              — Да. Сколько карт ты вытянул и сколько поцелуев урвал? — Перт старается, чтобы его голос звучал естественно. И на самом деле его мало интересует, сколько людей Ган перецеловал в своей жизни, гораздо больше его волнует настоящее, но ответ на вопрос наконец развеет хоть часть его сомнений. В конце концов, если кто-то совершенно не увлечен парнями, он не будет играть в такие игры, как бы ни хотелось получить больше опыта, чтобы не упасть в грязь лицом перед девчонками.              — Нисколько, — Ган фыркает. — Я не люблю подобные игры. Тот вечер с «Правда или действие» исключение, а не правило.              — О, — отрывисто говорит Перт, чувствуя легкое разочарование — не от ответа, а от того, что он ничего не решил, а только поставил его снова в неловкое положение. Ган ведь наверняка спросит, с чего он вдруг спустя столько времени заинтересовался подобным.              И в этот раз Перт не промахивается — Ган действительно спрашивает:              — Почему ты об этом вспомнил?              — Не знаю, — бормочет Перт. Не говорить же правду? Он тогда и вовсе сквозь землю провалится. Если бы он хотел сгореть со стыда, он мог бы и вовсе напрямик спросить, увлечен ли Ган парнями, а не заходить издалека и придумывать какой-то план. План проваливается, и Перт в который раз убеждается, что юлить и выкручиваться — это совсем не его. — Просто в голову пришло, — скомкано завершает фразу он, тут же подпрыгивая на стуле, увидев спасителя-официанта, идущего к ним с едой.              Ган внимательно смотрит на него, но пока на их столе расставляют тарелки, молчит. Перт надеется, что он и вовсе забудет об этом разговоре, но черта с два, ничего подобного — это же Ган. Он забывает все на свете — от бумажника в каком-нибудь уличном кафе до машины на парковке, но не тему самого неловкого разговора в жизни.              — Мне не нравится целоваться из интереса, — негромко говорит Ган, когда официант уходит. Он берет палочки, перемешивает соус с курицей в тарелке, но смотрит при этом на Перта: — Хочется, чтобы это было с особенным человеком, а не с десятком мальчишек, которые не знают, куда себя деть в пубертатном периоде и поэтому выдумывают дурацкие игры.              — А ты романтик, Пи’Ган, — замечает Перт, неожиданно чувствуя, как внутри него что-то отлегает.              — Не больше, чем ты.              — И сколько у тебя было особенных людей?              — Двое, если считать Марка…              — Марка?              — На съемках, — напоминает Ган, и Перту хочется себя ударить, потому что та примитивная провокация Марка и многозначительная фраза о том, что он точно знает, когда Гану кто-то нравится, все еще свежи в воспоминаниях, а он, все еще как дурак, ведется, хотя точно знает, что ничего за пределами рабочих отношений не было и быть не могло.              — …И трое, — продолжает тем временем Ган, — если считать тебя.              Перт неплох в математике, а тут пример для первоклашки. С Марком была работа, с ним, Пертом, всего лишь глупая игра и План, решивший сыграть роль купидона, выходило…              — Выходит, один? — решает простейшее уравнение Перт, а Ган вздергивает брови:              — Что?              — Один особенный человек.              Прищурившись, Ган несколько секунд думает, а потом медленно кивает, облизывая палочки и смакуя вкус соуса на языке.              — Да, пожалуй, один.              Почему-то Перта это успокаивает, хотя Ган не говорит ни имя человека, ни то, кем он был. А еще ему кажется, что Ган с таким отношением легко разделил бы его — на самом деле, Плана, но какая уже разница, если тот попал в точку — фантазию о пляже, закате и кроликах. Только никакого пения, это даже для Перта чересчур.              Несколько недель они совсем не пересекаются: у Перта слишком загружен график, чтобы выделить время на праздные встречи с друзьями. Его не хватает даже на переписки в лайне, поэтому его чаты перенасыщены сообщениями, но сил нет, чтобы не только прочитать и ответить, но и прокрутить их вниз. Ему кажется, что он между съемками и репетициями ничего не успевает: ни поспать, ни поесть, ни подготовиться к занятиям в университете. А когда он видит табель успеваемости, то понимает, что ему не кажется.              — Черт, чувак, это плохо, — Марк появляется словно из ниоткуда и заглядывает через плечо. То, что они учатся в одном университете — это неоспоримый плюс, но привычка Марка возникать прямо за спиной иногда напрягает. Сейчас — очень сильно, потому что Перт и так на нервах. До экзаменов две недели, а у него мысли расплываются из-за того, что большую часть занятий ему пришлось пропустить, и теперь возможность наверстать упущенное выглядит, словно мечта клинического идиота. Он просто не успеет.              — Это очень плохо, — Марк деловито отбирает табель и сосредоточенно его рассматривает.              — Я в курсе, — бормочет Перт, падая на стул в университетском кафетерии и трет виски. — Проще сделать перерыв и вернуться в следующем году.              — Это не проще, — Марк отдает ему табель, опускаясь напротив. — Это глупо. Ты потеряешь полгода.              — Я слишком устал, Пи’, — Перт укладывает голову на сложенные на столе руки и зевает. Марк по всем фронтам прав, но у Перта нет сил волноваться: ни о том, что он не успеет подготовиться, ни о том, что если он сделает в учебе перерыв, родители будут недовольны, ни о том, что он разочарует сам себя. Но он настолько измотан и выжат, что все переживания могут подождать до того момента, как он поспит хотя бы часов шесть. Подряд.              Чувствуя чужой взгляд на своей макушке, Перт через силу поднимает голову и вопросительно смотрит на Марка. Тот, дернув плечами, заявляет:              — У меня есть идея. Тебе она не понравится, полагаю, никому она не понравится, но в данный момент это единственный выход. Я бы и сам с тобой позанимался, но у меня тоже работа и экзамены, поэтому…              — Нет, — сонливость с Перта спадает моментально. Он подскакивает на месте и трясет головой так, словно стал китайским болванчиком. — Нет-нет-нет, Пи’Марк, ты этого не сделаешь, — он пытается отобрать табель у Марка, но тот ловко выворачивается, щелкает камерой телефона и, высоко задрав руку, отправляет сообщение. Перт со стоном валится обратно на скамейку:              — Он подумает, что я идиот.              — Он подумает, что ты идиот, если бросишь учебу.              — Не брошу, а сделаю перерыв, — поправляет Перт, жалобно смотря на Марка. Вдруг тот сжалится и отменит отправку сообщения. Или скажет, что это шутка, табель поддельный, а им в ожидании экзаменов просто нечем заняться.              — Брось, — Марк фыркает. — Ты же знаешь, что я прав. Пи’Ган умудрился закончить университет, пока вы ездили в ваши туры, он точно знает кое-что о дедлайнах. К тому же, — Марк склоняется вперед, добавляя в голос заговорщицких ноток, — это же такая возможность побыть с ним наедине. У тебя или у него дома, совсем одним. Знаешь…              — Если ты скажешь «я видел порно, которое начиналось точно так же», я тебя стукну, — обещает Перт, но все равно вспыхивает и со стоном прижимает тыльные стороны ладоней к разгоряченным щекам.              — Я не видел, — Марк откровенно ржет в голос, — но, кажется, ты видел, иначе твое лицо не напоминало переспелый томат. О, кстати, Пи’Ган ответил, сказал, что освободится и позвонит тебе, так что не упусти шанс, — он, спрятав телефон с пришедшим на него сообщением, подмигивает так неприкрыто похабно, что Перту кажется, что он действительно сейчас взорвется от смущения. Поднявшись, Марк хлопает его по плечу и напоследок бросает: — Главное, в процессе не забудь для чего вы на самом деле собрались. Тебе все еще надо сдать экзамены.              На языке Перта вертится достаточно язвительных замечаний, но в голове уже слишком много других мыслей, а Марк поспешно удаляется в сторону выхода, поэтому озвучить ничего Перт не успевает. А потом и вовсе забывает каждое из них, потому что теперь уже его телефон оповещает о входящем звонке, и Перт, судорожно делая несколько глотков сока, чтобы смочить в один миг пересохшее горло, берет трубку.              В квартире Гана Перт не впервые, но обычно он приезжал сюда не с ворохом учебников и тетрадей, которые с трудом уместил в рюкзак. Он понятия не имел, с чего они начнут, поэтому взял все, и теперь, стоя на пороге в ожидании, когда дверь откроют, действительно чувствует себя проштрафившимся учеником, который пришел к репетитору.              Распахнувший двери Ган добавляет в картинку больше красок: на нем майка без рукавов с широким вырезом, который больше открывает белой кожи, чем скрывает ее, свободные шорты и влажные волосы, дающие понять, что их обладатель совсем недавно вышел из душа. Ган похож на кого угодно, но только ни на одного из тех репетиторов, к которым Перт ходил, когда готовился к выпускным экзаменам из старшей школы.              — Я точно видел порно, которое начиналось так же, — невольно выдает он, наблюдая за тем, как упавшая с волос капля воды стекает по шее в ямочку между ключиц, и, заметив, как брови Гана медленно ползут вверх, понимает, что ляпнул это вслух. Его разбирает нервный смех: — Прости, это все Пи’Марк и его шутки.              — Ему пора найти кого-нибудь, — Ган закатывает глаза. — Им всем, — фыркнув, добавляет он, — иначе мы будем знать слишком много чужих сексуальных фантазий. Я бы обошелся без этого.              — Достаточно своих? — не сдержавшись, снова ляпает Перт, но в этот раз даже почти не смущается. Тем более, что Ган легко поддерживает шутливый тон, демонстративно оценивающе оглядывая Перта с головы до ног и хмыкая:              — Вполне. И, будь уверен, репетитора и ученика в них нет.              Теперь Перт смеется уже без всякой нервозности, и все возвращается на свои места: Ган, с которым весело и комфортно, а еще неожиданно уверенно, потому что Ган, методично раскладывающий учебники на столе и сверяющий список экзаменационных дисциплин с наличием учебных материалов и вопросов, ответы на которые нужно подготовить, вселяет неиллюзорную надежду, что все пройдет более, чем успешно, и вопрос с экзаменами пусть и не безболезненно, но решится.              Как он засыпает прямо на диване с учебником в руках, Перт совсем не помнит. Но атмосфера и мягкий голос Гана, раскладывающий показавшуюся изначально невыносимо сложной тему по полочкам, окончательно расслабляет, и Перт, обещающий себе прикрыть глаза только на пару секунд, отключается от реальности и с трудом разлепляет веки, лишь когда его укладывают во вменяемое положение и подсовывают под голову подушку.              Сон, которого так сильно не хватает в последние недели, липнет к сознанию, но Перт упорно пытается выпутаться и подняться.              — Спи, — негромко говорит где-то над ухом Ган, набрасывая сверху еще и одеяло. Перт многое отдал бы, чтобы послушаться, но у него вечером репетиция. Он и так с трудом выкроил пару часов на занятия. Ган же повторяет: — Спи. Я позвонил Пи’Ох, она подкорректировала твое расписание и перенесла репетицию на завтрашнее утро.              — О, — неразборчиво бормочет Перт, сразу же успокаиваясь и закрывая глаза обратно. Под одеялом тепло, на подушке удобно, и кажется, что этот диван в гостиной Гана — самое комфортное место для сна. Удобнее любой кровати, на которой Перт когда-либо спал. Или это просто усталость, наконец окончательно свалившая его, погребая под собой? — Спасибо, — уже почти сквозь сон говорит он и на грани сознания улавливает легкое прикосновение к волосам, но точно не знает — действительно ли Ган его погладил по голове, или ему это уже снится.              Просыпается он удивительно отдохнувшим — впервые за несколько выматывающих недель. За окном уже светло, и Перт, заметив это, тут же подскакивает и ищет взглядом часы. Но время всего только семь утра, а на его телефоне, явно положенным предусмотрительным Ганом рядом с его головой, нет ни одного пропущенного звонка. Видимо, Ган позаботился и о том, чтобы связаться с его родителями и предупредить, что дома ночевать Перт не будет. Улыбнувшись этому, он открывает сообщение от Ох с новым расписанием и кивает самому себе, запоминая время, к которому ему надо быть на репетиции, а потом подъехать на съемки.              — Ты уже проснулся? — Ган неожиданно выглядывает из кухни и манит к себе. — Как раз вовремя, еду привезли.              Он удивительно бодрый для семи утра, но Перт привык — он только несколько раз за время их знакомства видел Гана хоть немного менее активным, чем обычно. В самом начале он искренне считал, что в Гана кто-то вживил подобие вечного двигателя, который заставлял его постоянно разговаривать, двигаться и практически не спать, когда все остальные валились с ног. Он и сам обычно мог похвастаться излишним запасом энергии, но не в последние пару месяцев. Поэтому вид привычно энергичного Гана приятно откликается внутри и заряжает.              И хоть с полноценным наверстыванием учебного материала ничего толком не вышло, Перт все равно рад, что приехал. По крайней мере, он выспался. А еще, сидя на стуле, подперев голову кулаком, имел шанс наблюдать, как растрепанный после сна Ган на собственной кухне расставляет посуду на столе и разливает по кружкам кофе. И почему-то Перту кажется, что такую картину заслужил видеть даже не каждый близкий знакомый Гана. Это подкупает и еще сильнее вдохновляет на предстоящий день.              — …Спасибо, что показал мне, что такое любовь, — План издевательски напевает прямо над ухом мотив популярной песни, вынуждая слегка поморщиться и отодвинуться.              — Прекрати, — шипит он, потому что Ган совсем рядом и может услышать. Сегодня у них совместные съемки, и, наверное, за прошедшее время эта работа самая легкая. Не потому что Ган рядом, а потому что они снова в привычном составе уже почившей группы, но на их отношениях это нисколько не сказывается. Перт расслаблен, наверное, даже слишком, потому что другой причины, почему План вдруг вспомнил старый хит о невзаимной любви и начал его петь чуть ли не во все горло, нет.              — Это ты прекрати, — План валится на массажный стул сбоку и с видом довольного кота, укравшего добротную связку сосисок, потягивается. — Ты сейчас дыру в нем сделаешь своими щенячьими глазами. Отвратительно просто, — он театрально кривляется, вызывая у Перта усмешку. — Лучше не смотри, а предложи сходить куда-нибудь после того, как мы закончим, иначе он сам утащит в бар всех китайцев, уверяя, что прекрасно говорит на их языке. Хотя, может, через пару шотов они действительно заговорят на одном языке, но это явно будет не китайский. И не тайский, — скептически поджимает губы План.              Перт негромко смеется, тоже вспоминая случай, произошедший на днях, когда Ган, говоривший, что знает китайский лучше их всех вместе взятых, ошибся в интонации и вместо того, чтобы назвать их нынешних коллег по съемках крутыми обозвал их скотом, и те смеялись так, что им пришлось заново накладывать грим. Ган, жутко оскорбленный и смущенный, ненавидящий попадать впросак, остаток дня ходил хмурый, остро реагируя на все шутки, и Перт находил это ужасно милым. Ну, как можно было игнорировать очаровательно надутые щеки и поджатые губы при любом упоминании о коровах, лошадях и козах и кто кем из них является?              — У меня съемки после того, как мы закончим, — наконец отвечает он Плану. — И завтра тоже. И послезавтра. И в принципе до конца года ни одного свободного дня. Если это будет свиданием, я хочу быть на нем отдохнувшим и в состоянии кого-то развеселить.              — Ган сам себя веселит прекрасно, — фыркает План. — И всех вокруг заодно. А ты просто хочешь, чтобы к тебе спустилась фея и сделала все без твоего участия. Прекрати смотреть Дисней, чувак, я же тебе говорил — так не бывает.              — Я не смотрю Дисней, это ты постоянно его упоминаешь, — Перт кривится, но тут же замирает, когда чувствует тяжесть на своих плечах от веса чужих рук, а после и на макушке от поставленного на нее подбородка.              — О чем упоминает? — сверху слышен голос Гана. Перт весь внутри дрожит то ли от счастья, то ли от волнения. Настолько близкого контакта с Ганом у него не было со времен туров, где они откровенно дурачились друг с другом, без всякого подтекста, хотя Перт уже тогда ощущал, что тянется к Гану совершенно невольно и абсолютно бесконтрольно. И это притяжение казалось ему чем-то отличным от того, когда он бедокурил с Планом, устраивая шутливые заварушки. С Ганом все получалось как-то по-другому, интимнее.              Интимно и сейчас. Ган прижимается со спины, опершись всем телом сзади, и Перт вздохнуть лишний раз боится, чувствуя его дыхание макушкой.              Судя по взгляду Плана, тот мнение Перта разделяет, потому разве что страдальчески не вздыхает, смотря на них двоих.              — О Диснее, — все-таки отвечает Перт. — План считает, что мне нужна фея, чтобы сделать мою жизнь прекрасной.              — Зачем? — удивление в голосе Гана настолько искреннее, что Перту даже не нужно поднимать голову, чтобы посмотреть ему в лицо. — У тебя и у самого неплохо получается.              Перт невольно краснеет и рад, что Ган тоже не видит его лица. План все-таки вздыхает — тихо, но канонично страдальчески. От неловкой паузы спасает Тайтл, опускающийся в соседнее кресло:              — У него получается все, кроме одного, да? — он лукаво подмигивает, недвусмысленно шевеля бровями. — Есть вещи, которые не даются даже самым могущественным волшебникам.              — Экономическое влияние на кинематограф — это не злой дракон, Тайтл, — парирует где-то сверху Ган, понимая смысл, заложенный во фразе, по-своему. — Он справится и с этим. Кстати, что насчет нашего следующего занятия? Может, я просто приеду к тебе на съемки, и во время перерыва позанимаемся прямо там?              