Отведи меня домой

...давай будем честными — жизнь отвратительна,

вокруг слишком много плохого, так что я готов жертвовать

чем угодно в этом мире, только бы быть с тобой.

Ты придаешь смысл этой несмешной шутке,

затянувшейся на века.

Сяо Чжань напротив смотрит в глаза долго, кажется даже не моргает и только потягивает глоток за глотком жидкость из бокала, сидя на одном с ним диване. Ибо почти некомфортно, точнее он думает, что так должно быть, но руки и ноги будто налиты бетоном — стойким и не имеющим температуры, он удерживает на месте, не влияя на волю. Наверное, он все же там, где должен быть. Это успокаивает?       Да нихрена. Ван Ибо отпивает из своего бокала, продолжая упираться локтями на собственные колени, и старается больше смотреть перед сбой, потому что от цвета теплых глаз что-то внутри болезненно сжимается, колется. – Чжань-гэ... – Нет, Ибо. Нет, – жестко припечатывает Сяо Чжань и делает еще глоток так остервенело, будто хочет напиться поскорее и забыть этот разговор, этот вечер, эту ночь. Внутри кисло от обиды. – «Да, Ибо, да», — так ты кричал когда-то, – едко тянет высоким голосом Ибо и фыркает на злой прищур. Сам виноват. – Прекрати, гремлин, – Сяо Чжань пихает его ногой в бедро, протянув ту по дивану. О, вот так мы, окей. Ибо не выдерживает, отставляет стакан в сторону и подхватывает его лодыжку, наклоняется, обхватывает пальцами вторую и резко тянет его на себя, чтобы уложить длинные ноги на свои колени. Чжань проезжается пятой точкой по жесткой обивке, только чудом не выпускает свой бокал из рук и зло смотрит, но не вырывается. Вы посмотрите какие мы опасные, так и хочется затискать... и получить кулаком по роже, это можно, Чжань все же не кисейная барышня. Ван Ибо раньше часто перекладывал его ноги на себя, это было комфортно и правильно — проводить время вот так. В голове проносится знакомая фраза, говорить которую ему нравилось каждый день. – Ноги Чжань-гэ… – …самое настоящее искусство, – Чжань вдруг шепчет это и, кажется, даже сам от себя этого не ожидает, тушуется и опускает взгляд, разглядывая что-то на дне бокала, только теперь это раздражает, а не является долгожданным спасением, потому что именно сейчас хочется посмотреть этому засранцу в глаза. – Чжань-гэ, почему ты такой глупый? – бормочет Ибо, начиная поглаживать стройные лодыжки через плотную ткань узких джинсов одной рукой, пока второй удерживает бокал. Господи, зачем ты дал ему такие ноги, может быть, будь они не такими впечатляюще длинными, Ибо было бы полегче. Вряд ли конечно, но вдруг — надежда умирает последней. Он хмыкает и делает еще глоток. Время уже совсем позднее, почти два часа ночи, его ранняя пташка обычно в это время уже спала, иначе с утра будет чувствовать себя совсем паршиво. Нехорошо так задерживаться, но радует, что они в квартире Чжань-гэ, так он хотя бы сможет сразу лечь в кровать, как только выгонит бывшего из своей квартиры. Эта мысль оседает опять чем-то кислым во рту, так что глоток егермейстера вновь спасает. С весом Чжань-гэ любить алкоголь вообще противопоказано, он так быстро напивается, но почему-то эта зеленая бутылочка с головой оленя всегда поднимала ему настроение. Ибо тоже полюбил его со временем, но такой радости она еще никогда не вызывала, как сегодня. Если забыть, что прошло уже два года в разлуке, то можно даже представить, что они только закончили говорить с друзьями, совсем устали и вот прилегли на их диван отдохнуть. Свет приглушен, Сяо Чжань все же откинулся на подлокотник, подложив подушку для удобства под спину, прикрыл глаза. Блять, как же он скучает, с-с-сука. В глазах предательски колет. – Чжань-гэ, – робко и тихо. Прикрывший было глаза мужчина перед ним напрягается, хмурится и рычит: – Что? Что ты хочешь, Ибо? – Поговорить, – просто и бесхитростно. Он поднимает взгляд и в нем столько надежды и тоски, что это даже хорошо, что Чжань этого не видит — попросту не выдержал бы. сорвался. им нельзя. Сяо Чжань вздыхает, ставит стакан на столик (который когда-то притащил Ибо, светился тогда и все болтал о первом знакомстве с икеей) у дивана и откидывает голову назад вновь. Подлокотник под затылком жесткий, но не твердый. Проскальзывает сожаление. Все так сложно. Эта встреча спустя два года. Они умудрились ни разу не встретиться, даже находясь в одном городе. Наверное, Чжань