*Тем временем в Генеральном штабе Империи*
Впервые за долгое время Ганс фон Цеттур видел своего коллегу и давнего друга таким недовольным, причём повода для пребывания в плохом расположении духа у последнего, казалось бы, не должно быть, но, к сожалению, лишь казалось. Курт фон Рюдерсдорф сидел за столом, закрыв глаза и подперев голову рукой. Перед ним, как и перед Цеттуром, были разложены различные документы, под которыми находилась та самая злополучная газета. — Молчанием мы ничего не добьёмся, — наконец решился заговорить Цеттур. — Что Вы предлагаете? Ответом была тишина. — Герр Рюдерсдорф, я понимаю и полностью разделяю Ваше недовольство, но… — хотел было поддержать «беседу» седоволосый генерал, как вдруг его ядовито-спокойным голосом перебил собеседник: — Недовольство? Отнюдь, я вполне доволен. Я абсолютно доволен тем, что план, который разрабатывался лучшими стратегами Империи, потерпел полное фиаско, не успев даже начать воплощаться в жизнь… — Мне ли не знать, герр, — с ухмылкой заметил Цеттур, вспоминая, как по несколько бессонных ночей составлял в единую картину полученные разведданные. В ответ Рюдерсдорф лишь коротко усмехнулся в густые усы, ещё раз взглянув на первую страницу газеты. — Она сейчас здесь? — спросил генерал, не отрывая взгляда от стола. — Если Вы про майора фон Дегуршафф, то она прибыла ещё вчера. Кстати, сегодня у неё выходной. Рюдерсдорф ещё несколько секунд молчал, очевидно, что-то обдумывая. В правильности своих намерений генерал не сомневался, так что единственный вопрос, который мучил его, касался лишь деталей исполнения. — Герр, вы ведь не собираетесь… — начал было говорить Цеттур, как вдруг его прервал сильный удар по столу. — Собираюсь, — сердито сказал генерал, но, уловив на себе обеспокоенный взгляд друга, смягчился, — Ганс, я устал. Всё, хватит, я больше не могу этого терпеть. Она ставит под удар не только себя и остальных солдат, но и всю Империю! Я собираюсь ей это объяснить, и всего-то. И вот это, — Рюдерсдорф указал на лежащий в углу стола документ, — даёт мне полное право провести объяснение. Цеттур, тяжело вздохнув, снял очки и положил их на стол перед собой. В который раз он не хотел признавать очевидного: в этом вопросе Рюдерсдорф был прав. Майор фон Дегуршафф была для своего возраста невероятно умна, сильна и храбра, а её тактическим навыкам позавидовали бы многие имперские полковники, и за это многие вольности на поле боя ей прощались, но в этот раз она, что называется, перегнула палку. — Курт, это неправильно. Я понимаю, что она служит в армии, но ей всего лишь десять лет. Это непедагогично, знаешь ли… Рюдерсдорф, раздражённо фыркнув, собрал со стола беспорядочно лежащие бумаги, встал и направился к двери. — И именно потому, что она ещё ребёнок, я не отправлю её под трибунал, хотя стоило бы. Но безнаказанным я подобное не оставлю, — генерал взялся за ручку двери, вновь обернувшись к стоящему сзади Цеттуру, — Господи, да не буду я её пытать! Мы уже всё обсуждали. Причём всем штабом. — Учитывая обстоятельства, тебе стоит быть поласковее. В конце концов, она национальный герой… Речь генерала прервал громкий хлопок дверью. «Надо будет потом зайти к ней» — мысленно пообещал себе Цеттур, надев очки, после чего решил хоть на время отвлечься и заглянуть в соседствующий со штабом бар, где рядовые солдаты праздновали недавнюю победу.***
Юная командир двести шестого батальона воздушных магов Имперской армии с самодовольной улыбкой пересматривала видеозапись, сделанную в день разрушения Москвы. Первый раз в жизни майор была благодарна Шугелю, ведь именно его стараниями в комнате Тани появился проигрыватель для видеоплёнок, что сейчас было как нельзя кстати. Первый раз за последнее время Дегуршафф осталась наедине с собой, вне окружения восхваляющих её талант боевых коллег, а потому могла посвятить время своему излюбленному занятию — глумлению над Существом Х. Кукла-щелкунчик в офицерской форме была единственным предметом интерьера комнаты Тани, который напоминал о том, что живущему в ней человеку всего десять лет от роду. Обычно она стояла на подоконнике, но сегодня майор положила его на кровать так, чтоб деревянные глаза куклы смотрели на экран проигрывателя. — Ну что, нравится? — ехидно спросила Дегуршафф у «поражённо смотрящей запись своего провала» куклы, — Я победила. Теперь меня точно повысят до полковника, и я буду безвылазно сидеть в штабе, наслаждаясь безопасностью и достатком, так и не поверив в то, что ты «бог». Как же ты жалок. Ответа, как ни странно, не последовало, но Таню это не остановило. Она точно знала, что он её слышит, и была уверена, что его ярости нет предела. — Ну, давай же, — нетерпеливо обратилась девочка к кукле, сев перед ней на кровати, — скажи это. Признай своё