Кажется, ответ Гану и не нужен, потому что он сразу же отлипает от спины, оставляя после себя приятное тепло, и направляется к позвавшему его гримеру. А Перт не может контролировать уголки собственных губ, которые расползаются в глупую улыбку.              — Самая лучшая любовь, — в два голоса поют с обеих сторон План и Тайтл, давя оглушительный хохот. — Спасибо, что показал мне, что такое любовь.              — Ой, заткнитесь, — Перт поочередно бьет по плечам и одного, и второго, но перестать улыбаться не может. Тот факт, что Ган специально приедет на ночные съемки, чтобы провести с ним время пусть даже за скучными учебниками, окрыляет и наполняет чем-то таким воздушным, щекотным и потрясающим, что Перт и злиться на сидящих рядом хохмачей, снова затянувших дурацкую песню, не может.              — А я тебе говорю, что новый альбом даже рядом не стоял с самым первым, — уверенно заявляет Ган и тычет в него ложкой с остатками карри. — Они явно поспешили с выпуском. Послушай, как играет там гитара, даже пьяная коза сыграет лучше.              — Ты преувеличиваешь, — Перт категорически не согласен. — Я дам его тебе на виниле, и ты заслушаешь его до дыр. Они изменили звучание, но это совсем не плохо.              — Когда я был на их концерте…              — Когда ты был на их концерте, тебе было шестнадцать. Прошло семь лет, Пи’Ган. Конечно, они изменили звучание. Ты еще предложи им играть на сау или кхиме вместо гитар, чтобы было точно «как раньше», — Перт так возмущен, что забывает об изначальной растерянности, когда обнаружил машину Гана возле университета, выйдя из него после занятий.              График наконец нормализировался, а экзамены остались позади. Перт сдает их не так успешно, как мог бы, но все же любой результат лучше того, который он от себя изначально ожидал. Работы остается все еще много, поэтому Гана он с момента их последней встречи, когда они подготавливались к итоговому экзамену, не видел пару недель. И хоть они регулярно перекидывались сообщениями в лайне и в общих чатах, и лично, видеть его Перт очень рад. Но о встречи они не договаривались, поэтому видом Гана перед кампусом он слегка ошарашен.              Впрочем, стоит им затеять спор по поводу нового альбома «The 1975», вся неловкость сразу забывается. Потом забывается и тема спора, потому что Ган с упоением рассказывает о новом проекте, спрашивает Перта о его новостях и после еды тащит в торговый центр. Так беззаботно Перт не проводил время уже, наверное, тысячу лет. И это действительно похоже на самое настоящее свидание, потому что потом они идут в кино на первый попавшийся фильм и едят мороженое прямо в машине, спасаясь бегством от нескольких девчонок, узнавших Перта даже в капюшоне толстовки и маске.              — Спасибо, что приехал, Пи’Ган, иначе я просто проспал бы весь остаток дня. Я давно так не веселился, — говорит Перт, когда они уже пора разъезжаться по домам, но продолжают сидеть в машине Гана, спасаясь от случайных любопытных взглядов с парковки тонированными стеклами.              — Я так и подумал, — деловито кивает Ган, облизывая ложку из-под мороженого. Так тщательно, что Перт невольно залипает на этом действии, и в голову снова лезут самые непристойные мысли. Он слегка морщится, отгоняя их. Не то чтобы мысли ему не нравились, но они совсем не вовремя. Гораздо больше хочется выяснить истинный смысл их встречи: обычная приятельская тусовка или действительно свидание?              Перту кажется, что за эти долгие месяцы — больше года уже, кажется, прошло — с момента их поцелуя в том гостиничном номере между ними действительно появилось какое-то напряжение. Не то, когда становится неуютно, а наоборот — искрящее, приятно греющее, то, которое хочется потрогать. Если бы План мог читать мысли, он обязательно сказал бы, что Перт опять грезит о чем-то невыносимо романтическом, когда все можно объяснить банальным притяжением и выбросом гормонов. И Перт рад, что Плана нет ни здесь, в машине, ни в его голове в компании с мыслями.              — Пи’, — негромко зовет он, прикусывая губу.              — М? — Ган кидает на него взгляд поверх стаканчика с мороженым.              Перт не знает, как спросить, потому что в таких ситуациях он никогда не был. У него и свиданий-то толком не было, если не считать те несколько неловких встреч во времена обучения в старшей школе. Тогда он и девочка, которая ему нравилась, тоже ходили в торговый центр и ели мороженое, но оба смущались так, что у них даже толком поговорить не вышло.              