все же намеренно избегал места, где мог быть Ибо, сколько бы ни уверял себя в обратном. Он такой трус. Черт. Так. так, так... так паршиво. Хуже было только в их последнюю ссору. Ему до сих пор иногда снится тот яростный голос Ибо, его едкие слова, ярость самого Чжаня, посуда хоть и не билась, но любимый скейт Ибо все же запустил в стену в порыве — чудом тогда не сломал, кажется. Сяо Чжаню после было так стыдно. Интересно, Ибо еще катается на нем? – Ты же все знаешь, – обессиленно шепчет он, двумя пальцами сжимая переносицу. Он устал. Напряжение вечера буквально убивает его, недосып и алкоголь картину вообще не улучшают, хотя сколько он выпил в том клубе, вроде немного совсем, а эти руки... Чжань готов биться затылком о стену. Нельзя. нельзя. нельзя-нельзя, почему чувствовать их на себе все еще так приятно? Он готов кричать от отчаяния. – Я ничего не знаю, Чжань-гэ, – фыркают насмешливо в районе ног и от шока Чжань даже открывает глаза. Смесь злости и обиды опаляет изнутри, жжется, он хочет возмутиться, но Ибо, поймав его взгляд, почти гипнотизирует и продолжает говорить: – За этот вечер ты все еще не сказал мне ничего внятного. Я хочу поговорить, ты согласился, а в итоге сидишь тут, пьешь и теперь отказываешься на меня смотреть, – его ладони вдруг сжимаются на левой лодыжке, и говорит он как-то странно хрипло, с надрывом. Боги, не говори так, пожалуйста. – Тебе противно говорить со мной? Я тебе противен? Да, – должен сказать Сяо Чжань, должен скривить лицо, отвернуться, сказать, что говорить им не о чем, должен прекратить эту пытку и пережить период тоски вновь в одиночестве. Пережить и затолкнуть подальше то тепло, которое разливается внутри от этих рук на теле, от этого взгляда, от этого голоса, из-за самого Ибо в частности. – Нет, – (глупо). говорит он глухо и тянется вновь к своему бокалу. Почти сваливается неловко с дивана, но Ибо перемещается ближе, подхватывает его под бедро, чтобы не дать перекатиться на пол, наклоняется к столику сам и подает стакан в тонкие руки. Не то чтобы даже маленькие, но по сравнению с его всегда такие аккуратные, что аж странно. Но им нравилось, с самого начала нравилось. И до сих пор нравится. Ибо остается сидеть ближе, положив на свои колени его голени, принимается мягко их мять обеими ладонями (куда только умудрился деть свой бокал), и Чжань не может игнорировать его рвущуюся на лицо улыбку. Ибо кусает губы и почти светится в полумраке гостиной, Чжаню из-за этого тоже хочется улыбаться, но сдерживает себя. Пьет он в тишине.       Блять, он в такой жопе. – Тогда ты поговоришь со мной? – с надеждой поднимает на него взгляд тот, кого Чжань любил слушать часами, даже если это жутко бесило поначалу. Да и сейчас любит наверное, просто это было так давно, что он соскучился. Даже не может уже определиться. – Ибо, нам не о чем говорить, нам плохо вместе, ты помнишь, – звучит это неожиданно с укором. Ибо знает, что его винят не за то, что все было плохо, это их общий косяк, но он напомнил сейчас, сделал больно, вот почему эта длинная булка на него внутренне обижается.       Вот же багет с помадкой. Ибо поднимает голову, осматривается вокруг впервые за то время, что находится здесь. Ему так радостно на душе из-за того, что Чжань не переехал. Эту квартиру они вместе выбирали, Ибо тогда только крутился рядом как раздражающий элемент в привычной спокойной жизни Чжань-гэ и смущал его своей живостью, своим весельем и шумом. Чжань никогда не понимал, как Ибо умеет ж и т ь . И главное делает это так, что и Чжаню рядом с ним хотелось. Не то чтобы до появления шумного молодого человека без башки и с шилом в одном месте он был каким-то склонным к суициду, пессимизму или апатии, но... Жизнь без Ибо и с ним — разительно противоположные по своему существу вещи. Учиться жить без него было страшно, Чжань никогда не отрицал и отрицать не будет. Только смотрит на профиль парня, который скорее всего машинально продолжает поглаживать его по голеням, иногда мягко жмякает натянутые мышцы пальцами, это приятное и такое забытое чувство. Ему нельзя плакать, он и не будет, но ебать       это невыносимо. – Ты никогда не сможешь отпустить контроль, не сможешь не хотеть все просчитывать, – это раздается в тишине квартиры внезапно. Сяо Чжань машинально сжимает пальцы на тонком стекле. Ибо не