поражение, Существо Х. Внезапно кукла слегка зашевелилась, что означало готовность самопровозглашённого «бога» к беседе. Обычно он, если и говорил с Таней, то лишь с позиции наставника, уверяющего, что однажды бывший менеджер из Токио уверует в Бога, но сегодня всё было иначе, и из деревянного рта донеслось только: «Ну-ну» Несколько секунд в комнате царила гробовая тишина, ведь Таня ждала, что сейчас Существо Х либо разразится гневной тирадой о собственной никчёмности, либо из зависти к чужому счастью и успеху ещё раз попытается помешать майору обрести счастье, например, телепортировав её в новый мир. Но ничего не произошло. Краткое «ну-ну» было единственным, чего треклятая кукла удостоила живую легенду Империи. — Нечего сказать — завидуй молча, — насупилась Таня и показала кукле язык, как вдруг осеклась, поняв, что ведёт себя как ребёнок. «Ты и есть ребёнок», — опять заговорила кукла. Презрительно взглянув на деревянного офицера, Таня всё же мысленно признала, что часть правды в этом есть. За время пребывания в этом мире бывший менеджер начал даже в мыслях воспринимать себя не мужчиной, по недоразумению попавшему в чужое тело, а девочкой. Казалось, что созданный им образ десятилетнего ребёнка, которого приходилось придерживаться время от времени, стал поглощать личность взрослого мужчины, заменяя его тем самым ребёнком. Порой Таня даже ловила себя на мысли, что ей хотелось чего-то вроде заботы. Существо Х, естественно, только усугубляло ситуацию, по ночам насылая на майора кошмары, или заставляя видеть в безобидных предметах интерьера каких-то существ, которых принято называть монстрами. И если в начале Таня просто насмехалась над этими нелепыми попытками запугать её, то с годами ей становилось всё трудней сдерживаться от крайне нелепого для взрослого человека поведения. Подумать только, Дьявол Рейна, потушив свечи перед сном, буквально запрыгивает на кровать и моментально зарывается в одеяло из-за абсолютно иррационального страха! Более того, девочка как можно плотнее прижимается к стене, ведь монстры могут быть и под кроватью, так что свисающие с постели ноги — непозволительная роскошь. В такие моменты Таня старалась не думать о том, что ей бы хотелось иметь того, кто мог бы обнять её, поцеловать, утешить. Сказать, что это всего лишь сон, и что они всегда будут вместе. Порой треклятое Существо Х даже подбрасывало в сознание майора образ Серебряковой, да ещё и делало вид, что не знает, почему забота от собственного адъютанта ей так приятна. Очевидно же, что когда с губ Дегуршафф чуть не слетела адресованная Виктории просьба почитать ей на ночь, то это было дело рук этого ублюдка. — Вот куплю себе дом, и в тот же день сожгу тебя в камине, усатый выродок! — гневно сверкнула глазами в сторону безвольно лежащей куклы Таня, как вдруг услышала знакомый голос за спиной. — Не сомневаюсь в ваших намерениях, майор Дегуршафф, но всё же рекомендую в будущем сдерживаться в выражениях в разговоре со мной. Обернувшись, Таня увидела стоящего в дверном проёме генерала Рюдерсдорфа, настораживающе спокойным взглядом смотрящего на неё. Девочка в мгновение оказалась в центре комнаты, стоя по стойке «смирно». — Товарищ генерал, прошу меня простить, я… — Таня вовремя осеклась, чтобы не сказать «обращалась не к Вам», понимая, что будет выглядеть, как полная дура. Однако Рюдерсдорф, увидев на кровати куклу с усами, слегка прыснул в кулак и сказал: — Вольно, майор. Прошу прощения, что побеспокоил в столь… неудобный момент, — эта фраза заставила Таню покраснеть от смущения, — но мне нужно с Вами поговорить. Не обращая внимания на стоящую столбом посреди комнаты Дегуршафф, генерал закрыл за собой дверь и молча подошёл к стоящему возле стены столу, на котором разместил принесённые бумаги, после чего сел на стоящий рядом стул и обратился к Тане: — Присаживайтесь. — Товарищ генерал, в этой комнате есть только один стул. Может, Вы позволите мне одеться и мы поговорим у меня в кабинете? — как можно уверенней спросила девочка, стараясь не думать о том, что стоит перед Рюдерсдорфом в одной только рубашке, служившей и пижамой, и частью солдатской формы. «У неё и правда какое-то ослабленное чувство самосохранения, раз она продолжает мне дерзить. Или она не понимает, зачем я сюда явился?» — подумал Рюдерсдорф. — Полагаю, Ваш друг может подвинуться и освободить Вам немного места на кровати. — Он мне не друг! — выпалила Таня, однако поняв, что сказала, опять залилась краской. — Прошу меня простить, я уже не молод. Абсолютно вылетело из головы, что Вы собирались сжечь этого благородного господина в печи, значит, он Вам не друг, — мужчина, ещё раз усмехнувшись, смотрел на усердно изучающую свои ступни Дегуршафф, после чего уже серьёзней добавил, — Сядьте, иначе можете простудиться, и