***
И наконец всё затихло. Серый дым из пепла медленно развеялся на ветру, давая рассмотреть поле битвы, усеянное ещё не растворившимися трупами адьюкасов. Нет больше криков и воя, только непривычная для уха тишина. Чувствовалось, что в этом месте остались лишь двое — один арранкар, кто усеял это место трупами, и один адьюкас, где-то на границе развернувшейся трагедии. Арранкар лениво смахнул кровь с лезвия, размышляя: добить последнего с помощью серо или убить своими руками? Насколько скучным мог быть последний трус, что даже не двигался со своего места? Насладится ли арранкар отчаянием последней добычи? Стоя на куче из растворяющихся в воздухе трупов, он с ухмылкой обернулся и единственным глазом посмотрел в сторону адьюкаса. И встретился со взглядом стеклянных янтарных глаз. Адьюкас стоял на вершине скалы. Он безмолвно замер, но не в страхе, к неудовольствию арранкара. Будто осматривая место побоища, и не было ясно, появился ли адьюкас там недавно или наблюдал за всем с самого начала. Почему не убежал? Почему не боится? Арранкар и адьюкас продолжали смотреть друг на друга, пока первый со вскипающим раздражением не осознал чрезвычайно раздражающий факт: жертв для него здесь больше нет. Отчаяние — лучшее оружие. Это и яд, и верёвка, и острая гильотина. Высокий худощавый арранкар казался для других палачом, воплощением смерти, и последним, что видели умирающие, был яркий полумесяц — либо белая луна на вечно тёмном небе, либо огромный клинок или редко — несколько клинков. Все они боялись, все жертвы должны бояться, чтобы охотник смог насладиться чужим отчаянием в реке чужой крови. Но последний адьюкас будто не обращал на это внимание. Знал, наверняка знал и понимал это, но всё равно не дрожал от страха и не убежал, когда была возможность. Арранкар зло улыбнулся и направил на него свой клинок — даже если попытается убежать сейчас, далеко не убежит. Но тут же, снова удивительно, адьюкас не сделал попытку убежать, а наоборот, наконец-то сдвинулся с места — спрыгнул вниз и побежал к арранкару напролом, выставив клыки, со странной упорностью и, по мнению арранкара, с абсолютной глупостью. Помчался к смерти, но без отчаяния, без страха и без надежды. Интересно. Наконец-то интересно.***
Адьюкас лежал среди разлагающихся трупов, истекая кровью, встретив ту же участь, что и свои сородичи. Но бородавочник не кричал, не молил о пощаде, лишь безмолвно и всё с тем же бесстрашным упрямством смотрел в глаз наклонившегося над ним палача. Арранкар стоял, воткнув в землю Санта-Терезу прямо у самого горла адьюкаса, но нажать до конца мешало желание разбить это упрямство, и простая смерть не была решением. И тут возникла мысль: гладиаторы не бегут, не боятся, не плачут, и смерть для них — единственный конец после битвы. Тогда почему бы не лишить его этой привилегии? Решив, арранкар убрал клинок за спину, ухмыльнулся адьюкасу, в глазах которого наконец мелькнуло нечто, и сделал пару шагов в сторон. Затем он потянулся так, что затрещали позвонки, и брезгливо стряхнул пыль с сапог, но не обращал внимания на кровь, что сама медленно испарялась с одежды. Наслаждение от побоища уже утихало, пейзаж вокруг наводил скуку, и, не долго думая, арранкар одним прыжком поднялся из ущелья. Допрыгнув до вершины, той самой, арранкар оглянулся: еле живой адьюкас лежал, скатившись на бок и приподнявшись на локте. Он смотрел горящими безумными глазами вслед уходящему палачу, и в них читались все его мысли: Почему не убил? Зачем? Как теперь жить в позоре? Арранкар довольно ухмыльнулся напоследок и ушел в сонидо в сторону Лас Ночес. Теперь всё правильно. Отчаяние.***
На небе как всегда светила луна. Даже немного разгоняя темноту она давала добыче обманчивое чувство безопасности. Этой ложью хищники в Уэко Мундо пользовались сполна. Снова грохот, пыль, крики, безнадёжные попытки сразиться или убежать. Но лезвие поёт, разрезая плоть и кости, воздух звенит от давления реяцу, а песок под ногами плавится от дождя из серо. Безумный смех обрывается под конец, когда последний, которому ещё недолго осталось, пытается уползти с оторванными конечностями. Адьюкасу явно больно и страшно, как никогда раньше, и арранкар сполна наслаждается наблюдаемыми чувствами: беспомощностью, слабостью, отчаянием. Но тут острый тонкий меч вонзается в горло адьюкаса, тот всхлипывает и тотчас распадается на реяцу. Богомол с яростью смотрит единственным глазом на возникшего в сонидо арранкара, убившего его добычу. А тот, к небольшому удивлению, убирает меч в ножны, преклоняет колено и склоняет голову. Одноглазый арранкар знает: этот слабее его и духом, и телом. Но откуда тогда Октаве знакома его реяцу? Золотые волосы скрывают лицо, белая ткань на худом теле и осколок маски на лбу ничего не говорят. Чувство дежавю сильно бесит, ужасно бесит, и потому он гневно рычит: — Ты кто такой? Тот поднимает голову, и Октава Эспада видит янтарные глаза. В них снова нет отчаяния, нет безумия или насмешки, только непонятная, неизвестная и оттого очень любопытная холодная решимость. — Тесла Линдокруз, — арранкар встаёт, приложив небольшое усилие, и выпрямляется, несмотря на обжигающее давление реяцу. Не моргая и не отрывая взгляд, пустой снова достаёт свой меч и встаёт в атакующую позу, — Ноитора-сама. Октава улыбается. Не ухмыляется, не смеётся — улыбается. Песок под ногами взмывает в небо, когда он отталкивается и несётся на невысокого противника, обманчиво хрупкого и слабого. Этот арранкар проиграет Октаве, об этом знали оба, но в бой оба метнулись без сомнения. Звон стали разносится далеко по пустыне, и слышит это только луна, ведь всё живое на пути Октава Эспада и его фрасьона уже мертво.