обвиняет, только глухо констатирует факт, разглядывая кухню в отдалении. Там появилась новая плитка, ему даже интересно, что там за цветы такие нарисованы. На подсолнухи не похоже. – А я не выдерживаю контроля. – Ты любишь свободу, ты живешь ей, – в тон ему отвечает Сяо Чжань, только вот взгляд от его щеки не отрывает. Как же он любил в нее целовать его по утрам. Звучит почти виновато, но повода злиться на собственных тараканов уже давно нет. С ними или надо учиться жить, или никак. – Меня это пугает. – Я не могу сидеть дома целыми сутками или отчитываться тебе о каждом своем вдохе, я постоянно в движении, я люблю то, чем я занимаюсь, – он наконец смотрит в теплые глаза Чжаня. – Я люблю свои уличные танцы, я люблю срываться по ночам в студию, чтобы с Сыненом попробовать только что пришедшие в голову идеи, я люблю гонки, свои скейты, люблю с ничего уезжать с парнями в Лоян на попутках в семь утра, люблю свою жизнь. Чжань не может игнорировать ту щемящую нежность, что прячется за солнечным сплетением. Он все это знает, Ибо всегда таким был, таким и останется. Это так хорошо, что аж больно. – А я не могу. Я работаю по расписанию, я по нему живу. Я не могу просто доверить что-то случаю, мне нужно знать, что меня ждет, чтобы быть готовым. Я ненавижу сюрпризы, – фыркает он, морщась и опуская взгляд на свои ладони, сжимающие хрупкое стекло. – Мне было трудно просыпаться и понимать, что тебя нет рядом, а на столе лежит записка. Я не могу сорваться с тобой в Лоян посреди недели, у меня работа пять дней через два как у большинства. Я боюсь за тебя, когда ты на гонках, это тяжело. Я терпеть не могу, когда ты внезапно меняешь свои планы или сообщаешь о чем-то слишком поздно, а я уже не могу к этому подготовиться. Он сам не понимает, почему теперь говорит как тогда — два года назад, когда они старались работать над их отношениями вместе, что-то решать, переделывать себя друг для друга, но были не способны жить иначе — Ибо постоянно зависал где-то между привычной жизнью, свободной, как сам ветер, и Чжанем с его уютом и теплом, с домом и любовью, где было на кого положиться, а Сяо Чжань впадал в панику от вечной энергии Ибо, постоянно нервничал и злился, когда планы шли под откос, а привычный порядок вещей менялся. Он кусает губы и уже не знает, что с этим делать. Плечи тяжелеют. Зачем они все это начали? Им не хватило боли два года назад? Чушь собачья. – Знаю, я все знаю! – вдруг рычит Ибо и валится лицом ему в колени. Это звучит отчаянно, с болью и тоской, которую ощущает и сам Чжань в этот момент, он тянется зарыться пальцами в эти цветные вихры, — в неоновом безумии клуба он не разглядел, но, кажется, теперь те отливают чем-то бирюзовым, — но замирает на полпути, потому что тот продолжает: – Но еще я знаю, что жить без Чжань-гэ больнее, чем с ним. От неожиданности Сяо Чжань так и замирает, стараясь переварить. Возможно, это все алкоголь и вековая (по ощущениям) усталость, но первой мыслью было то, что он, кажется, уже слышал это в какой-то дораме, и скорее всего это была отсылка, которую надо бы поскорее понять, иначе упустишь мем. В затянувшейся тишине раздается его неистеричный смешок. – Бо-ди, – это звучит так знакомо, им больно от этого, но так хорошо, – с каких пор ты такой романтик? – он наконец опускает ладонь, волосы чуть жесткие от постоянных окрашиваний, но перебирать их все еще безумно приятно, настроение повышается, несмотря на боль, хотя даже любимый егермейстер в этот раз не помог. Вспомнив об алкоголе, он машинально свободной рукой отставляет бокал на столик. – Мы не виделись два года, Чжань-гэ, – Ибо поднимает взгляд, обнимает его под коленками и смотрит так хитро-хитро, прищурившись, подается на прикосновения, словно самый настоящий домашний кот, и почти мурлычет: – Без тебя у меня было много свободного времени, я начал читать. – И что же ты прочитал последним? – Сяо Чжань вскидывает брови будто бы удивленно, дает себе еще немного утонуть в этой атмосфере и ерошит приподнятую челку. – Неполноценный человек, – задумывается всего на мгновенье, глянув на потолок, и вновь смотрит только в глаза, – нихрена не понял, но было интересно. Чжань смеется. – Ты же не любил смотреть со мной аниме, – лукаво щурится, – да и в той книге нет романтики, Бо-ди, так себе отговорочка. Ван Ибо фыркает, резким движением