я отправлю Вас к Шугелю. Услышав до боли знакомую фамилию, Таня не просто запрыгнула на кровать, но ещё и спрятала ноги в одеяле, после чего Рюдерсдорф, удостоверившись, что его подчинённая в ближайшее время не заболеет, взял со стола газету и выразительно прочитал название. — Полагаю, Вы считаете, что совершили благое дело. Что прославили Империю, разгромив врага. Что Вас стоит приставить к награде, повысить в должности, я прав? — не дожидаясь ответа, генерал резким хлопком вернул на стол газету, от чего девочка даже немного подпрыгнула. — А Вам не приходило в голову, что в армии не просто так существует такое понятие как субординация? Или, быть может, Вам не доводилось слышать о дисциплине? — Прошу прощения, товарищ генерал, но я не понимаю… — начала было в привычном тоне боевого командира говорить Таня, как вдруг её грубо перебили: — Сейчас поймёте, — сердито сказал Рюдерсдорф, взяв со стола принесённые ранее бумаги, и принялся читать отчёт, — В результате Ваших безрассудных действий, мы имеем такой результат: «…В ответ на явную провокацию со стороны Империи, руководство Федерации Русь решительно отказывается от установления мира, а подписанный ранее пакт о временном перемирии считается расторгнутым в одностороннем порядке…». — Погодите, о каком «установлении мира» Вы говорите? — растерянно спросила майор, после чего её голос стал почти таким же сердитым, как и у генерала. — Коммунисты сами размещали бронетехнику и войска у наших границ! И почему я только сейчас узнаю о том, что мы, оказывается, собираемся создать с ними союз?! — О, прошу меня простить, но командование не обязано уведомлять каждого майора обо всех своих планах и решениях. Что же касается того бронепоезда, то спешу уведомить Вас, что именно после того инцидента мы и решились на переговоры, — уловив на себе недобрый взгляд Тани, Рюдерсдорф добавил, — И не надо на меня так смотреть! В ответ девочка скрестила руки на груди и, надувшись, отвернулась. У обычных солдат подобные выходки майора вызвали бы приступ умиления, а Серебрякова, скорей всего, буквально задушила бы майора в объятиях, несмотря на её активные протесты, однако старого генерала этот жест не пробрал, и он продолжил: — Вашими же стараниями, всему руководству штаба пришлось всю ночь переделывать план отвода войск, связываться с Джугашвили и пытаться урегулировать этот вопрос мирно. Ваше счастье, — от тона Рюдерсдорфа у Тани неприятно засосало под ложечкой, — что нам это удалось. Сейчас, пока народ празднует победу, мы обязаны выплатить Федерации деньги на восстановление столицы. — Зачем вообще им что-то платить? Мы же можем выиграть войну! — воспротивилась майор. — Чтобы умерло ещё больше людей? — генерал поднял руку, показывая, что мнение Дегуршафф в этом вопросе ему не интересно, — Но мы отвлеклись, я здесь не для проведения дискуссий на морально-этические темы. Посовещавшись, командование штаба приняло решение, что к вам необходимо применить определённые меры, которые, по общему решению, будут иметь воспитательный характер. Отправлять Вас под трибунал было бы слишком жестоко, да и несправедливо, учитывая Ваши предыдущие заслуги. — И что же это за меры? — с лёгким вызовом спросила девочка, не веря, что ей назначат что-нибудь серьёзное. Максимум, заставят сняться в очередной агитке в образе «добренькой-предобренькой и миленькой-премиленькой Танечки», или, может быть, в нём же записать извинения перед тупыми коммунистами. — Порка. — От услышанного у Тани отвисла челюсть, и Рюдерсдорф решил пояснить детали, пока майор была в «ауте». — Точнее, это была бы порка, если бы не сердобольный генерал Цеттур. Его стараниями Вы точно сегодня не познакомитесь с моим ремнём, розгами или паддлом. Он смог привести достаточно убедительные аргументы, что Вас стоит только отшлёпать ладонью. — П-прошу прощения, товарищ г-генерал, но это… это же… — пыталась подобрать подходящие слова майор, но генерал продолжал: — «…это же незаконно, вас расстреляют», Вы это хотели сказать, да? Так вот, не беспокойтесь, вчера каждый член командования штаба подписал документ, который официально разрешает применить к Вам такие меры. — Вы не посмеете! Я — героиня Империи, «Дьявол Рейна», это просто возмутительно! Я буду жаловаться! — вскочив на кровать, принялась кричать Таня. Смотря на полыхающую от гнева Дегуршафф, Рюдерсдорф мысленно поблагодарил Бога за то, что казармы были пусты. Меньше всего генералу хотелось, чтобы солдаты видели своего командира в таком состоянии. «В любом случае, это пора прекращать» — решительно подумал мужчина, строго сказав Тане: — И кому же ты пожалуешься? — от перехода на неформальное «ты» у девочки в который раз за сегодня сжалось нутро, ведь это означало, что теперь Рюдерсдорф не воспринимает её как