***
Мальчишка с испачканными в краске пальцами, русыми мягкими волосами, переливающимся ароматом самозабвенной сакуры, пусть и в начале осени, и горящими детской прекрасной наивностью глазами сидит в саду и рисует новый пейзаж Мальчик подает надежды, в будущем он будет отличным художником. Ким подходит к мальчику, спокойно водящему кисточкой с масляными красками по чистому холсту. У беты внезапно появляется колющее чувство внутри груди, он с трепетом смотрит на омежку и запускает свои пальцы в его мягкие русые волосы. — Новый рисунок? — Да, я хочу запечатлеть эти розы, до того как они завянут. — между ними двумя будто существовала тонкая неразрывная нить самой судьбы, из всех сирот в пансионе Доен ни к кому не относился с столь невообразимо отчаянной и пылкой нежностью. Отец любил омежку и оберегал его, как своего настоящего сына.***
Ким перебирает пахнущие чернилами бумаги и напряжённо выдыхает. Он принюхивается, сладкий аромат сакуры со свободным летним ветром витает в воздухе, кружа голову. У Ренджуна еще даже не началась течка, а его природный запах уже распространяется по всему поместью. Этот приторно сладкий запах щекочет нос, въедаясь в каждую клетку беты. Ренджун жутко притягательный, и Доен даже пугается. Он же бета, его не влечёт ни аромат обаятельных омег, ни тягостная повелительная аура альф, но почему сейчас он борется с желанием войти в комнату младшего и успокоить того, затаскивая в свои теплые объятия. От мыслей отвлекает Доена стук в дверь, и он, с ощутимой виной от недавних мыслей, открывает дверь. За ней стоит женщина-омега, она кратко представляется как «гувернантка мистера Накамоты». Ким ей кивает и приглашает в кабинет. Омега усаживается на кресло и начинает доставать из сумочки разные документы. Она останавливается на секунду и принюхивается. — У этой омеги скоро течка? — она вопросительно выгибает бровь, смотря на управляющего приютом. — Да-а. — с полу-вздохом отвечает он ей, теребя край рубашки. — И эта омега та, которую вы собираетесь забрать. — казалось, что чуть-чуть и брови этой женщины вылезут за край лба от удивления, но к счастью этого не произошло. — С Ренджуном все хорошо? — Да, он употребляет лекарства, которые только подкрепляют его иммунитет, но с запахом, к сожалению, не могут ничего сделать, ну вы понимаете, он слишком молод для лекарств эффективнее. — омега понимающе кивает и насупливается: — Я скажу об этом сэру, мы вскоре заберем его. — разъясняет гувернантка и уходит, оставляя Доена одного. На душе становится паршиво. Ким не понимает эти странные новые чувства. Они его пугают. Но мысль о том, что Ренджуна в пансионе не будет, пугает его намного больше. Он гладит свою переносицу, остро желая выйти на улицу и подышать свежим воздухом. Но желание войти в эту укромную комнату, явно поглощенную в кромешную тьму, намного больше. Доен сам того не замечая встаёт с кресла и выходит из своего кабинета. Он вспоминает, как мальчик мелко дрожа от страха жмется ближе к бете: — Я боюсь темноты. — одного лишь предложения хватило, чтобы Ким начал придумывать разные способы надолго осветить комнату. Сейчас на столе стоит банка с жирным маслом в которую опущен тонкий фитиль. Но бета точно знает: омеге слишком больно и сложно подняться с кровати и самостоятельно включить лампу. Сознание обратно приходит к Доену только тогда, когда он чувствует холод от железной рукоятки двери. Лёгкие словно наполняются этим приторным запахом, въедаясь в каждую клетку беты. Этот аромат, не заставляет голову кружится, не бьет металлическим молотом по самым вискам, а лишь застилает перед глазами мыльную пленку, туманя голову разными мыслями, связанными лишь с одним человеком — Ренджуном. Очаровывает, манит. Доен даже и не помнит, как открывает дверь проходит внутрь и упивается насыщенным природным ароматом младшего. Ренджун действительно лежит в темноте и дышит через раз, свернувшись в комочек. В кромешной тишине слышится только тяжёлое дыхание омеги. Ким усаживается на колени рядом с Хуаном и ощупывает мягкую простынь, наконец длинные пальцы соприкасаются с чужой горящей кожей, и бета отчетливо чувствует, как Джун просыпается. — О-отец, это вы? — Ренджун говорит с придыханием, с короткими паузами. Ему жарко. — Да, это я, Ренджун. — Доен, все ещё не привыкший к темноте, наугад гладит омегу по ногам, спине, успокаивая. — Ты снова спишь без света, тебе не страшно? — С-страшно. — Хуан громко сглатывает и наблюдает как старший встает на ноги и подходит к рядом стоящему столу. Он слышит, как загорается спичка, и фитиль с шипящим звуком освещает комнату блеклым тёмным огнём. Доен подходит обратно к омеге