головы старается убрать упавшие на лицо волосы, не разжимая рук, но у него не выходит и за него это делает Чжань. Короткая передышка, за которую можно осознать происходящее и взять себя в руки, и Ибо тратит эти мгновенья неправильно. – Я умею терпеть, Чжань-гэ, твою же работу я как-то терпел. Чжань мрачнеет мгновенно. До Ибо тоже сразу доходит, что он долбоеб, но теперь уже ничего не изменишь. Было много криков. Чжань не хочет знать точно, сколько они ссорились на этой почве. Да, начальник пользовался тем, что он не мог отказать, постоянно не оплачивал переработку, заваливал тем, чем Сяо Чжань в принципе не должен был заниматься, но это было единственное место, где он смог получить работу без опыта, ему нужно было выдержать там для будущего, даже если во вред себе, даже если работая почти в рабстве, как выражался тогда Ибо, прекращая материть старого ублюдка по новой. Он проработал в небольшой конторке ровно полтора года, отрисовывая для них эскизы дизайна жилых помещений, а также мотаясь по поручениям своего прямого босса, устраивая встречи с клиентами и договариваясь с поставщиками. Все это, кроме непосредственно разработки дизайнов, естественно не входило в его обязанности. Он уволился сразу же после того, как за Ибо закрылась в последний раз дверь его квартиры. Теперь он может договориться с кем угодно о чем угодно, у него стальные нервы, навык не-спать-трое-суток-и-не-пугать-людей-своим-внешним-видом, но Ибо не было в его жизни два года и теперь неясно, задержится ли он рядом и останется ли. Бо-ди смотрит на него с сожалением, ему самому сейчас паршиво от того, что он все испортил, но так и надо. Они не смогут вместе. Они не смогли тогда.       Что изменилось сейчас? – Чжань -гэ... – тянет Ибо шепотом, тот переводит на него уставший взгляд и от этого действительно больно.       Блять, какой же он на самом деле придурок. – Чжань-гэ, пожалуйста, я прошу тебя, – он прижимается ближе, теперь полулежит на нем и все смотрит и смотрит ему в глаза. Черт, прекрати, пожалуйста, мне ведь тоже больно. – Что ты хочешь, Ибо?       он устал.       пусть это закончится.       хватит. – Тебя. Где-то в глубине квартиры с тумбочки падает игрушечная пластиковая собака. Игрушка на реакцию, Ибо подарил ему ее на новоселье. Бесполезная штука. Сяо Чжань даже никогда не играл с ней. Он ни за что ее не выкинет. Что? – Чжань-гэ. – Блять, Ибо- – Чжань-гэ! – Нет, Ибо, прекрати, Ибо! – Чжань-гэ, просто послушай меня, стой!.. Они барахтаются на диване как школьники: упрямо, с какой-то поистине баранской упертостью, даже не обращая внимания на причину этого противодействия друг другу. Ибо просто вновь хочет сделать что-то безбашенное, он чувствует, что это его шанс, что в жизни стоит попробовать все, иначе он себя не простит, а Чжань не хочет просто сдаться, он не может себе позволить, он не знает, что будет, если он сдастся, даст слабину, позволит решать за него или сделать то, о чем он пока не имеет ни малейшего понятия. ему страшно. Это утомляет. – Чжань-гэ! – Бо-ди. Они рявкают друг на друга, пьяные (не из-за алкоголя) и раздраженные, от неожиданности вновь замирают, однако Ибо приходит в себя быстрее и затаскивает бывшего к себе на колени. Чжань так устал, что даже не сопротивляется. Ему, наверное, даже не хочется. На самом деле, они оба не очень любят этот диван. Он жесткий и всегда был маленьким для них двоих — ноги Чжаня слишком длинные, чтобы нормально устроиться на нем, а Ибо постоянно скатывался с него и не мог нормально развалиться, когда они лежали вдвоем, еще и Чжань-гэ постоянно ткнет куда-нибудь, костлявый такой, и спина затекает быстро на жестком, просто катастрофа. Но сейчас сидеть на нем вот так — непонятно как устроившись друг на друге, откинувшись на спинку дивана, пока Чжань сдается и укладывает голову ему на плечо, согнувшись в три погибели и сев между его разведенных ног, — кажется благословением. Сяо Чжань даже не собирается жаловаться на тянущую боль в пояснице, ему так спокойно не было уже...       