солдата. — Дай-ка угадаю… Реруген? Так вот, милости прошу. Только учти, что он, наряду с Цеттуром, принимал активное участие в составлении предыдущего плана, и вчера бедному Гансу пришлось чуть ли не умолять его воспользоваться имбирём по назначению, сделав себе успокаивающий чай. Таня нервно сглотнула, а её глаза жалобно заблестели на солнце. В другой ситуации это бы помогло майору избежать столь постыдной участи, но не в этот раз. Рюдерсдорф всю ночь морально готовил себя к тому, что Дегуршафф может попытаться давить на жалость. — Это на меня не действует. — На выдохе сказал генерал, пересев со стула на кровать поближе к девочке, от чего та испуганно вжалась в изголовье. — Подползайте сюда, майор. В ответ Таня, ещё до конца не верящая в происходящее, прижала ненавистную к груди деревянную куклу в надежде, что хоть раз Существо Х спасёт её. Но тупая кукла молчала, будто неживая. Он что, не понимает, что сейчас майора Дегуршафф будут пытать?! «Что же делать? Что же делать? Что же делать?» — лихорадочно соображала Таня, пытаясь составить «план минимизации ожидаемого ущерба», но ничего лучше, чем тянуть время, не придумала. — Я хочу знать, что меня ждёт. Я имею право на предварительное ознакомление с приговором, — увидев, как округлились от удивления глаза генерала, девочка поспешно добавила, — П-пожалуйста? — Таня, не заставляй меня думать, что всё это время я зря хвалил твой острый ум, — иронично подметил Рюдерсдорф, однако взглянув на сжавшуюся в комок майора, решил всё же рассказать. — Ты задираешь рубашку, приспускаешь нижнее бельё так, чтоб оно находилось ниже коленных чашечек, ложишься ко мне на колени и получаешь прописанные в документе пятьдесят четыре шлепка по ягодицам. Кусаться, драться, пытаться встать с моих коленей запрещено. Я удовлетворил Ваш интерес, майор? — А п-почему столько? — заплетающимся языком спросила Таня. — Мы доверили Шугелю рассчитать оптимальное для твоего возраста и соразмерное преступлению количество шлепков. Вот уж действительно, специалист во всех областях, — усмехнулся Рюдерсдорф, жалея, что не пригласил тогда фотографа, ведь выражение лица учёного надо было запечатлеть и сохранить для потомков под названием «Все эмоции в одном выражении лица». — М-может, не надо? Мне очень-очень жаль, что так получилось. Я даже извинюсь перед этим… как его там… Джугашвили, вот, — испуганно лепетала девочка, но поняв, что препираниями только усугубит своё положение, залезла под одеяло и приспустила хлопчатобумажные трусики до коленей. Генерал, будучи порядочным человеком, учтиво отвернулся, подождав, пока виновница займёт своё место на его коленях. Взглянув на слегка дрожащую от страха перед неизбежным наказанием девочку, он обнаружил, что она всё ещё была в рубашке. — Я, кажется, не поленился рассказать Вам подробнейшую инструкцию к действиям. — Под одеялом, — спиной Таня ощутила, что Рюдерсдорф вздёрнул бровь, ожидая пояснения сказанного, и потому, залившись пунцовой краской, добавила, — Я сняла их полностью и оставила под одеялом. Неудобно же. В ответ Рюдерсдорф коротко кивнул и подвернул бежевую рубашку майора так, чтоб она доходила до середины поясницы. Стараясь не думать о том, что лежит на коленях генерала с голой попой, Таня приготовилась к порке, закусив нижнюю губу, как вдруг перед её глазами появился знакомый красный камзол. — Может, присутствие друга тебя немного обнадёжит. Сдержав желание послать генерала куда подальше, Таня всё же приняла подарок и злобно прошипела деревяшке: «Ну что, доволен? Признайся, это ты виноват». Изо рта куклы послышался едва слышный голос: «Надо же, я уже не тупая деревяшка, и даже не ублюдок! — ехидно подметило «божество». — Очевидно, твоей попке надо почаще бывать на свежем воздухе, ты так вежливей становишься» Уже собираясь покрепче стукнуть наглую куклу, Таня почувствовала, что на её заднюю часть обрушился первый шлепок, от которого бросать красного офицера моментально расхотелось. Дабы не закричать от внезапной и непривычной боли, она зажала себе рот рукой. Рюдерсдорф же не останавливался и продолжал молча нашлёпывать Таню, от чего она сначала начала сжимать пальцы на ногах перед каждым замахом, а после десятого шлепка ноги майора стали будто бы жить своей жизнью: девочка пыталась достать ступнями то до пола, то до лица генерала. Последний этого терпеть не стал, и следующие два шлепка прилетели уже по пяткам. — Я же не специально! — жалобно вскрикнула Таня, убрав ноги подальше от «злого» генерала. — Это хоть считается? — Я же сказал, считается только по ягодицам, — напомнил оглашённые ранее правила Рюдерсдорф, шлёпнув девочку ещё раз, — а они у тебя чуть-чуть выше. — Ауч! Это несправедливо! — Что конкретно несправедливо? Мне казалось, что я достаточно доходчиво объяснил