Тошнотворное чувство никчемности

Пар в ванной заполнял небольшое пространство, забивался под кожу, плыл туманом по поверхности запотевшего давно зеркала. Разгоряченный воздух бил в нос, лёгкие сжимало, а голова неприятно гудела от плавящихся в этом котле мыслей. Кожу неприятно щипало из-за капель, падающих сверху, но хотелось ещё горячее, так, чтобы выжигало изнутри и снаружи, чтобы остались одни кости по итогу. Эдди судорожно покачивался, сидя под напором воды, обнимая себя за плечи. Короткие ногти впивались в распаренную кожу рук, губы шептали что-то невнятное, скорее похожее на горячку или лихорадку, чем на связную спокойную речь. Он смотрел в никуда, взгляд бегал со стены на собственные ладони, следил за клубами пара, обдающими лицо, и возвращался обратно на кафельную плитку. Внутри было настолько пусто, что хотелось кричать. Кричать до сорванного горла и хрипов, но он лишь бормотал или молчал, когда органы сдавливало судорогами. Ему не холодно. Эдди чертовски страшно. Страшно и ужасно больно. Вставать не хочется, хотя уже давно кружится голова, счета за воду в этом месяце будут явно колоссальными… Эдди плевать абсолютно. Как-то по боку, когда в башке до сих пор стоит всепоглощающий огонь, слова симбиота и собственный вопль отчаяния. Кажется, что он хочет спалить себя сам, вот только не в пламени, а в воде, хочет свариться, чтобы не чувствовать, не слышать, не думать. После появления Венома казалось, что надумывать — это не особо его фишка, что основной поток мыслей в голове — слова симбиота, но никак не его. А теперь он буквально ощущал всей своей черепушкой миллионы различных мгновенных вспышек, одни из которых орали, другие тихо шептали и просили выдохнуть, третьи злобно трещали о несправедливости, а четвертые рыдали, сидя в углу, как сам Эдди в данный момент. Метафорично, конечно, потому что эти чертовы слёзы не хотели проливаться. Эмоций была просто куча, но в один миг они просто схлопнулись, как маленькая вселенная, где-то в нервных окончаниях парня, и оставили после себя огромную чёрную дыру, захватывающую всё на своём пути. Он потерял Венома неделю назад, всё ждал, надеялся «а вдруг». Но каждый день вечером накрывало так, как никогда до этого. Вот и сейчас, сгорая под потоками воды и пытаясь прийти в норму, Эдди жалостливо замычал и вцепился пальцами в волосы. Кто же знал, что в человеческом организме столько зияющей пустоты? Особенно когда ты только начал привыкать к тому, что даже голова забита больше, чем нужно: во всех смыслах, которые можно подставить под их симбиоз. Хотелось вскрыть себе грудную клетку и вырвать бьющееся сердце с кровью, чтобы сдохнуть и больше не мучиться, но, будем честны, из способностей присутствовали усталость, боль в теле и ожоги на ногах. — Нужно выходить, если я не хочу здесь свалиться в обморок и помереть. Даже если очень этого хочется, — Эдди вымученно улыбнулся в стену, представляя разговор с ним. Губы дернулись от нервов и Брок засмеялся. Глухо, хрипло, надрывно и истерически засмеялся, а потом затих, вставая со дна ванной и держась за стену, чтобы не упасть. Краны скрипнули, в душном помещении, заполненном паром, стало неимоверно тихо, редкие одиночные капли слишком громко разбивались о раковину, а в ушах звенело как после попойки. Шутка юмора: в Брока не лезло ничего, кроме скудных купленных супов и крепкого чая, что уж говорить об алкоголе или сигаретах, но выпить, а точнее набухаться до беспамятства, хотелось до колик в желудке (или это от накатывающей попеременно тошноты). Толстовка приятно сохраняла