два года. точно. – Ты послушаешь меня? – Я всегда тебя слушаю, Бо-ди, – мягко выдыхает Чжань, прикрывая глаза, – даже когда не хочу этого. Разгоревшийся было гнев уже улегся, оставляя после себя что-то глухое и звенящее, однако теплое, пока они сидят вот так вместе. Ибо чувствует шпильку в свою сторону в его словах и принимает ее с достоинством. Он заслужил, да, и теперь обнимает за талию крепче уверенно, с гордостью, почти говоря, что я, конечно, долбоеб и тот еще придурок, но я все еще твой придурок, ты не изменишь этого. Чжань слышит эти слова в его движениях и закрывает глаза, потому что так нельзя.       хочется. но нельзя. – Чжань-гэ самый упрямый человек из всех, кого я знаю, – с какой-то странной легкостью начинает Ибо и это напрягает, учитывая их настрой, но он всегда мог вдохновиться чем-то, чего Чжань попросту не замечал. Он только мысленно жмет плечами и чуть ерзает, устраиваясь удобнее. – После меня, конечно же, – в ответ хмыкают. – Как самодовольно, Лао Ван. – Учусь у лучших, Лао Сяо, – вторят ему и целуют в макушку. Жест такой привычный, такой легкий, Сяо Чжань не верит, что прошло два года. – Чжань-гэ всегда был для меня лучшим. Чжань-гэ всегда такой упрямый, но самый лучший, хоть и глупый. Такой глупый. Ибо выражается непривычно, будто уже пьян, но так быть не может — в клубе со всеми он не пил, они приехали сюда на его машине, а той малости, что Чжань плеснул ему скорее чтобы занять время, руки и мысли, не хватило даже чтобы свалить его самого — способность Ибо пить крепкий алкоголь даже не морщась всегда восхищала. Юй Бинь как-то сказал, что он похож на фанатку, когда Ибо залпом глотает текилу, Сяо Чжань даже не думал отрицать. Это зрелище было противозаконным. – Чжань-гэ говорит, что всегда слушает меня, но он не слушает, – вдруг раздается над ухом, и Чжань отвлекается от своих мыслей, хмурится, поднимает голову с его плеча, чтобы посмотреть негоднику в глаза, чувствует смутное возмущение и подвох, когда Ибо просто улыбается: – Чжань-гэ, я же говорил, что никогда тебя не оставлю. Это звучит с такой непосредственностью и верой, что впору задуматься о своем психическом благополучии — точно ли эти два года разлуки существовали? Вдруг он так заработался на того старого ублюдка, что свалился где-то с обмороком и пролежал в коме, а потом как-то незаметно для себя из нее вышел.       Господи, какой же бред. – Ибо, мы расстались два года на- Его прерывают поцелуем в лоб. Ибо просто мягко касается кожи губами, а внутри все сводит теплой судорогой и так больно и хорошо одновременно. Весь их вечер такой — болезненно-приятный. – А еще я говорил, что люблю тебя. Вот так просто. Он всегда говорил это так — будто это также естественно, как дышать. Сам Чжань так не умел. – Ибо, объясни мне. Тот поспешно кивает, прижимает к себе ближе, ведет ладонью по его плечу, старается уложить на себя обратно, вернуть на место. Чжань сопротивляется вяло и больше по привычке, чем всерьез. – Ты хотел все закончить, я не мог держать тебя, даже если люблю. Я видел, как тебе было плохо, и не мог это вынести, – это не похоже на оправдание, Ибо рассказывает почти как сказку на ночь, настолько же непонятно, как и весь их разговор, вся их встреча. Чжань уже не знает, что ему думать, куда нестись, какой план строить, так что решает просто слушать, поддаться, потому что больше уже не выдерживает, нет сил. – Сейчас мне двадцать три. – А мне двадцать девять, – совершенно отупело (на свой взгляд) ляпает Чжань, Ибо смеется. – Старикашка, – звучит даже не по-гремлински, а как-то слишком тепло, однако он все равно получает в плечо. Несильно, но ощутимо, из-за чего смеется еще и громче. Соседи возможно будут недовольны, стены тонкие. – Я это к тому, что мы собираемся открывать студию. Для этого придется много работать, пока закончим с ремонтом, мы уже купили здание, пока раскрутимся, соберем достаточно групп, там и до постоянной занятости рукой подать, у меня уже собирается неплохая группа из малышни знакомых... Чжань хмурится, пока слушает его, он вроде понимает, к чем тот ведет, но решительно ничего не понимает, пытается встать и вновь посмотреть в лицо этому великому и непобедимому Наполеону с его планами, но ему банально не дают выпрямиться, сжимая талию в объятьях. – Не будет больше неожиданных срывов в Лоян, не будет больше внезапных гонок через час, только запланированные, не будет больше ночных поездок, потому что тогда я банально буду падать к вечеру, а это самое время для тех, кто собирается ходить после рабочих часов- Выносить это невозможно, Чжань все же вырывается и неудобно отклоняется, смотря в расслабленное лицо