Глас

Колокол бил каждые пятнадцать минут. Сережа было решил, что это уже во сне к нему являются церковники, пора, мол, нечестивый, отмаливать тексты песен. Или что звенит уже в голове. Спать было совершенно невозможно. Бессонница и так частенько навещала, и не одна, разумеется — неизменно с головной болью. Сережа от такого соседства на утро всегда светил свежим и довольным лицом. Соседок своих он ненавидел, но прогнать и поганой метлой не мог. Не помогали никакие метлы. А тут ещё и глас божий присоединился. Прелестно. Нахрена их группу поселили именно тут — загадка. Наверное, хотели приобщить к высокому. Сережа малодушно подумал, что прикупил бы пару свечей, лишь бы прекратился этот звон. За окном — темнота, в комнате — тоже, и по ощущениям — будто они замурованы в церкви. Единственное, что остаётся — слушать колокола и вспоминать священное писание. Сережа думает, что ещё пару таких ночей, и крыша съедет окончательно. Он устало трет лицо и вздыхает — сон совсем ушел. Значит, мучиться тебе, Карамушкин, весь следующий день от головной боли. А на ночь у него остался еще один друг — на кровати спокойно сопит Артем, обнимая Сережину подушку. До этого обнимал Серёжу, но тот, подгадав момент, выскользнул из чужих рук. Артем же не умеет в полумеры: если обнимать, то так, чтобы воздуха не хватало. Тактильный до ужаса, даже во сне. Засыпать он умеет только с помощью кого-то, и обязательно сгребет в объятия — то ли чувствует, что уйти захотят, то ли боится, что уйдут. Так уж повелось, что роль мишки для великовозрастного идиота взял на себя Сережа. И уже успел пожалеть — Артем любил злоупотреблять своим особым положением. Но, как говорится, окружен, но не сломлен. Артем вообще молодец — весь вечер перебегал из номера в номер, то у одного, то у другого, а под ночь завалился сюда, заявив, что спать будет тут. Сережа, может, и спросил бы, а чем его собственный номер не устроил, но знал, что за этим последует драматичное: «Ты что, выгоняешь лучшего друга?». Так что лучше не сопротивляться. Честно говоря, хотелось просто посидеть вечерок в тишине, собраться с мыслями, даже под этот звон на фоне. Но Артем последнее время ходит за ним как приклеенный, вечно находит предлоги ночевать вместе и очень правдоподобно обижается, если Сережа начинает его выгонять. Хмурит брови, поджимает губы, спрашивает жалобно, почему Сережа его больше не любит. То ещё представление. Проще молча смириться с тем, что Артем просто такой человек. И его лучший друг, куда уж без этого. На мгновение Сереже даже делается завидно. Сейчас Артем наверняка безмятежно улыбается своим ярким снам. А Сережа сидит тут в кресле с дикой головной болью, с каждой минутой все больше походя на зомби. Артёму все эти проблемы неведомы, он — солнечное пятно в темноте, и откуда только взялось. Это, наверное, странно, вот так разглядывать спящего, но заняться все равно больше нечем. Телефон не включишь — Артем сразу проснется, и тут же начнет разглагольствовать о том, что Сега, полуночник хуев, мало того, что свое здоровье гробит, ещё и другим спать не даёт. Такая у них нежность. Неиссякающая, совершенно непонятно, откуда взявшаяся в таком количестве. Как будто копилось всю жизнь в каждом и тут вырвалось наружу. Прямо как в древней песни из телека: я ждала тебя, только тебя. Да уж, действительно. Какой принц, такая и принцесса. Наверное, это всегда в нем было, а он по глупости да молодости все прятал — пацаны же, что за телячьи нежности? А теперь плевать. Да и сам Артем вечно вещал, что они не просто друзья, а чуть ли не предназначенные друг другу души. Вот же романтик. И нежности эти любил, просто вида не подавал сначала. Артем и тут пользовался статусом того-кого-Сергей-подпустил-ближе-всех: мог и приобнять невзначай, и по коленке хлопнуть, и за шею притянуть, не отпуская подолгу. Сережа даже не огрызался в ответ на это, таял как будто от такого тепла и улыбки мальчишеской, светлой. Весеннее