тебе суть твоего проступка. — Эту дуру из Содружества шлёпать никто не будет, хотя она разрушила больше зданий, чем я! АЙ! И вообще, я… АЙ! ОЙ! Ну хватит, пожалуйст-АЙ! Генерал нанёс Тане ещё четыре шлепка, причём в этот раз интервал между ними был заметно меньше. У девочки на глазах выступили первые бусинки слёз. — Поправочка: мисс Мэри Сью не будет шлёпать её военный командир. А знаешь, почему? Я ведь уже связывался Содружеством, и они лично мне сообщили, что прошение от освобождения от наказания написала её мать. — Везёт же этой поехавшей, — сказанная шёпотом фраза была отчётливо услышана генералом, и следующий шлепок был особенно сильным, из-за чего Дегуршафф издала первый громкий всхлип. — Во-первых, как я уже сказал, выбирайте выражения, майор, а во-вторых, насколько мне известно, вдова Ансона Сью сделала это только потому, что хочет наказать дочку лично. Если тебя это успокоит, то я уверен, что где-то сейчас плачет в углу одна качественно отшлёпанная матерью юная леди. Кстати, это был двадцать пятый шлепок. Ещё два, и ваш с мисс Сью конфликт заочно закончится на весьма ироничной ноте. — Это как? — утерев слёзы рукавом, спросила Таня. — Он был начат двумя талантливыми воздушными магами в небесах, а закончен двумя краснопопыми детьми, стоящими в углах своих комнат. От обиды и стыда Таня была готова провалиться под землю, но два увесистых шлепка по мягкому месту всё-таки её удержали. Закончив с половиной назначенного наказания, Рюдерсдорф решил дать отдохнуть и Тане, и своей руке, поэтому поднял девочку со своих коленей, после чего кивнул в сторону угла, который был ближе к двери. — Я не могу встать туда. — Почему же? — Я заболею. «И ведь не возразишь же» — про себя усмехнулся генерал и, спустя секунду раздумий, кивнул на изголовье кровати. Таня ответила недоумевающим взглядом заплаканных глаз, очевидно не понимая, что от неё требуется, поэтому мужчина соизволил ей помочь. Взяв девочку на руки, Рюдерсдорф уместил её на кровати таким образом, чтоб шмыгающий носик майора был направлен в угол, а сама она стояла на коленях на мягкой подушке, а потом со спрятанной под усами улыбкой добавил: — Майор, с самого утра над Берном сгущаются тучи, так что чтобы не простудиться, мало держать ноги в тепле. — Мужчина накрыл одеялом босые ступни наказанной девочки. — Будьте любезны организовать себе домик. — Какой такой домик? — спросила было девочка, как вдруг Рюдерсдорф сделал то, чего она никак не ожидала: он разместил руки Тани над её же головой, таким образом создав что-то вроде крыши. Майор с трудом сдержала негодующий стон. Она ведь так надеялась, что хотя бы в углу удастся немного успокоить саднящую попу, но генерала эти планы не волновали. — Кстати, если вдруг Вам станет слишком жарко и Вы решите демонтировать крышу домика, то я для сохранения теплоты в помещении подброшу в печку угольков. Глядишь, и булочки пропекутся, как следует. «Майор фон Дегуршафф на такие дешёвые провокации не поведётся», — гордо подумала Таня, всё же решив, что дождей и правда стоит опасаться. «Я всё ещё жду извинений», — опять раздался в голове девочки голос Существа Х. «Извинений ты хочешь?! Это ты извиняться должен! Из-за тебя это всё происходит! Я уже попы не чувствую» — всхлипнув, мысленно сказала Таня. «И опять я виноват! — в голове раздался всплеск руками. — Небось, и этой твоей бывшей коммунистке я нагрубил! Честно, уж лучше не верь в меня, чем постоянно…» «Погоди, ты о чём вообще?! Совсем уже с ума сошёл, тупой деревянный урод» — перебила девочка незримого собеседника, не понимая, что за чушь он рассказывает. «А, так ты не помнишь! Ну, не удивительно. Да и вообще, не моё это дело. Пусть тебе об этом лучше он расскажет» — с ноткой иронии в голосе промолвило Существо Х, и невесть откуда взявшийся порыв ветра перенёс один из лежащих на столе листков на кровать возле генерала, который, прочитав его содержимое, вспомнил, что задал майору не все вопросы, которые хотел бы. — Отдохнула? — спросил он у агрессивно буравящей взглядом стену Тани, на что получил недовольное бормотание. — Значит, можем продолжать. Ложись. Дождавшись, пока девочка опять ляжет к нему на колени, генерал положил ей руку на пояс и сказал: — Вместе с отчётами о результатах твоих подвигов я взял с собой ещё кое-что. Это прошение одного из твоих солдат о переводе в отряд к другому командиру. Написала его Серебрякова. Услышав это, Таня на секунду замерла, не в силах поверить в услышанное. Серебрякова хочет в другой отряд? Почему? Может, это как-то связано с тем, что говорило это деревянное чучело? — Она довольно красноречиво описала причину, и я даже не знаю, не выполнить ли мне её просьбу? «Не плакать. Не плакать. Мне всё равно. Я не плачу…» — мысленно говорила себе Таня, в то время как из её