Ибо. Он говорит об этом так отвратительно спокойно и мечтательно, будто не его жизнь разрушится из-за таких планов, а чья-то чужая, далекая, не имеющая к нему никакого отношения. – Ибо! – он не выдерживает и ляпает того по плечу, заставляя остановиться. Ван Ибо не сопротивляется, только смотрит на него с плохо скрываемой улыбкой, не убирает рук с его талии и в общем выглядит слишком довольным. – Ты сейчас это серьезно? Ты так не сможешь, ты смеешься надо мной. – Никаких шуток, Чжань-гэ, – хмурится, но его вновь перебивают: – Это не для тебя, ты не такой. – Чжань-гэ, а какой? – этот вопрос ставит в тупик. Сяо Чжань поднимает на него взгляд, даже не зная, когда начал вдруг в растерянности рассматривать обшивку их дивана, а теперь Ибо ждет ответа. Он смотрит ему в глаза, уже не улыбается, но и не видно той самой морщинки между бровей. Ему не любопытно, то такое странное чувство — слишком отчаянно выглядит для обычного интереса, это почти потребность, ему необходим узнать, им нужно об этом поговорить, и Чжань сдается. В который раз за сегодня. Ему кажется, он научился уступать за это время, возможно даже ценить свои силы, отпускать себя и радоваться — необходимость всего этого пытался донести до него Ибо, но, похоже, стало доходить слишком поздно. – Ты другой, Бо-ди, – мягко отзывается он, садится удобнее, уже больше опираясь на парня под собой, поясница совсем затекла. Хочет на этом и остановиться, но упрямство в чужом взгляде говорит о том, что у него не получится. Сяо Чжань глубоко вздыхает и смотри куда угодно, только бы не встречаться с этим внимательным взглядом. – Ты живой. Тебе нравится жить в движении, вдохновляться и вдохновлять других, ты такой адреналиновый наркоман, – он даже вдруг хмыкает, погрузившись в воспоминания, и продолжает тихо: – Ты такой светлый, я всегда поражался этому, Бо-ди, рядом с тобой хочется жить, ты и есть свет, тебя нельзя просто запереть в расписание, в стены и контролировать, ты не выдержишь так долго. Сяо Чжань так сильно уходит в собственные мысли и все говорит-говорит-говорит, что простой поцелуй под губами становится для него полнейшей неожиданностью. Он знает наверняка — целились точно в родинку. Взгляд Ибо искрится, он таким счастливым его не видел даже когда тот пришел первым на незаконном треке, когда Чжань в шутку пообещал пойти с ним на свидание за выигрыш. Оно было отвратительным. Они промокли, везде опоздали, Чжаня вообще окатило из лужи с головы до ног, а экран телефона Ван Ибо покрылся первыми трещинами после неудачного столкновения с прохожим, зато потом всю ночь они лежали на пушистом ворсистом ковре в съемной квартире Ибо, целовались до одури и залипали на мигание гирлянд, что висели на стенах круглый год. Об этом он думает, когда Ибо тянется его поцеловать. О той ночи он забывает, когда наконец подается ближе сам. Губы Ибо в мелких ранках, ощущается чуть жестко, но так приятно, он прихватывает нижнюю и прикусывает, как любил это делать, как все еще любит, прижимается ближе, пока чужие ладони скользят по пояснице выше, оглаживают спину и прижимают к себе. Ибо в ответ не сдерживает довольного звука, когда в отместку прихватывает его верхнюю губу и улыбается, так широко улыбается, что это мешает, они только касаются губами, стараются прикусить или лизнуть, но почти смеются и у них не выходит нормальный поцелуй. – Чжань-гэ такой глупый, такой невозможно глупый, только я глупее моего глупого гэгэ, – увлеченно бормочет Ван Ибо и вновь целует его в ту самую родинку. Чжань возмущенно охает и пытается лупануть его по груди, но его руку перехватывают и переплетают с ним пальцы. Чжаню хочется плакать от того, как это хорошо. Он сжимает чужую ладонь в ответ. – Какой же ты глупый, гэгэ, ты мой свет, ты моя жизнь, это без тебя я не могу, глупый, какой же ты глупый. От резкого движения Сяо Чжань валится на спину, слабо (мужественно) вскрикивает от удивления и только по довольной ухмылке на этих губах понимает, что так и было задумано. Ибо нависает над ним буквально в паре сантиметров, смотрит так, будто сейчас соберет в мешочек цянькунь чего бы это ему ни стоило, соберет любой ценой и унесет, заберет себе и спрячет от всего мира к чертям, потому что все, это конец — дальше дороги нет и он больше не отпустит этого глупого человека, который когда-то подумал, что его жизнь заключается в дороге, пыли и танцах, в скорости и шуме, а не в тепле глаз напротив, не в этих тонких руках и убаюкивающем голосе, не в этом человеке. Это было такой большой ошибкой. Блять, как же это было глупо.       