my love is a little sick...

      «Ты когда-нибудь испытывал такое чувство, как влюблённость?» — однажды спросила девочка. Она хотела подвести разговор к своему признанию, и мальчишка не понимал, чем же смог привлечь её внимание, но та и понятия не имела, о чем спрашивает. Влюблённость? Любовь? Его отец сказал, что та любовь, что он испытывает, обманчива. Неправильная. Грешная. Отвратительная.       — «Николас, ты же это несерьёзно?» — отдавался эхом в голове ошарашенный и испуганный голос матери. Голос отца же звучал грозно и яростно. И вызывал самый настоящий страх, заставлял плечи сжиматься, а слезы наворачиваться на глаза. «Такое нужно лечить» — строго сказала Мария. «Я буду» — пряча заплаканное лицо в ладони, ответил Ники. Более они эту тему не поднимали, однако мальчишка часто замечал подозрительные взгляды в свою сторону. Разговоры о подобном теперь были под строгим запретом.       Он правда старался. Заставлял себя не смотреть в сторону красивых широкоплечих парней в школе и на улице и всё чаще глазеть на девочек. Всматривался в мягкие изгибы плеч, талии, ног, свойственные женскому телу. Только вот, глядя на них, ничего он не испытывал. Но отчаянно внушал себе, что считает их привлекательными. У него даже девушка была. Они продержались где-то две недели. До тех пор, пока они не попытались поцеловаться, — тот уже не помнит, кто первым решился на этот шаг — а он не скривился, когда все закончилось. Та девочка на него обиделась. Мальчишка не винил её. Мальчишка сам на себя был обижен. Позже он перестал изводить себя и пустил все на самотёк. Дав волю своим извращеным чувствам, он стал часто ловить свой взгляд на одноклассниках, старшеклассниках и даже учителях. И с ужасом понимал, что эмоции они вызывают вовсе не те, что при взгляде на девушек. Также юный Ники поймал себя на зависти к тем мальчикам, что ходили под ручку в школьных коридорах и той девочке, которую он видел только в столовой, с радужными значками на куртке и сумке. Если бы он заявился домой с значком, окрашенным в цвета флага, то определённо бы охтватил подзатыльник.       Он начал рыдать по ночам, зажимая угол подушки во рту с такой силой, что болела челюсть, и по истине задумываться о самоповреждении, когда впервые поцеловал парня. Когда он поцеловал парня и ему это понравилось. В тот момент, когда их губы соприкосались, а языки переплетались, Ники не почувствовал отвращения или вины. Он чувствовал только приятное тепло, исходящее от парня, что прижимал его к себе, руку в своих волосах и на талии и нежелание, чтоб это заканчивалось. Вина пришла позже, вместе с ежедневными истериками. Но при всем этом он не посмел отказывать тому парню. Ночью Николас глотал душившие его слезы, а днем лучезарно улыбался всем вокруг и радостно соглашался на встречи с ним.       Главной его ошибкой было привести того парня к себе домой. Тогда судьба сложилась, или Вселенная так решила, или, может, сам Иисус с небес плюнул, но его родители, что почти никогда не возвращаются раньше хотя бы на десять минут, приехали двумя часами ранее обычного. Ники пытался представить своего гостя, как нового друга, но покрасневшие щёки и губы, дрожащий голос и нервозность выдали его с потрохами. Лютер подошёл к сыну и влепил ему смачную пощёчину.       — Не позорь меня, Николас. Выбей всю дурь из своей головы и прекрати становиться чем-то, чем ты не являешься.       Краем глаза Ники сквозь подступившие слезы видел размытый юношеский силуэт. Тот попытался что-то сказать, выглядя испуганным и почему-то виноватым. Но только он открыл рот, как в грудь ему уперлась ладонь.       — Молодой человек, вам лучше уйти. — с напором произнесла Мария.       Тот растерянно посмотрел на Ники. Мальчишка кивнул. Это его вина, и этот парень тут совсем не при чем. Нельзя его втягивать. Он в неловкой тишине забрал свой рюкзак, накинул куртку и покинул дом. Двигался парень быстро и при каждом его шаге светлые кудряшки забавно подпрыгивали. Не стой Ники перед разъяренным отцом, он бы потрепал их.       После того, как захлопнулась дверь, в комнате на минуту воцарилось гнетущее молчание. А потом женщина повернулась и подошла к сыну. В глазах её стояли слезы, и сердце мальчишки сжалось при виде них. Лютер все ещё стоял рядом и буравил его тяжёлым взглядом.       — Николас, что это? — при звуке её голоса, он опустил голову, смотря в пол, не не силах взглянуть ей в глаза. — Зачем ты так поступаешь? Ты сам принимаешь эти глупые решения, так зачем ты намеренно лишаешь себя счастья в этой жизни? Николас! Посмотри на меня! — она взяла его за подбородок, больно сжав при этом, и подняла голову так, чтобы их взгляды встретились. — Ты обо мне подумал? А об отце? Что будет с нами, зная, что ты живёшь …так?! — последние ее слова звучали истеричным вскриком.       Больше он не помнит что-либо отчётливо. Только крики матери, свои мольбы, пощёчину, злой голос отца, жгучие слезы на своих щеках и снова пощёчину. Он рыдал навзрыд всю ночь, прервавшись только на сообщение своему, уже бывшему, парню. «Прости, что ввёл тебя в заблуждение. Мы должны расстаться. Пожалуйста, прими мои извинения и хорошей тебе жизни» — гласил его текст. Ники решился на отправку только спустя три минуты после написания. Он крутил в голове слова матери и, в основном, отца. Он велел прекратить становиться чем-то, чем он не является. Чем-то. Даже не кем-то. Мальчишка дал себе обещание исправиться. Каждый день он приползал домой и под осуждающие взгляды вымаливал прощения. Каждый день он запрещал себе думать об этом. Игнорировал того парня и, в конце концов, тот перестал вылавливать Ники после занятий. Он ещё больше погрузился в изучение немецкого, пытаясь отвлечься.       Когда младший из Хеммиков вернулся домой со словами о том, что более он не испытывает этого, родители его были так рады, что позволили ему полететь в Германию. Они не знали, что это станет их главной ошибкой. И наибольшим счастьем несчастного мальчишки.