небесно-голубых глаз полились слёзы. Она вспомнила. — Вы плачете, майор? — наигранно удивлённым голосом спросил Рюдерсдорф, опять шлёпнув Таню по попе. — А почему Вы не плакали, когда обидели её? Почему Вы не плакали, когда в десять лет согласились употреблять алкоголь с сослуживцами, а она Вас отговаривала? — Я не хотела… Простите! — едва слышно шептала девочка, ощущая, как в ней растёт чувство вины за сказанные слова и как стремительно краснеет её попа. — А когда Вы послали её, цитирую, «ко всем коммунистам»? — генерал шлёпал всё сильнее. — Ай! Я выпила! Ой! Ну я же чуть-чуть! АЙ-АЙ-АЙ! — колотя ногами по кровати причитала девочка, и её слова, казалось, только сильнее разозлили мужчину: — Да кто тебе вообще разрешил пить! Да ещё и ром! Узнаю, что ты ещё раз брала в рот хоть каплю алкоголя, и от моего ремня тебя не спасёт целый взвод Цеттуров! — Каждое предложение Рюдерсдорф закреплял сильным шлепком по Таниной пунцовой попке. — Увидев это прошение, я долго не мог понять, нахрена было писать его над свечой, да ещё так, чтоб воск капал прямо на бумагу, и только сегодняшним утром до меня дошло, что это не воск, а слёзы. Знаешь, Таня, это, конечно же, не моё дело, но будь я на месте этой девушки, то после такого я бы в жизни не захотел с тобой общаться! «Если это её не вразумит, то тут я бессилен» — с надеждой на минимальное улучшение поведения майора подумал Рюдерсдорф, отвесив плачущей навзрыд девочке ещё пять шлепков подряд, от чего Таня несколько раз кашлянула, что значительно поубавило пыл генерала. — Осталось четыре, — уведомил он девочку перед ещё одним шлепком, который выдался особо сильным. — Три, — шлепок. — Два, — шлепок. — Последний, — шлепок, — Ну вот и всё. Таня не сразу услышала голос генерала. Попа болела так, будто её несколько часов жарили на сковороде. Девочка вздрогнула, почувствовав, что Рюдерсдорф положил ей руку на плечо. — Майор, попрошу Вас встать передо мной. Наша беседа ещё не окончена. Таня поднялась с коленей генерала и попыталась одёрнуть рубашку, но Рюдерсдорф слегка шлёпнул её по рукам, сказав: — Стыд — это часть наказания, а Ваше наказание ещё не окончено. Итак, Вы признаёте свою вину? — Это в начале надо было спрашивать, — прошептала девочка, опустив глаза в пол, после чего нехотя ответила, — Признаю… — Считаете ли Вы своё наказание заслуженным? — Да, — всхлип, — считаю…. — Тогда, майор, не желаете ли Вы небольшого вознаграждения лично от меня? В конце концов, Вы проявили необычайную твёрдость характера и силу воли, что, по моему мнению, должно быть вознаграждено, — Рюдерсдорф поднёс руку к Таниному лицу и слегка щёлкнул её по носу, тем самым заставив посмотреть на себя, — Шугель говорил, что такая простая форма выявления эмоций, как объятия, способствуют… Договорить генералу было не суждено, так как его шею обвили тонкие детские ручки, а на плече теперь покоилась голова Дьявола Рейна. Обнимая девочку в ответ, Рюдерсдорф даже пожалел, что никому, кроме него не было известно, что в этом дьяволёнке скрывается ангелочек. — Не называйте меня так, — обиженно-возмущённым голосом пробормотала Дегуршафф прямо на ухо генералу, который понял, что последнюю фразу сказал вслух. — Больше не буду, — примирительно положив руку Тане на затылок, сказал Рюдерсдорф, как вдруг заметил, что девочка всё ещё плачет, — Неужели так больно? Можно обратиться к врачу. Всё строго конфиденциально, и это даже будет не Шугель. — Вы сказали, что Виша больше не захочет со мной общаться. Я в этом виновата, но я не хотела… Она на меня обиделась и никогда не простит, — от плача Таня начала икать, и генерал поймал себя на мысли, что и ему стоило бы попридержать язык, но сказанного, как говорится, не воротишь, так что придётся помочь майору исправить ситуацию. — Ваша подруга довольно импульсивна и, как по мне, излишне эмоциональна, так что Вам будет достаточно просто попросить прощения. Таня вновь посмотрела генералу в глаза, не до конца веря, что Виша так легко её простит: — Виша очень обидчивая, она может меня не простить… В ответ Рюдерсдорф заговорщически сказал: — Тогда будем действовать безотказно. Майор, у Вас не найдётся листа бумаги и цветных карандашей? И только Таня захотела сказать, что никогда бы не купила настолько детскую и бесполезную вещь, как набор цветных карандашей, как вдруг лежащая на кровати кукла, будто ожив, упала на пол, и чёрная шляпа, украшавшая деревянную голову гвардейца, отпала. Оказалось, что внутри куклы находился новёхонький набор цветных мелков. «А всё тебе Бог не такой, всё ублюдок да деревянный урод. Ладно уже, держи. Я для тебя целый мир создал, всего за сутки навёл в нём порядок и окончил войну, опять-таки, ради тебя, так ещё и мелки тебе создал, а всё равно в то, что я — Бог, не веришь. Эх, горе мне