тепло красного распаренного тела, но мокрые волосы, в отдельных прядях которых путался прохладный ветер залива, заставляли ёжиться от подступающей дрожи. Стоя на мосту и смотря на проводимые работы там, где неделю назад он вместе с Веномом убил Райота и Дрейка, Эдди прикрыл глаза и вдохнул свежий морской воздух. Легче не стало. — Блять. Волны тихо покачивались из стороны в сторону. Из кармана джинс парень вытащил зажигалку и пачку сигарет. Одна благополучно была опрокинута за перила моста, прямо в воду, потому что слишком сильно дёрнулась рука, другую Брок раздавил в ладони, заглушая очередной приступ паники, а третья всё же зажглась, неприятно кольнула по губам, когда была сделана попытка затянуться. Но после первого же вдоха, Эдди раздавил сигарету ногой и прокашлялся: не хватало ещё и здесь блевануть. Бесит. Бесит собственная беспомощность, страх, боли эти дурацкие, мысли, чувства, неопределённость и смятение. Всё это ужасно раздражает, не помогает никак, лишь подталкивает к краю сознания окончательно и бесповоротно. Теперь, и правда, кажется, что он начинает сходить с ума. В спокойном море отражается свет многочисленных построек и фонарей Фонда Жизни, Эдди чертыхается себе под нос и, шаркая ногами по гравию на обочине, плетётся вниз по спуску, чтобы вскоре сесть на песок и попытаться убить мысли в беспокойном мозгу. Снова тошнит, снова плохо. Слёз нет до сих пор. Влажный от ночи песок просеивается сквозь пальцы неохотно, липнет к одежде и ладоням. Чайки кричат где-то у горизонта, хлопая крыльями; телефон почти на нуле, когда Эдди достает его. Время неумолимо движется к утру, скоро рассвет и очередной новый день в непроглядном беспамятстве. Нужно было бы отпустить на месте другого, думает Брок, радоваться, что теперь ты «нормальный», можешь жить, как жил раньше. Но Эдди понял, что ни черта он не нормальный, когда осознал, что его намного больше пугала собственная никчёмная жизнь, чем сидящий внутри организм. В голове мелькает мысль: «Ну и псих же». И снова улыбка, похожая больше на горький оскал от невкусной таблетки. Завтра последний раз он придёт сюда, пообещал себе. Заключил сделку с порванным в клочья сердцем, что перестанет надеяться и пойдёт дальше — в неизвестное, мутное и не такое уж желанное будущее — без него. Один. Он справится, и не в такое попадал. Если быть честным, то нихуя он, по ощущениям, не сможет. Только по кругу ходить на этот пляж, ища ответы. *** Утро выдалось пасмурным. Правда какое может быть утро, когда на циферблате уже часа два как день. Живот скручивает в знакомом спазме, Брок медленно разлепляет уставшие глаза не в силах толком сдвинуться с места. Вчера он дал обещание. Сегодня осознаёт: не сдержит. «Последний день» на пляже в итоге медленно перетёк во второй, а потом и в третий. Сходить с ума с голосом в голове было не так больно, как делать то же самое с абсолютной тишиной внутри. Непривычно страшно, что он сдастся. Эдди не чувствует даже желания приходить на пляж, который скоро он сумеет воссоздать по памяти в малейших деталях. Но сердце нещадно тянет и глухо стучит в груди, надеясь. Закат тёмно-красным поливает берег, ощущение, будто идёшь по раскалённой до предела земле, но песок прохладный, неприятно забивается словно под самую кожу. Около кромки, куда достаёт ещё морская пена, вылизывалась кошка. Брок несколько раз уже видел её здесь: может живёт неподалёку у кого-то или сама по себе тут ошивается. Черно-белое создание приветливо трётся лбом о чужую коленку, когда парень садится на корточки, чтобы погладить