Красный узор

Арсентьев ходил по камере из стороны в сторону. Он уже знал, что его расстреляют. Но точное время знать не мог. Когда? Сегодня, завтра, через неделю? А может ему осталось всего несколько минут? Так даже лучше. Чем быстрее умрёт, тем быстрее встретится с Фёдором. Не то чтобы полковник верил в жизнь после смерти, но всё же. Хотелось занять себя мыслями. Скольких его коллег уже расстреляли и скольких расстреляют после? Дмитрий никогда не думал, что репрессии коснутся его и его возлюбленного. Он прекрасно помнил, как одним из сентябрьских вечеров 1930-го Эйхманис восторженно рассказывал ему о том, что он, Фёдор, участвует в чистке компетентных органов. А несколько дней назад его расстреляли. Перед этим их заключили в одну камеру и на время забыли. О, каким это было счастьем! Убедившись, что их никто не видит, Арсентьев буквально набросился на майора, приникая к его губам своими и сливаясь с ним в долгом влажном поцелуе. Он кусал губы любовника, будто упрекал, а потом тут же зализывал образовавшиеся ранки, будто извинялся за свою грубость, с наслаждением слушая тихие стоны бывшего НКВДшника. Когда воздух закончился, Дмитрий обхватил ладонями голову возлюбленного и начал оставлять на его прекрасном лице хаотичные поцелуи, всё время повторяя: "Я думал, что больше никогда тебя не увижу.". Из глаз обоих мужчин текли слёзы счастья. Фёдор лишь улыбнулся, сцепив пальцы на шее брюнета и обнимая его, и ответил: "Я тоже очень боялся никогда тебя не увидеть.". Его голос был хриплым и севшим. Дмитрий подумал вдруг: это как же нужно было пытать, чтобы даже такой стойкий человек, как Фёдор, кричал до срыва голоса? Арсентьев вдруг поймал взгляд мужчины. Измученный, болезненный, бесконечно печальный. Глаза у Эйхманиса были очень красивыми. Серо-голубые, всегда блестящие живым блеском, а теперь словно потухшие. Бывший начлаг на долю секунды прикрыл глаза, разрывая зрительный контакт, и полковник тут же воспользовался этим, нежно прикоснувшись губами к тонкой коже век. После осторожно поцеловал в лоб, тихо-тихо, чтобы слышал лишь Фёдор, говоря: "Всё будет хорошо.". Он соврал. Хорошо уже не будет. Никогда. Если его нет, значит ничего хорошего уже не будет. О смерти любовника полковник узнал от солдат, которые разговаривали о нём, проходя мимо камеры брюнета. И тогда у всегда сдержанного Дмитрия началась истерика. Он бил бетонную стену, разбивая костяшки в кровь; сердце разрывалось от боли, которую ничто не способно приглушить. Мысли прервал грубый сиплый голос чекиста: -Арсентьев, на выход! Арсентьев вышел из камеры, смерив надзирателя грозным взглядом своих кофейных глаз. Мужчина почувствовал, как тот вздрогнул. Полковник шёл по душному тюремному коридору, мысленно считая шаги. Ему хотелось точно знать, сколько ему осталось до света. Или до тьмы. Неважно. Дмитрий остановился у стены и уставился в одну точку. Даже в этот момент он думал о своём покойном возлюбленном. Брюнет точно знал, что похоронят их вместе, на Бутовском полигоне. Все эти мысли заняли секунд двадцать, а после прозвучали неизбежные два слова: -Целься! -Пли! Глянул выстрел, Арсентьев упал замертво. По холодному каменному полу веяло могильным холодом, но мужчина этого уже не чувствовал. Он ничего уже не чувствовал. Его глаза не закрылись, вопреки законам смерти. Они постепенно стекленели. Юный солдатик, отправленный проверить, умер полковник или нет, заметил в кофейных глазах печаль и некоторое облегчение. Горячая кровь расползлась каменному полу красным узором.