с тобой…» — начало было причитать Существо Х, как вдруг его перебила Таня, чмокнув деревянную куклу в точку между нарисованными бровями. — Таня, я готов помочь тебе, но не рисовать вместо тебя. В конце концов, рисовать я не умел никогда, — напомнил о своём присутствии Рюдерсдорф, который уже успел передвинуть поближе к кровати стол, разложить на нём мелки и терпеливо ждать, пока лучший воздушный боевой маг Империи закончит облизывать деревяшку. — А что рисовать надо? — нетерпеливо спросила майор, подсев к генералу и взяв в руки синий мелок. — Хотя, нет, не говорите, я сама знаю! «Я сама знаю». Эту фразу Курт фон Рюдерсдорф запомнил на всю жизнь, ведь всякий раз, когда он пытался внести хоть какую-то правку в «картину», Таня резко отодвигала её к себе и бросала на генерала очень недобрый взгляд, сопровождая его именно этими словами. Причём и уйти по своим делам тоже было как-то некрасиво, ведь он, вроде как, пообещал помочь, так что приходилось сначала ждать, пока каждый квадратный миллиметр бумажного листа покроется слоем цветного мела, а потом пожертвовать собственной записной книжкой, потому что написать хорошее письмо с извинениями с первого раза очень трудно. Хотя надо сказать, что помощь в написании письма Таня всё же нехотя приняла, и пока генерал пытался придумать пристойное окончание для письма, девочка, казалось, витала где-то в облаках, как вдруг она спросила: — Генерал, на данный момент война ведь окончена? — М?.. Ну, в общем-то да. Как я уже сказал, как наше руководство, так и руководство Федерации готовили договор о прекращении военных действий и создании союза. Правда, если бы не одна излишне инициативная… — Кстати, а как коммунисты согласились на такое? Они же столько своих людей угробили, и всё, получается, без толку? — Без толку было бы учить тебя не перебивать. — Слегка раздражённо сказал Рюдерсдорф. — Но в этом ты права. На них и вправду как будто божественное озарение снизошло. Может, всё-таки поумнели? «Я даже знаю, благодаря кому», — с лёгкой улыбкой подумала Таня, но внешне виду не подала, ведь интересовало её другое. — Раз война закончилась, то что со мной будет? Генерал порядком озадачился таким внезапным вопросом и стал вслух перебирать варианты: — Ты можешь остаться в армии как боевой воздушный маг, работать и жить в безопасности в тылу. В конце концов, вся страна считает тебя героиней, так что на звание полковника ты вполне можешь рассчитывать. Или же ты можешь вернуться в приют, и после наступления совершеннолетия… — А если, — вновь перебила мужчину Таня, за что последний посмотрел на неё даже не раздражённым, а обречённым взглядом, — меня, ну, удочерят?.. — А у тебя есть кандидат в родители? — усмехнулся генерал, как вдруг Дегуршафф привстала и прошептала ему на ухо одно-единственное слово, после чего Рюдерсдорф на секунду задумался и, выдав Тане в руки ручку, сказал: — Это уже пиши сама. Сдув чёлку со лба, девочка села за написание письма, и через десять минут всё было готово, и Таня уже хотела побежать к Серебряковой, чтоб отдать ей открытку, но генерал её остановил, сказав, что занесёт письмо сам, а сама майор пусть пока посидит здесь. На вопрос насупившейся Дегуршафф он ответил так: — Во-первых, на тебя она ещё немного обижена, во-вторых, вся твоя рубашка в мелу, и в-третьих, Боже, Таня, надень уже штаны или хотя бы трусы, твоё наказание закончилось, как только я тебя обнял. Последняя причина заставила девочку вновь залиться краской и быстро юркнуть под одеяло в попытке отыскать нижнее бельё, но безуспешно. — Отдай! — сердито смотрела девочка на куклу, делающую вид, будто она тут ни при чём. — Отдай мне одежду, извращенец! «Тебе же сказали посидеть здесь. Подожди ещё совсем немного» — голос в голове был каким-то подуставшим. Только Таня набрала воздуха в грудь, чтобы ответить Существу Х, как вдруг в дверь постучали, и майор, спрятавшись под одеялом, спросила: — Кто это? — Майор Дегуршафф, это я, — раздался знакомый голос за дверью. — В-войдите! — выкрикнула Таня, накрыв себя тем самым одеялом с головой. Послышался звук открывшейся двери и приближающиеся к кровати шаги. Визитёр сел на кровать и обратился к лежащему на ней «одеяловому кокону»: — Майор, это правда Вы написали? — Да, я, — коротко бросила Таня, радуясь, что сейчас Серебрякова её не видит, — Виша, мне правда очень-очень жаль, что я это сказала. Ты заботилась обо мне, а я тебя обидела. Мне так стыдно… — Таня, пожалуйста, вылезай оттуда. Как только белокурая макушка показалась из одеяла, Серебрякова тут же бросилась обнимать майора: — Милая, конечно, я тебя прощаю! — со слезами радости в глазах сказала Виктория, поцеловав девочку в носик. — Я согласна! Слышишь меня, Таня? Я сог-лас-на! Дегуршафф же только и смогла, что всем телом вжаться в девушку и прошептать ей на ухо то, что последняя мечтала услышать весь этот год, с первого же дня, когда увидела Таню: — Слышу, мама.***