кошку. Под рукой непривычно тепло. Ведь у самого Эдди ладони холодные с того момента. Странное ощущение не покидает с прошлого дня: кажется, что что-то не так, но любые мысли о возможности пресекаются на корню. — А ты не слишком ли ласковая? — улыбнувшись уголками губ впервые за столько времени, тихо пробормотал Брок. Он ненадолго задержал руку на макушке животного, его будто бы притянуло магнитом, но через пару мгновений отнял ладонь и последний раз пальцами задел ухо кошки. Где-то внутри ему полегчало. Он списал это на «чудодейственные» силы котов и закурил, возвращаясь домой. Квартира встречала почти уже привычной затхлостью и густой тишиной. Дрожь в пальцах (и в районе позвоночника по ощущениям) отнимала последние силы. Усилием Брок что-то наспех поел, чтобы совсем не упасть потом в обморок на сырой улице от недоедания, и грузно упал на диван в гостиной, прикрывая уставшие глаза. Эта странная волна тепла от кошки не выходила из головы, почему-то хотелось крутить её снова и снова, как старую кассету в магнитофоне, закручивая ленту карандашом обратно, заслушивая до дыр. Хотелось, так отчётливо, почувствовать что-то обжигающее, мягкое, нежное: вокруг и в самой подкорке. До следов от ногтей на ледяных ладонях. Все эти порывы Эдди ощущал не то сердцем, не то печенью, хотя благополучно забывал, с какой стороны она вообще должна находиться. Просто сейчас точно понимал — где-то глубоко рушится что-то важное или строится вновь, а он даже не может узнать, что и зачем. Проваливаясь в тревожную полудрёму, Брок слышал своё имя, звучащее ласково, тихо, шёпотом между кожей и костями. И слишком, даже запредельно, далеко. *** Просыпаться от ужасного голода было не страшно. Такое происходило всю его недолгую жизнь с симбиотом в рёбрах, стало обыденным. И сонного, бледного, мало что соображающего парня, вовсе не смутил тот факт, что Венома нет уже который день («И вряд ли будет когда-нибудь снова», — раздражённо добавило воспалённое сознание) и голод такой силы довольно странное явление. Но подобное быстро связали с отсутствием нормального питания всю прошлую неделю. Каждый кусок еды, которая ещё вчера казалась весьма съедобной, сейчас же хотелось вырвать из горла вместе с гортанью. Есть хотелось до сих пор. Но не это. «Падаль» Прозвучало слишком быстро, с секундной задержкой на языке и зубах. Мысли в голове снова принялись неистово колотить череп изнутри, а лёгкие сжимались, не давая вдохнуть, кроша альвеолы в пыль. Показалось. Всего лишь показалось, так? Почему же тогда словно весь организм отзывается на одну только чёртову идею о свежем мясе? Такое же было и тогда. Эдди шарахается собственного голоса, вскакивая из-за стола, когда вслух невзначай произносит: «Совсем крыша поехала», — спихивая всё это на побочки отрыва от симбиота, хрипя от нехватки воздуха. Но сердце заходится в каком-то припадке, скоро проломит грудную клетку, упадёт под ноги: забирайте, неисправно. Сжимая виски руками, парень опускается на пол, жмурится до боли под веками. Сейчас бы в душ, там подобные приступы паники проходили лучше, но уже не дойдёт. Спина в холодном поту, а губы, дрожа, повторяют только: показалось, показалось, показалось. Как умалишённый, больной. Псих. Эдди ощущает себя полным психопатом, раз так жаждет самой сути воссоединения с инопланетной тварью. Но огромный клубок мыслей противоречит сам себе. Как всегда. На грани отчаяния, когда почти убеждает сам себя, что пора прекращать, что пора уже, чёрт возьми, завязывать с этим дерьмом, пока не поглотило его полностью, он берётся