Мы в такой жопе с тобой, Чжань-гэ. – Ибо, – тихо бормочет Сяо Чжань и отпускает его шею (когда только успел обнять), чтобы осторожно погладить его по щеке, вернуть в реальность. Ибо целует в самую середину ладони даже не задумываясь, прижимается к ней сам и смотрит-смотрит-смотрит, он сейчас упадет или закричит — возможно все вместе. – Чжань-гэ, ты будешь со мной? – Сяо Чжань распахивает глаза и чуть ли не воздухом давится, напрягается, Ибо чувствует панику. пиздец. – Мы обо всем поговорим. Чжань-гэ, прошу тебя, мы все обсудим, я тебя обещаю, только будь со мной, я люблю тебя. В ответ тишина.       Вот же блять. В этом весь Ибо — заторможенно думает Чжань, разглядывая панику на его лице. Он не убирает руки, гладит его по щеке большим пальцем, смотрим ему в глаза и думает только о том, что, похоже, Ибо никогда не изменится. Или для этого просто должно пройти больше времени, но он как приносил хаос в его спокойную расписанную по часам жизнь, так и не пытается остановиться со временем. Сначала это казалось жутко раздражающим: Ибо всегда лез туда, куда не просили, его было много — яркий, шумный, слишком живой для привыкшего к скуке и одиночеству обыденной жизни Чжаня. Потом это стало привычным — рассчитывать на то, что Ибо может прийти, может куда-то позвать, вот тут надо бы приготовить побольше, вдруг появится; вот тут не стоит отключать звук на телефоне — Ибо может позвонить, а потом устроить ему промывку мозгов за то что не ответил, а тот ведь правда волновался; вот тут он может попросить помочь, всего два дня до выступления, а он не понимает, куда и как вешать растяжки, чтобы не смотрелось убого. Ибо всегда много, он просто такой, какой есть. И Чжань влюбился. Влюбился в то, как рядом с ним бывает весело, влюбился в ту жажду жизни, что чувствуется рядом с ним, влюбился в ощущение свободы, когда этот умалишенный везет тебя на байке на грани дозволенной в городе скорости. А потом полюбил. Его смех, его энергичность, его упрямство, его бесячие шуточки про возраст, его коллекцию скейтов, его неуемность, полюбил устраивать трепку полотенцем по жопе за замызганную в пиздец кухню и целовать после за попытку приготовить завтрак; полюбил его мутный взгляд, который видел только Чжань, когда неиссякаемая, казалось бы, батарейка заканчивалась и надо было подзарядиться в тишине; любил это каменное выражение лица при незнакомых людях и короткие панические дерганья, что мог видеть только он; полюбил самого Ван Ибо, даже если было сложно. Наверное, это просто его судьба — жизнь не даст ему быть до конца своих дней идиотом и провести отведенное ему время по расписанию, не живя, зато, конечно же, существуя, как каждый среднестатистический человек. Что же такое хорошее в прошлой жизни совершил Чжань, что его так бесоебит вознаградили? – Чжань-гэ, – вдруг подает сиплый голос парень над ним, выдергивая из размышлений. Нижняя губа Ибо подозрительно темнеет ближе к контуру, похоже опять прикусил от нервов, и Чжань давит в себе желание слизать кровь только потому что тот продолжает: – Я понимаю, ты взрослый старый человек, тебе надо все обдумать, я не тороплю, – он улыбается и поспешно кивает, делая вид, что ни капельки не волнуется, только ехидничает привычно, а сам сжимает пальцы на его бедре так, что впору уже вырываться, потому что больно, но Чжань не спешит. Только смотрит вниз, прижимается к нему бедром, намекая, и ухмыляется: – Что-то не очень похоже. Ибо улыбается шире, видя, что его не собираются с криком послать нахуй и выставить за дверь. Не то чтобы его рассудительный глупый гэгэ так мог бы сделать, но даже такая мелочь успокаивала расшатавшиеся нервишки. – Это просто бонус, чтобы тебе приятнее думалось, – он даже умудряется пожать плечи, хоть и не очень удобно в таком положении, Чжань в ответ смеется и с силой почти роняет его на себя, целуя первым. Они поговорят, они обязательно поговорят. Ибо расскажет ему, что, хоть такая шумная и яркая жизнь ему нравится, он правда был счастлив, проводя свои годы вот так — свободно, не думая о завтрашнем дне, но период подросткового максимализма (и