За окном красивого трёхэтажного дома, в котором жило всего два человека, стояла морозная предрождественская ночь. Снежные хлопья всё сыпались и сыпались, накрывая город блестящей белой пеленой. Внутри же царила настоящая семейная идиллия. В одной из комнат девушка с каштановыми волосами и синими глазами сидела на стуле возле кровати, читая новообретённой дочери сказку на ночь. Девочке было уже десять лет, но каждый вечер она упорно требовала от мамы рассказать новую сказку. По вечерам она была не ветераном войны или Героиней Империи, а обычным ребёнком. Конечно, по всей комнате были разбросаны (вернее, кропотливо разложены по стратегически важным точкам) фигурки кораблей и танков, а книжные полки ломились от литературы, которую ни одна десятилетняя девочка не предпочла бы сказкам. Лишь двоим людям было известно о существовании маленького сундучка, спрятанного под кроватью и закрытого на ключ, существующий, как ни удивительно, только в двух экземплярах. В тайнике находились только самые секретные вещи, о существовании которых в пределах этого дома запрещено было даже заикаться: книги со сказками, несколько разноцветных мелков, две куклы и четыре набора платьев для них, пока ещё скромная коллекция конфетных фантиков и испачканная разноцветным мелом рубашка, замотанная в непрозрачную плёнку. Изначально Виша хотела выкинуть эту грязную тряпку, считая, что её дочке необходимы более «девчачьи» вещи, но сама Дегуршафф-Серебрякова была категорически против, поэтому пришлось искать компромисс. Вскоре он был найден: рубашка отправлена в шкатулку (подальше от глаз впечатлительной девушки, которая даже спустя полгода видит в этой рубашке свою малышку с красной попкой и заплаканным личиком), а для самой девочки купили столько одежды, что для неё пришлось докупать отдельный шкаф. Большей части этой одежды Таня сторонилась, ведь не привыкла носить столько разноцветных, причём преимущественно розовых вещей, но ради умилённой улыбки мамы была готова мириться со многим, и даже с надетой на ней в этот вечер белой кружевной пижамой. Исключением, пожалуй, являлся лишь совместный сон, который пусть и очень нравился девочке, ведь просыпаться сразу в маминых объятиях, а не ждать целых несколько минут до её прихода в свою комнату, было невообразимо приятно, но всё равно, Таня уже слишком взрослая для этого! — Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец! — закончила увлекательный рассказ про приключения Питера Пена Виша и нежно поцеловала зевнувшую Таню в щёчку, после чего, в сотый раз за вечер обняв дочь, сказала, — А теперь пора спатки. Всё, спокойной ночи, милая, мамочка выключает свет. Погасив лампу, девушка уже собиралась покинуть комнату, как вдруг в её глазах загорелись игривые искорки, и она обратилась к девочке: — Сегодня тебе, наверное, стоило бы лечь вместе со мной, потому что сегодня канун Рождества. Санта Клаус может побояться заходить к тебе в комнату, потому что… может споткнуться об… об… о, вот об этот самолёт, да, точно! Он споткнётся, ты проснёшься, он испугается и убежит. В-вот… «Да, такое могла сочинить только моя Виша» — Таня с улыбкой наблюдала за стараниями матери уговорить её поспать вместе, но ответила с серьёзно-озабоченным выражением лица: — Точно, как же я могла об этом не подумать! Спасибо, мама, я сейчас приду, только пожелаю спокойной ночи своему щелкунчику. Таня уже собиралась встать на пол, как вдруг к ней подбежала Виша и надела на ноги дочери тапочки-сапожки с пришитыми помпонами — Рождество, как-никак. — Танюша, ты же знаешь, как мне не нравится, когда ты ходишь босиком, — проворковала девушка и быстро скрылась за дверью, надеясь избежать очередной лекции под названием «Не называй меня Танюшей». Сама же девочка, вскочив с кровати и взяв с собой подушку, подошла к кукле-щелкунчику, стоящей в углу комнаты, и обратилась к ней: — Ты знаешь, у меня есть для тебя подарок. «И какой же?» — спросило Существо Х, уже отчаявшись, что стоящая перед ним девочка однажды признает его Богом. — С этого дня, я буду называть тебя так, как ты захочешь. Заслужил. Минута молчания, и вдруг кукла сказала то, чего Таня точно не ожидала услышать: «Знаешь, я уже даже привык, что ты называешь меня Существом Х. Давай не будем нарушать традиции?» — Как хочешь, — сказала девочка, одарив куклу шутливым воздушным поцелуем, — Спокойной ночи, злюка. С Рождеством тебя. Таня вышла из комнаты, а «злюка» всё не мог определиться, что же оставить под ёлкой: конструктор или набор для самостоятельного приготовления шоколадных конфет. Однако потом с ухмылкой вспомнил, что в письме, адресованном Санте, было и то, и другое.