Ломайся

Джек смотрел в выцветающие глаза Арси и понимал, что держать на лице улыбку становится всё труднее. Грудь сковало холодом, как только Старскрим полоснул автобота когтями, словно раны Арси медленно проступали инеем по всему телу Джека. А потом ещё раз и ещё, почти пробивая хрупкий корпус на сквозь, раздирая синие щиты на мелкие осколки. Каждый раз, когда заточенные лезвия касались хрупкого метала Арси, Дарби ощущал, как расцветают на сердце жгучие полосы кровоточащих ран, что так противоречиво горячи по сравнению с сантиметровым слоем льда где-то около диафрагмы. Арси не кричала от боли, лишь надсадно хрипела, тогда как Джеку хотелось взвыть, но Арси в момент нападения запихнула его под камни и приложила палец к губам в настойчивой просьбе молчать, как только командир ВВС коснулся земли. Она смотрела на него, истекая энергоном, а Джек ничерта не мог сделать. Не имел права разменивать две жизни на ничего. Арси смотрела так, словно старалась запомнить Дарби до мельчайших подробностей. И улыбалась той улыбкой, которую подарил пятилетнему Джеку отец перед тем, как навсегда закрыть глаза в арктически белой палате. Извинялась. Прощалась. Джека колотит от одной мысли, что он сейчас проведет второго дорогого человека (Арси вовсе не бесчувственный робот!) на тот свет. Джек не может сдержать слез, они всё катятся и катятся по щекам, хотя разум упорно твердит: "Ты мужчина, тебе плакать нельзя". Джек сжимает кулаки до побелевших костяшек, парализованный приказом Арси и собственной рациональностью. Тремор хватает руки, когда он читает по губам напарницы такое нужное "Не плачь". И Джек выдавливает улыбку вопреки той невыносимой душевной боли, которая оплетает душу диким шиповником, пока слёзы невероятно громко отбивают ритм о камни и в ушах. Перед глазами мелькают сотни воспоминаний, тихий смешок и недосказанность между ними. Улыбка дрожит и ломается, щёки саднит от подсыхающих дорожек, а сломанные ногти скрипят по камням, пока Джек пытается одним лишь взглядом, одним лишь движением губ передать, как же сильно он ее любит. Арси поменяла его. Была к нему человечнее, чем все те безразличные люди из школы или по соседству (надо же, у робота больше чувств, чем у всего рода человеческого). Заполнила его одиночество, буквально приказала поверить в себя, показала, что даже куча железа способна любить. И Джек поверил. Один единственный раз он поверил почти незнакомке — она оправдала его доверие намного больше, чем он ожидал. Вызвала в нем эмоции, которые он никогда не испытывал. Арси была ему семьёй, стала ему другом, пока мать закапывала себя в работе, закрывалась ею от горя. Джек знает — они с отцом слишком сильно любили друг друга. Джек понимает — уже не маленький — зачем его мать так часто ходила к психологу. Однако никогда не возьмёт в толк — зачем его туда потащила? Дарби не нужен был психолог со своими страшными речами и ледяными цепкими глазами, ему нужен был хороший друг. Которого у него никогда не было. Джек сам по себе был довольно закрытым ребенком, которому для счастья были нужны две вещи: велосипед и приставка. Никто, кроме мамы, папы и учительницы не хотел его общества. Дарби это попросту не было нужно. Недавно Джек обрёл друга. Чтобы потерять его. Вновь. Джек читает по перекошенным в гримасе боли губам: "Люблю тебя". Сердце в груди трещит по швам, бессильно плачет вместе с Арси, а Дарби не может собрать мысли в кучу, пока в висках стучит кровь. Глаза покалывает, словно в них насыпали песка, гул в голове нарастает и нарастает, и отчего-то перед внутренним взором вновь и вновь проскакивает картинка: мама баюкает обессилевшую ладонь отца в руках. Мама целует отца в лоб. Мама сползает по стеночке вниз рядом с дверью в палату. Мама умирает вместе с отцом. Джек ощущает, как мозг изнутри вдавливает в черепную коробку, словно вместо извилин у него металлические пластины. Джек открывает глаза, чтобы уловить умоляющий взгляд мигающих в предсмертной агонии окулярах. Превозмогая свои воспоминания, на выдохе удается выдавить: — Я тоже тебя люблю. Потому что ей это нужно. Когда окуляры Арси гаснут, в Джеке что-то окончательно ломается. Он понимает — любая звезда когда-то погаснет, перестанет греть. Глаза у Арси были цвета Сириуса. Те осколки души, кое-как взрощенные матерью после смерти отца, приходят в движения, натыкаются друг на друга, ломаются, и звук при этом, словно тысячи китов поют реквием. Джек зажимает себе рот рукой, чтобы не завыть давно забытую мелодию смерти. Джек так и не научился отпускать.