и гладит того уже по голове. Хуан под убаюкивающей лаской беты блаженно закрывает глаза, стабилизируя бешеный ритм сердца и сбивчивое дыхание. Ким чувствует что-то странное, пока смотрит как подрагивают ресницы младшего, как тот поджимает губы во сне, как тот мило сопит падая в нежные объятия Морфея. Бета удостоверяется в том, что омега спит и нехотя выходит из пахнущей весенней сакурой комнаты. Доен плетется обратно к себе в комнату. Так проходят несколько дней, и Ким на все сто процентов уверен, что готов продать душу, чтобы забыть те дни, когда ему приходилось уединяться в своём кабинете, из-за нахлынувшего острого возбуждения. Непонятные доселе ему чувства перекрывают все границы дозволенного, впервые ему так сильно хочется кого-то любить, не той любовью, которую мать дарит своему драгоценному чаду, а той, от которой все мышцы вздрагивают от похоти и желания, от которой голова кружится лишь от одного невесомого прикосновения к дражайшей коже любимого родного человека, от которой перед глазами нависает темная пелена от одной лишь мысли о жарких объятиях. Впервые Доену хочется поцеловать Ренджуна, и он корит себя за такие мысли, но они в ответ медленно, но верно сжирают его здравый смысл. Он снова находит себя перед той самой дверью, где уже мысленно слышит чужое трепетно жаркое дыхание и шелест чистых простынь. Бета прислоняется к двери, вдыхая душераздирающий аромат сакуры, так сильно впившейся ему в подолы камзола и в самые недры разума. Доен, сжав кулаки, отпирает дверь. Феромоны, летящие в комнате, ударяют по бедному обонянию Кима еще сильнее, заставляя того прогнуться в спине из-за запаха. Он откашливается и выпрямляется, про себя отмечая, что аромат цветущей вишни здесь намного приторней. Его отвлекает чужое жаркое дыхание: — Отец? — дрожащий голосок Ренджуна надламывается и звучит слишком маняще сексуально для беты, что тот мгновенно отстраняется от омеги. Он совершил большую глупость, войдя в комнату, выйти теперь он точно не сможет. Ренджун первые три дня чувствовал только боль. Боль. Это чувство крепко-накрепко закрепилось в его сознании с запахом гребаной сакуры, с заботливыми ласками Отца и темной, кажущейся слишком темной и маленькой душной комнаткой, с давящими на диафрагму черными стенами. Доен был единственным спасением Хуана, его нежные скользящие по лбу руки успокаивали и убаюкивали его, боль спадала и Джун наконец мог поспать. Но внезапно в последние дни в груди полыхает настоящий пожар. Омега чувствует, как по бедрам стекает вязкая смазка, и он, абсолютно не зная куда себя девать, и что делать в этой ситуации, дрожащими пальчиками стирает мокроту и пытается уснуть. Одеяло становится будто свинцовым, своим жаром обволакивая конечности Хуана, он начинает задыхаться. Горячо. Жарко. Он дышит через нос, лёгкие его пополняются будто бы заряженным воздухом щекоча внутренности изнутри. Ренджун старается дышать так, чтобы костёр внутри него погас, но он разгорается. Пока он лежит и пытается уровнять дыхание, скрипучая дверь выдает свой трель, и омега направляет свой взор на гостя. — О-отец? — бета немного пугается и пятится от Ренджуна подальше, его рука сама тянется к рукоятке, но он будто обожжённый раскаленной сталью быстро отдергивает её. — Ренджун, я здесь. — Отец, я чувствую себя очень странно…- Хуан встает из подмокшего одеяла и тянется к мужчине. Доен пытается противиться своим желаниям, потому что он понимает, что это неправильно, но все равно садится на кровать и прижимает Ренджуна ближе к себе. — Н-ничего страшного, это скоро пройдёт. — успокаивает он, гладя того по голове. Хуан жарко дышит другому в ключицы, щекоча его. У него притягательные, явно приторно сладкие и мокрые губы. Омега снял свои мешковатые штаны и сейчас сидит в одной рубашке и трусах перед бетой. — У меня… — младший вздыхает, наслаждаясь ласками и прижимается ближе хотя уже некуда. — Там, очень мокро. — говорит тот, мгновенно покрываясь краской. Он указывает на свои промокшие от естественной смазки трусы. К большому удивлению Доена, Ренджун пересаживается к нему на колени и ерзает своей задницей по твердому возбуждению беты. Он сладко стонет, выгибаясь как кошка, и бета уверен, что Хуан выглядит как самая желанная конфета. — П-помогите мне, пожалуйста. — внутри мозга Доена будто что-то переключается, будто бы давно поставленная дамба, скрывавшая все его эмоции, прорывается, выпуская все наружу. Он мягко прислоняется к омеге, пробуя его губы на вкус. Действительно, они очень сладкие, отдающие немного вишневым соком и мимолетной, еле уловимой радостью, начинающейся весны, и Ким, наслаждаясь, раскатывает на