Сжав ладони на коленях, Перт все-таки осторожно спрашивает:              — Почему ты решил приехать? — он чувствует себя тем, кто не умеет плавать, но все равно аккуратно заходит в море по крутому берегу, боясь, что следующий шаг точно будет тем, когда он уйдет с головой под воду.              — Потому что ты совсем потух, — Ган просто жмет плечами. — Еще пара недель в таком режиме, в котором живешь ты, только с учебой и работой, и можно уходить в монахи. Тебе двадцать, чувак, хоть когда-то ты должен развлекаться.              — О, — коротко отзывается Перт. Яснее не становится.              — Если бы кто-то еще из моих близких жил так же, как и ты, я бы приехал и за ним.              Бум! Перт все-таки уходит под воду, погребаемый, словно волной, одной лишь только фразой. Это все-таки не свидание, а акт милосердия от дружелюбного Гана. Перт буквально физически чувствует, как пузырь внутри него сдувается вместе с приподнятым настроением. И если еще минуту назад он думал, что может склониться вперед и тронуть губы Гана своими в легком поцелуе, чтобы завершить их встречу чем-то действительно важным и запоминающимся, пусть и без птиц, вьющих арку, и заката, то теперь даже под угрозой расстрела не заговорит о том, что считал их встречу свиданием.              Ган легко замечает изменение в его настроении и сразу же сводит брови к переносице:              — Что-то не так?              Очнувшись от мрачных выводов, которые он успел сделать, Перт быстро качает головой. В конце концов, Ган ни в чем не виноват, это Перт что-то нафантазировал, поверил в этом, а теперь пожинает плоды больно ударившей реальности.              — Все в порядке.              — Тогда поехали, подвезу тебя до кампуса, чтобы ты забрал свою машину, — Ган ставит пустой стаканчик из-под мороженого в подставку и тянется к ключам, чтобы завести машину.              — Нет, стой, — Перт быстро перехватывает его руку, но тут же отнимает. Он тысячу раз касался Гана, и эти прикосновения были куда более близкими, да он даже целовался с ним, пусть и всего лишь по условиям дурацкой игры, но именно сейчас Перт чувствует разряд тока, который загорается невидимыми электрическими буквами «не влезай — убьет».              Действительно же убьет, если он продолжит верить в то, чего не существует, и тогда та песня о неразделенной любви, которая столько лет гремела по стране хитом, станет сопровождать его неприятным отголоском всю жизнь. Лучше не усугублять. Тогда, может быть, пронесет.              — Ты чего? — удивленно смотрит на него Ган.              — Я возьму такси, — мягко отвечает Перт. — Ты и так слишком много для меня сделал. И сегодня, и вообще. Спасибо, — он улыбается и спешит выскочить из машины, чтобы не продолжать разговор. Уже оттуда он машет рукой, поспешно кланяется и откровенно сбегает куда-нибудь подальше, где Ган не будет провожать его изумленным взглядом, который сквозит сплошным непониманием.              Следующие несколько недель снова становятся сложными. Последняя встреча с Ганом легче их не делает. И хоть Перт старается немного отстраниться — ему даже не приходится лгать, говоря, что он слишком занят, потому что его график снова похож на квест «выживи или умри», — Ган все равно ему пишет и даже несколько раз звонит. Однажды даже по видеосвязи, и за его головой виден кусок моря, а издалека можно расслышать шум волн. В первую секунду Перт даже успевает позавидовать: он не выезжал куда-то отдыхать целую вечность. Во вторую секунду он думает, что, наверное, все на свете отдал бы, чтобы сидеть не в собственной комнате в Бангкоке, а оказаться рядом с Ганом на пляже, пить фруктовый коктейль и слушать очередную сумасшедше-занимательную историю о чем-то совершенно неважном, но таком интересном.              — Сто лет тебя не видел, — говорит Ган.              — Много работы, Пи’, — и Перт снова не лжет, слабо улыбаясь. Он бы и не смог соврать — это совсем не его. На подкорке сознания появляется мысль, что в этой жизни, видимо, в принципе все — не его. Потому что говорить прямо он тоже не умеет, судя по тому, что так и не смог разобраться в отношениях с Ганом. Перт думает, что ему и не надо. Боится, что если заведет разговор, то потеряет и дружбу, а исключать Гана из жизни и довольствоваться неловкими встречами ему совсем не хочется. План говорит ему, что он лишь оправдывает собственное бездействие, и в любом другом случае Перт с ним согласился бы, но в этот раз — нет.              — Жаль, — Ган понимающе кивает с той стороны экрана. Кто-то рядом с ним смеется и что-то неразборчиво говорит, но Ган отмахивается. — В следующий раз я обязательно вытащу и тебя хотя бы в Хуахин или Паттайю. Всего пара часов езды, уж два дня ты сможешь выделить на отдых. Я сам попрошу Пи’Ох.              Щеки Перта уже привычно загораются. Все это звучит так, словно Ган его хочет вытянуть на какую-то романтическую поездку, и смех друзей Гана, остающихся за кадром, вместе с парой шуточек на ту же тему, оставляют то же ощущение.              Сомнения вновь обуревают Перта. Он кусает губы, слушая, как Ган тараторит о неудачной погоде в поездке, о том, что в номере их отеля отключили горячую воду, и ему пришлось домываться под ледяной, и к тому моменту, как тот заканчивает, он почти готов спросить напрямик, какого черта происходит. Но в последний момент останавливает себя, считая, что это не телефонный разговор. И уж тем более не разговор, который нужно заводить, когда рядом с Ганом толпа его друзей.              И он решает отложить до встречи лицом к лицу. И наедине.              Она случается удивительно быстро. Буквально через неделю, когда Гонг собирает их разнокалиберную компанию в своем доме, чтобы разом символически отметить все мартовские дни рождения. Ган сидит на другой стороне стола, пока они едят домашнее барбекю, но во время остальной самопальной вечеринки оказывается постоянно рядом, и, вообще-то, Перта это «постоянно» устраивает. Пару раз он даже решается на то, чтобы приобнять Гана за плечо, когда тот, ввязавшись в очередной спор с Марком, слишком громко начинает отстаивать свою точку зрения. Успокаивающе гладит и бесшумно фыркает на выразительно-одобряющий взгляд вездесущего и не в меру внимательного Плана.              — Ужас, — говорит тот немного позже, когда Перт отходит к нему, чтобы взять несколько палочек с мясом, чтобы отнести на стол. — Вы ведете себя, как самая слащавая пара на свете. Вечно третесь рядом, переглядываетесь и слушаетесь друг друга. Если вы начнете обжиматься у всех на виду, я вызову полицию.              — Мы не пара, Пи’План, — Перт стягивает со шпажек мясо в тарелку, передергивая плечами. Ему бы хотелось, потому что ощущения у него те же, что и у Плана, но точки над «i» все еще не расставлены. И назвать их парой без этого у него язык никогда не повернется.              — Так, может, пора уже это обозначить? — План в свою очередь раскладывает решетку для барбекю, чтобы уложить большие куски, но взгляд на Перта кинуть успевает. Даже в свете уличного фонаря, которого категорически не хватает, чтобы рассмотреть все его мастерство в мимическом выражении эмоций, Перт успевает заметить саркастически поджатые губы. — Хватит тянуть кота за хвост. Сколько это уже длится? Если ты сам не предложишь ему встречаться, это сделаю я.              — Не заливай, — Перт ни слову не верит. — Я точно знаю, на какую девушку ты запал и к кому подбиваешь клинья. Если ты кому-то и предложишь встречаться, то только ей.              — Я предложу встречаться не со мной, а с тобой, — перебивает его План. — И, поверь мне, тебе лучше поторопиться, потому что у меня большие планы на это предложение.              Что-то в его тоне заставляет Перта поверить в серьезность его намерений. Он знает, что План не станет по-настоящему подставлять, но в курсе, что тот способен и на какой-нибудь с первого взгляда сумасбродный, но на самом деле четко спланированный поступок, который его повеселит, а Перта заставит сгореть со стыда. Несколько лет тесной дружбы неоднократно это подтверждали. И лучше он сгорит от стыда по собственной инициативе, чем по одной из изуверских задумок Плана.              Только поэтому — а, может, потому что для храбрости Перт выпивает целых два бокала вина под ошарашенным взглядом Гонга, который, кажется, едва ли не впервые видит, как Перт пьет, — он затаскивает Гана в одну из дальних комнат и выпаливает ему в лицо, едва за ними успевает закрыться дверь:              — Пи’Ган, давай встречаться!              Ошарашенный Ган не молчит очень долго, но когда открывает рот, не выдает много. Только емкое:              — Оу.              