Море размером с планету

      Их свобода началась тогда, когда все остальное подошло к концу. Многолетняя война, Первый Орден, сопротивление, пресловутые ситхи с джедаями. После них, оказывается, жизнь продолжила свой ход. Не закончилась. Обо всех этих высших страстях можно забыть. Это свобода.       Преград больше не было. Их долг выполнен. Сначала даже как-то стало страшно. Они привыкли всегда быть начеку, всегда быть готовыми вступить в бой и умереть. А теперь? Теперь этого всего нет. Можно сложить доспехи, тяжелую броню. Спрятать, закопать, чтобы не видеть. Вдохнуть свободно. Это свобода.       Можно полететь куда угодно. Не слышать, забыть о шуме войны. Думать о чем-то, кроме войны. О жизни, не о смерти. Вспомнить юношеские мечты. Не думать ни о чем тоже хорошо. А еще можно было б выспаться. Наесться, как в последний раз, зная, что никакой он не последний. Все в жизни лучше, чем война. Бессмысленная и глупая. Сначала не доходит, что ты ее пережил, а не погиб. Что завтра ты точно увидишь близких, что поцелуешь с утра любимого. Это свобода.       Мысли, как сухие листья на ветру, метались по голове, разбегались, тут же забываясь, но навсегда отпечатываясь в сердце. По просто сидел и дышал. День сегодня выдался очень спокойным, таким непохожим на предыдущие. Пахло морем.       Камино — вот так сюрприз — может быть вежливым, когда захочет. Дэмерон был здесь всего один раз, несколько лет назад, когда выискивал место для возможной базы повстанцев. Погода была просто ужасной, летать на своем стареньком ржавом крестокрыле в столь свирепый шторм было очень плохой идеей. Она, с одной стороны, манила, ведь, будь тут тайная база, не-свои ее точно не найдут. И если знать, с какой стороны приближаться, то буря не так уж и страшна. Но увы. Старые обломки научных станций абсолютно не годились, а когда и находилось что-то уцелевшее, то это были лишь платформы для взлета и посадки кораблей.       Но сегодня им повезло. Небо было идеально-голубым. Ни облачка. Океан, покрывавший всю планету, был спокойней кашиикского удава, и лишь слабый ветер покачивал ленивые волны.       — Никогда не видел Камино таким.       — Никогда не видел Камино вообще, — улыбнувшись краешками губ, произнес Финн и немного поморщился из-за попадающего в глаза морского бриза. — До сих пор в голове не укладывается, как такое возможно. Море, величиною с целую планету.       — Есть город, величиной с целую планету.       Вода зачаровывает. Они сидели на твердой дюрасталевой платформе для посадки, свесив босые ноги. По смахнул в воду песчинки, каким-то чудом оказавшиеся здесь. Все только близилось. Он знает столько мест, которые можно показать Финну. Только начни вспоминать.       Прекрасные цветочные поля Набу, с тихим гулом водопадов, — тут лучше бывать ночью. Лежать на мягкой траве, считая звезды. Корусант, например, пронизывает тебя на рассвете, когда сидишь на крыше бывшего Сената. Шум города кажется таким далеким, совсем не касающимся тебя. Днем гордый Мандалор просто блестит и сверкает, давно разрушенный, забытый и покинутый. Гладкие осколки высоких зданий, как осколки спесивого прошлого. А закат? Где же еще можно встречать пробирающий тебя насквозь заход двух солнц, как не на Татуине. Всегда мурашки по спине.       — Здесь выращивали воинов. Настоящих, — задумчиво говорил Финн. — Я и рядом с ними не стою.       — Думаешь, я стою? — хмыкнув, спросил По.       — Клоны не предавали свою сторону. Я дезертир. Ты нет.       По, наверное, все-таки не согласен. Тех, кто своими глазами видел войну клонов, давно нет. И победителей в ней тоже нет, — опять же, в чем тогда был смысл? — и некому писать историю. Никто точно не скажет, могли ли дезертировать клоны. По идее, их же можно было программировать, не так ли? Во всех системах есть недочеты. Везде может произойти сбой. Клоны — тоже люди... Ну, не хатты же. Точно. Финн не видел еще хаттов.       — Жалеешь, что дезертировал?       Финн повернулся к Дэмерону, концентрируя взгляд на его черных волосах, вьющихся под слабым ветерком, искрящихся карих глазах, колючей щетине. На всем и ни на чем одновременно. Он улыбнулся, впервые искренно, за сколько лет войны. Впервые по-настоящему счастливо.       — Ничуть. — И накрыл ладонь любимого своей.