так довольно затянувшийся) прекращается, ему все больше хочется комфорта, чего-то постоянного, особенно вернуть своего Чжань-гэ и их стабильное счастье, когда можно друг на друга положиться и проводить время вместе после тяжелых дней или наоборот — счастливых. Чжань расскажет ему, что давно уже сменил работу, нашел место, где его ценят по достоинству, что он учился все это время ценить себя и давать себе волю, расскажет, какой сразу серой стала жизнь без персонального солнца. Расскажет, они обо всем поговорят и только потом Чжань огласит ему решение, которое уже принял, которое принял уже много лет назад в каком-то клубе, который уже вроде как и закрылся даже. Ван Ибо тогда взорвал танцпол, он двигался как бог, жил музыкой, а смотрел только ему в глаза и улыбался. Тогда он и понял, что попал. Настолько сильно. Лучше бы Ван Ибо взять на себя ответственность. Ибо от удивления замирает и отвечает не сразу, приходит в себя только от слабого укуса в щеку и тяпает в ответ за нижнюю губу, чтоб неповадно было этому глупому Чжань-гэ, который скоро все поймет. Чжань возмущается и еще один поцелуй переходит скорее в драку, они увлекаются, Ибо наваливается сильнее, прижимает своего гэгэ к кровати сильнее, будто это поможет ему перехватить чужой язык и не дать прикусить игриво свой. Это так ужасно, но им всегда было все равно, что там может быть за гранью, когда они вместе. – М-м, Бо-ди, – возмущенно тянет Сяо Чжань, когда Ибо случайно прикусывает его за верхнюю губу сильнее, чем планировал. Он дуется и собирается отвернуться, при этом пытаясь снять боль, растирая пострадавшее место, походя при этом на очень странную пиранью. Ибо смешно, он любит этого глупого человека и хочет загладить свою вину, прижимается ближе, отвлекает и целует вновь, на этот раз мягче, нежнее, извиняясь не только за укус, но и за всю ту боль сразу. Он не может гарантировать, что ее больше не будет, он даже уверен, что еще многое впереди, но он обещает стараться, ему хочется стараться. Ради себя, ради Сяо Чжаня, ради них. Когда Ибо с нажимом ведет по его бедрам ладонями, Чжань неосознанно разводит их шире, давая место прижаться ближе, вот так, чтобы чувствовать дыхание другого даже грудью. Касание к голой коже спины обжигает, он выгибается, чувствуя, как Ибо поцелуями переходит сначала на щеку, потом под ухом, линия челюсти, шея — решающий выстрел. – Бо-ди? – выдох больше похож на несдержанный стон, тело начинает подводить, хотя алкоголь уже явно не влияет на это. Парень не отвечает, только выцеловывает непонятные узоры на отвыкшей от ласк коже, оглаживает бока под явно мешающейся толстовкой, прикусывает у самого плеча и Чжань вздрагивает — настолько это неожиданно. Плавиться в этих руках приятно, такое давно забытое чувство, но такое родное. Ему этого не хватало. Сяо Чжань прижимается к нему всем телом и дышит рвано, растерянный, забывшийся, сам ведет по плечам Ибо, оглаживает спину, жмурится, сосредотачиваясь на том, как нежную кожу покусывают и посасывают с однозначными намерениями, боги, что за- приходится потянуть за волосы изголодавшегося по прикосновениям негодника. – Бо-ди! Только тогда он отрывается от его шеи, оставляет напоследок мягкий поцелуй и вновь приподнимается на предплечьях, глядя в глаза Чжаню. Зрачки расширенные, взгляд такой мутный, что и непонятно — сожрет или помилует. Но это его Бо-ди, он не сделает, если сказать четкое «нет». – Что ты делаешь? – звучит и в половину не так обвиняюще и возмущенно, как того хотелось, отчего Чжань сам с себя тушуется и бормочет: – Не думал, что у нас это в планах. – Возьмешь меня? – выпаливает хрипло Ибо и вновь прижимается, чтобы поцеловать его в родинку под губой. Он это любит, Чжань знает, и немного расслабляется от этого привычного, но немного уже забытого ощущения, хотя и бормочет удивленно: – Ибо, я не думаю, что это... – Пожалуйста, Чжань-гэ, – в который раз за день начинает выпрашивать и придавливает его своим телом к дивану, целует под челюстью и от эмоций прикусывает, – ты же любишь контролировать все, пожалуйста, сейчас все проконтролируешь, прекрасный шанс, да? Пожалуйста, я так соскучился. Когда он толкается своими бедрами в его, Чжань натурально шипит, сжимая одну руку на тонкой шее. – Черт, Ибо!.. Кажется, он все еще не умеет ему отказывать. Соседи утром будут в ярости.