Перт его понимает, он для подтверждения этого кивает несколько раз перед тем, как продолжить:              — Я знаю, это слишком неожиданно, я все никак не мог решиться…              — Нет-нет, — быстро перебивает его Ган. Он как-то нервно облизывает губы и даже в тусклом желтом освещении видно, что он нетипично для себя краснеет. — Просто я думал, что… ну, мы уже, — выдавливает он. Перт только и может, что хлопнуть несколько раз ресницами. — Мы же, — он заминается, потирая кончик носа, который тоже успел залиться краской, — едим вместе, столько раз встречались друг с другом, общаемся наедине, да и вообще… Ну… Все очень походило на свидания, и я думал, что это они и есть.              — Оу, — в свою очередь выдает Перт.              Они смотрят друг на другу несколько мгновений в полной растерянности, а потом одновременно срываются на смех. Перт чувствует, насколько сразу легко ему стало, и что это не от вина, которое будто вовсе испаряется из его организма, а от всего происходящего — от Гана, его уверенности, что у них уже давно «все есть», и его смущения: такого же яркого, которое все это время ощущал Перт, не решаясь заговорить прямо.              Он думает, что они очень похожи в этой уверенности, но только уверены были в совершенно разных вещах, и именно это их отличает.              — Неловко получилось, — отсмеявшись, выдавливает Ган.              Перт с готовностью кивает, но широко улыбается. Пузырь внутри него снова разрастается, надувается до невероятных размеров, что кажется еще секунда — и он взлетит.              — Самая лучшая неловкая ситуация в моей жизни, — совершенно искренне заявляет он. — Тогда, — склонив голову к плечу, он скользит взглядом по лицу Гана и спускается к губам, — я хочу сделать то, что давно стоило. Прости, что нет кроликов.              — Кроликов? — переспрашивает Ган.              — Да, — Перт совсем не в его собственном, а в стиле Гана закатывает глаза. — Пи’План почему-то думает, что мы непременно должны поцеловаться в окружении поющих кроликов.              — Жуть какая, — Ган округляет глаза. — Я же говорил, что у него больная фантазия. Не нужны нам никакие кролики.              Он одним движением притягивает Перта за рукав его толстовки и, скользнув по предплечью выше, кладет ладонь на шею — как раз на то место, где она лежала в тот самый, их первый, поцелуй. Перт уже чувствует его дыхание на своих губах и судорожно сглатывает предвкушение, потому что в этот раз по-настоящему, без игр и заданий, а потому что им обоим хочется до темноты в глазах и сладкого привкуса на кончике языка.              Рука Перта бесконтрольно ложится на чужую талию, притягивая еще ближе. И сократить расстояние между их губами не займет даже мгновения, но они оба внезапно слышат удивленное:              — Ого!              Перт резко оборачивается и сразу же встречается взглядом с Марком. Тот стоит на пороге, широко распахнув дверь, и пялится на них, словно действительно никогда не верил, что к Перта получится.              — А вы шустрые, окей, — Марк машет руками в ответ на выразительно округленные глаза Перта, изо всех сил безмолвно показывающего, чтобы тот как можно быстрее ушел. Дверь закрывается с той же скоростью, с которой она и открылась, но только на секунду, через которую Марк снова заглядывает, тараторя:              — Я, кстати, обещал сказать тебе, если Пи’Гану кто-то понравится. Так вот, кажется, ему кое-кто нравится, — он заминается, оглядывая их обоих, стоящих все в той же позе, словно замершие для съемок какой-нибудь донельзя фансервисной фотографии. Но все происходит слишком быстро, чтобы успеть поменять положение. Марк не дает им даже продохнуть, окидывая их еще одним взглядом: — Надеюсь, что это ты, — он смотрит на Перта, продолжая частить: — Потому что если это не ты, то было бы странно.              — Марк, свали, а, — Ган не выдерживает первым. Перт его понимает: они все тут растеряны, и Марк явно не лидирует. Он сам готов провалиться под землю от всего происходящего, но, правда, только вместе с Ганом — отпустить его сейчас кажется полнейшим безумием.              Дверь послушно захлопывают — к счастью, потому что Перт уверен, что если бы Марк не ушел, он бы поцеловал Гана при нем, наплевав не только на романтику, но и на уединенность момента.              — Я ему говорил, что его самонадеянность когда-нибудь поставит на нем крест, — Перт скользит пальцами вдоль позвоночника Гана, чтобы снова притянуть его ближе — почти вплотную — и посмотреть ему в глаза. Ган выгибает брови:              — Но в чем-то он прав. Мне действительно кое-кто нравится.              — Надеюсь, это я, — хитро щурится Перт. Ган не отвечает. Только фыркает, оценивая шутку, и наконец касается его губ своими.              Перту ответ не нужен. Он точно знает, что это он.