***

Нет. Нет. Нет.       Ники с силой оттянул каштановые пряди, удивляясь тому, что они все ещё на месте, причиняя себе лёгкую боль и пытаясь прогнать навязчивые мысли. Только не оно.       Это преследовало его и здесь, в Штутгарте, в Германии. Он снова начал вести записи в личных дневниках, исписанных на ломанном и не всегда разборчивом немецком. Размашистым почерком описывал свои дни, в которые снова поддавлася этому неправильному влечению, позволял себе задержать взгляд на нем. Своём хост-брате.       Своём прекрасном хост-брате. Каждый день Ники ненавязчиво всматривался в черты лица, контуры фигуры. Отмечал в голове все, что видел и прокручивал это перед сном. Он запоминал все, что видел, пока у него была такая возможность, пока ему не ограничили доступ к столь прекрасному. Волосы, мягкие и аккуратно уложенные. Контур губ, часто демонстрирующий мягкую усмешку. Руки, изящные, с длинными пальцами и немного выступающими венами. И мышцы. О-ох уж эти мышцы! Ники завороженно наблюдал за ними, когда ему изредка предоставлялась такая возможность.       Думать о том, что это простое восхищение, он давно перестал. Почти сразу. Хеммик более не отрицает существования этого в нем. Он понял, что, как бы он не старался, он никогда не сможет исправить себя.       — «Родители будут очень-очень злы» — думал Ники, игнорируя боль, сдавившую грудную клетку.       Он медленно выводил буквы на последних чистых листах личного дневника, сидя прямо на полу. Юноша устало прикрыл глаза и вздохнул, откладывая ручку. Почему, почему ему так не везёт по жизни?! Послышался звук открывающейся двери. Все нормально.       Эрик прошёл в гостиную, бросив беглый взгляд на Ники. Тот кивнул, приветствуя. Улыбнись. Прищурь глаза. При естественной улыбке мышцы вокруг глаз напрягаются.       — Не надо сидеть на полу. Лучше переместись на диван. — спокойно-мягким голосом обратился к нему Клозе. Все нормально.       Что бы он себе мысленно не повторял, это очевидно не работало, ибо Ники чувствовал, что его маска спокойствия медленно покрывается трещинами. Хеммик очень надеется, что она не разлетится на тысячи кусочков прямо сейчас, в его присутвии.       Они говорят о всякой не особо значимой мелочи, и Ники благоговейно слушает этот красивый голос, все еще игнорируя свои эмоции.       Видимо, трещины на его маске стали слишком глубокими. Потому что Эрик смотрел на него с подозрением. А после, не сводя с него глаз, поинтересовался:       — У тебя всё хорошо?       И тогда она наконец разлетелась на тысячи осколков, позорно рассыпаясь на полу. Ники почувствовал, как глаза начинают наполняться влагой.       — Ты чего? — растерянно спросил Клозе.       С каждым словом Хеммик терял контроль над собой все больше и больше. По щекам побежали слезы, и он, не сомневаясь, записал этот день в топ-10 худших.       — Ники. Что случилось?       Эрик опустился перед ним на корточки, ища ответ в выражении его лица и глаз. Николас молчал, отчаянно пытаясь остановить свои слезы, но те, словно бы назло, лились с ещё большей силой. Клозе положил ладонь на колено Ники, повторяя его имя. Тот бы боготворил этот момент, если бы не его положение.       Наконец, спустя несколько минут молчаливых слез и успокаивающих касаний, он едва слышимо прошептал:       — Боюсь, моя любовь…она…слегка больна…       Эрик нахмурил брови. В глазах — непонимание. Хеммик почти слышал мыслительный процесс в его голове. Наконец, тот резко отмер и, кажется, понял сказанное.       — Ники, солнышко, — по телу от этого ласкового обращения пробежались мурашки. — кто сказал тебе это?       Он аккуратно взял его лицо в руки и заглянул прямо в глаза юноше.       — Ты абсолютно нормальный. И любовь твоя вовсе не больна. Не смей даже думать так, слышишь?       Николас слготнул и кивнул. С щёк исчезли ладони, и он было расстроился этому, но Эрик раскинул руки в стороны и приветливо улыбнулся.       — Иди сюда.       Ники придвинулся ближе, и вокруг его спины образовалось кольцо. Будучи заключённым в крепкие объятия, он поведал своему хост-брату о своей жизни, тайнах и переживаниях. Будучи заключённым в крепкие объятия, он подумал, что погорячился со своим топ-10.