языке это чувство. Он страстно проводит языком по чужим губам вылавливая каждый сладкий стон выходящий из чужих губ. Доен руками проводит по горящим тонким ножкам. Он поднимает Ренджуна, всем своим телом прижимаясь к омеге и кладёт его на тумбу, как самое драгоценное сокровище в его жизни. Бета жадно выцеловывает каждый сантиметр кожи Хуана, всасывая мраморно белую кожу и оставляя на ней грешно красные, но одновременно сладостно восхитительные засосы, Доен упивается картиной самой настоящей похоти, и дрожь наслаждения выбивает все разумные мысли из его головы. Рубашка Ренджуна оказывается выброшенной на пол, а сам омега уже лежит на тумбе, упираясь локтями в дерево, он раздвигает свои ножки впуская Отца ближе к себе, но Доен не спешит раздеваться. Бета мягко и нежно обсасывает каждый из сосков Хуана, горячим юрким язычком катая сладкую бусинку во рту. Стоны Хуана кажутся для Кима самой настоящей эйфорией, самозабвенной мелодией, которая в силах очистить душу и разум, спасти каждую грешную душу от цепких липких рук самой смерти. Доен осторожно, опаляя нежную кожу младшего, стягивает с него мокрые трусы. Он пробует, появившийся на розовой головке, предэякулят на вкус. Как и ожидалось, природная смазка Ренджуна сладка и приятна на вкус. Но Доен — бета и полностью прочувствовать вкус и аромат омеги физически не может. Он может лишь представить насколько Хуан притягателен и желанен сейчас для других как и для него. Мысли беты путаются в жалкий пучок, несвязываемыми узелками закрывая его собственное сознание, оставляя лишь обжигающе опаляющее желание. Он не понимает, не понимает, почему его так тянет к этой омеге, почему он так взбудоражено, каждой клеткой своего тела чувствует и впитывает запах Ренджуна, почему он этим так рьяно наслаждается. Он попался на крючок, на ловушку названную в честь омежки издающей запах нежной романтичной сакуры. Поглощен полностью и безвозмездно. Боль и пожар внутри Хуана наконец успокаиваются, на их смену приходит блаженное удовольствие, он ерзает ногами, спутанно машет руками, пытаясь за что-то ухватиться, все его тело будто бьёт током, он дрожит. Но закусывает губу как прилежный мальчик, когда бета подносит свои пальцы к его губам. Доен не понимает, что он творит, разум разделяется на два полушария — где одно кричит «Нельзя!», а другое вовсе молчит, но руководит его телом и палящими ладонями, которые вырисовывают полосы по невинно-чистому и непорочному телу Ренджуна. Ким медленно двигает головой, беря всю длину и очерчивает круги вдоль уздечки к головке. На долю секунды омега умолкает и выгибается до хруста в спине, его бедра трясутся от оргазма а глаза закатываются в столь долгожданной приторной неге. Стоны Хуана искрящимся звоном стукают по стенам и Доену приходится припасть к его губам. Когда омега успокаивается, Отец отпускает его и снова кладет на кровать. Он уверен: такая разрядка поможет лишь на некоторое время, но на большее Ким морально не готов. Физически он уже выцеловывает мягкие бедра Хуана, ловит каждый стон языком и медленными фрикциями, наслаждаясь каждой секундой тугости и близости момента, доводит омегу до нужной разрядки. Благо, он бета — поэтому его фантазии навсегда останутся несбыточными мечтаниями. Отец еще некоторое время сидит рядом с Ренджуном, иногда мягко целуя того в лоб и кротко исполняя мелодии псалмов, когда наконец глаза омеги смыкаются, и он погружается в глубокий сон. Бета уходит из комнаты и неспешно закрывает дверь, чтобы не производить никакого шума. Войдя в свою комнату он раскаянно падает на колени у креста на стене и тихо всхлипывает, губы его в грешном молчании исповедуют молитвы, но голова все еще заполнена дурманящим запахом благоговейной сакуры в самом разгаре ее цветения. Через день в пансионате показывается карета мистера Накамоты. Маленькую омежку насильно одевают и уносят, в спешке собирают все его вещи. Доен стоит на улице и смотрит как Хуан лежит на плаще Накамоты, утихомиренный запахом альфы, и мягко сопит. Внутри Кима будто что-то ломается: он выбегает из навеса, под которым стоял боясь попасть под дождь, и берет Ренджуна за руку. Он мягко целует ее и снова читает молитву. Глаза закрывает туманная пелена слез, в горле застревает горький ком и он шепчет омежке покаянные прощания. Он виноват перед ним, совершил смертный грех, он не в силах остановить его, заключить в свои объятия и нежно целовать. Он знает что за содеянное он будет раскаиваться в недрах и чертогах Бездны, но он просит лишь одного у Ренджуна — прощения. Наконец, выпрямив спину он говорит: — Хорошей поездки. — и по его щеке скатывается одинокая жалкая слеза.