рукой за один из ящиков на кухне и вытягивает плитку шоколада. — Я устал. Пусть это закончится, и я буду ненормальным, если верю в невозможное, но, пожалуйста, Веном… Скажи мне, блять, что я не ошибаюсь. Хотя бы раз в жизни. Кусок приторно-сладкой плитки не лезет в горло, но Эдди глотает, раздирая ногтями кожу на предплечьях. Затылком он чувствует облегчение, но сердце по-прежнему нещадно клокочет в самом желудке, отдаёт болью в бок и глушит другие звуки вокруг громким стуком в ушах. Ещё кусок, и ещё; один за другим они исчезают во рту, растворяясь сахаром под языком. Становится спокойнее, тише. По спине вместо пота — мурашки, их не спутаешь ни с чем другим, когда отчётливо научился различать. Чёрное, бесформенное и тёплое бежит по ладоням, перебирается меж пальцев, как песок на том берегу. Слёзы текут сами собой, обжигая щёки. Эдди неверяще смотрит на руки, пока чернота не заползает обратно внутрь. Из плеча выплывает знакомая шея, голова. Молочные глаза внимательно смотрят, изучающе. — Эдди. — Может, это сон? Я сплю, да? — Брок улыбается. Улыбается настолько искренне и широко, что трескаются пересохшие губы. Соль жжёт ранки на обезвоженной коже, руки трясутся. Кажется, будто все кости вмиг сломали и собрали вновь, потому что такое облегчение вместе со всей сдерживаемой болью сейчас вырывается наружу огромной волной, Эдди боится, что снесёт окончательно. — Не бойся, Эдди. Теперь с тобой, снова вместе, Эдди, — глаза медленно прищуриваются, словно в улыбке. Брок готов поклясться в том, что симбиот улыбается. — Ты, ты. Да чтоб тебя, Веном! Какого чёрта ты не вылезал из меня? И давно ты внутри сидишь? — слова вылетают быстро, рвано, с придыханием от слёз и кашля. — Прости, Эдди. Мы были слабы, пытались восстановить силы, чтобы зря не пугать пока что. Но ты, придурок, захотел забыть нас! Поэтому пришлось выйти сейчас. В кошке были, ты её гладил, помнишь, Эдди? — То есть ты только-только попал обратно ко мне. Боже, ты не погиб. Ты живой… Голова раскалывалась от стольких событий за день, царапины на предплечьях неприятно щипало, а кожу щёк стягивало следами слёз. Но Эдди готов был прямо сейчас покорить Эверест, да даже Олимп, что находился на Марсе. Смех, булькающий, смешанный с недавней истерикой, прошёлся разрядами от ног до макушки. Веном прижался лбом к носу хоста, ненадолго задерживаясь, успокаивая. — Пока не можем вылечить носителя, слишком слабы. — Веном, тупица ты редкостная, наплевать мне на лечение, — Брок судорожно вдохнул, наполняя лёгкие нужным до безумия кислородом, — Я скучал. Так сильно скучал, чтоб тебя… Симбиот втянулся под кожу, оплёл плечи и спину Эдди тёмным, вязким, словно объятия, и заворочался где-то в печёнке. (Теперь парень вспомнил, что печень всё-таки справа). В голове набатом — отвык — раздалось низкое: «Поддержка, Эдди. Ты ведь любишь объятия. Тоже скучали». Эдди обнял, как могло казаться со стороны, сам себя, сжимая в ладонях угольные всполохи на коже. И хотелось снова просто разрыдаться до дрожи в коленях, потому что, чёрт возьми, скучал. Он тоже скучал, зараза космическая. «Не зараза, Эдди! Извинись!» — Прости, приятель, не зараза, — глупая улыбка не сходила с лица ещё какое-то время, пока парень медленно обдумывал всё, что произошло. Он снова счастлив, таким странным, опасным, ненормальным образом — счастлив. Эдди Брок — псих с кучей проблем в голове и в реальности, но он до потери пульса счастлив, потому что теперь не один; потому что чувствует урчание под рёбрами и, пожалуй, самые запредельно странные объятия в своей жизни.