солнце. Как придёт со своими смехуечками с самого утра, так все грозовые ночные тучи в Сережиной голове развеятся. Артем очень ценил их дружбу. Боялся, что они разбредутся в разные стороны. За себя был уверен, а вот держать Серёжу приходилось напоминая: я рядом, я с тобой. Такая дружба, она же прямиком из кино, почти ненастоящая. Артем совсем родной, настолько привычный, что Сережа без него не свой как будто. Сразу неуютно, правую сторону холодит. Артем обозначает свое присутствие многим: хриплыми смешками, ровным голосом на интервью, теплой, почти горячей рукой на пояснице во время выступлений. И Сережа почти счастливейший из смертных. Принимает как данность. Колокол отбил три раза. Сережа совсем ушел в свои мысли, разглядывая Артема, и непроизвольно вздрогнул от неожиданного: — Это ещё что блять, такое? Значит не так уж и крепко его друг спал. А ещё значит, что не одному Серёже тут страдать от недосыпа. — За тобой пришли. — Тогда уж за нами. Мы оба те ещё грешники, — голос у Артема со сна хриплый, но уже полон иронии. — А ты чего не спишь? Вещички пакуешь? — В процессе. Почему-то сидеть в одном положении вмиг стало холодно и неуютно. Сна все ещё ни в одном глазу. В полной темноте тяжело уловить хоть что-то, хочется подойти поближе, и теплая, нагретая Артёмом постель не худший вариант. Пусть Сережа и сбежал, потому что вдруг начал задыхаться. Хотя, скорее, не от артемовых объятий, а от собственных мыслей. Зажегся экран телефона, послышались тихие ругательства. — Молодой человек, не сквернословьте в храме божьем, — хотелось предать голосу строгий тон, но вышло просто недовольно. — А то что, на колени поставите? Артем светит телефоном уже в сторону Серёжи, и этот свет больно бьёт по глазам, заставляет зажмуриться. К темноте и тишине быстро привыкаешь, а тут за минуту столько нового. Захотелось даже руками закрыться, но это было бы совсем жалко. — После концерта, а то ещё навернёшься с усилителей, а отвечать мне. И погаси экран, я как будто, блять, на допросе, — Серёже пришлось отвернуться в сторону, глаза никак не привыкали к яркому свету. Вроде, обычный телефон, а по ощущениям — прожектор железнодорожной станции, не меньше. — Ай-ай-ай, святой отец, а сами велели не ругаться, — Артем вернулся в свой обычный режим, видимо окончательно проснувшись, но телефон выключил. Снова стало темно, пришлось полагаться на слух. Отдых отменился, это уже понятно. Теперь проблемой был не только звон, но ещё и разбуженный Артем. И не понятно, что хуже. — А ты чего сбежал? — А сам как думаешь? — настроения у Серёжи совершенно не было, и в глубине души он понимал, что не стоит так язвить, тем более в его бедах с башкой никто не виноват, но вся эта канитель со сном уже доконала. А вот пошел бы Артем к себе в номер, не пришлось бы ничего выслушивать. — Сергей, ты хоть подойди ближе, а то как будто с приведением говорю. Ну вот, пожалуйста, опять эти обидчивые нотки. Не стоило на это вестись, развод чистой воды. Но Сережа немного дурак и немного зависим от одного конкретного человека, потому послушно подошел к кровати. По-прежнему не видно ровным счетом ничего, и Артем этим пользуется, затаскивая Сережу обратно в кровать, молниеносно, как анаконда. Какая ирония. Под боком у Артема действительно тепло. Это радует. Ещё бы все мысли прочь, заткнуть эти колокола, которые звонят с небывалой точностью. Но хоть что-то в этом мире стабильно: бедовая голова Сергея Карамушкина и филиалы РПЦ. — Ага, попался, — голос у Артема все такой же хриплый и слишком весёлый как для человека, который спал часа два. В довесок ко сбившемуся дыханию ещё и совсем рядом. Звучит не по-хулигански задорно, а скорее интимно —для двоих. С другой стороны, Серёжа вообще не спал в эту ночь, сопротивляться и устраивать возню сил нет, и он молча позволил укутать себя не только в одеяло, но и в объятия, оказавшись прижатым к чужой-родной груди. Это было понятно по приглушенному звуку биения сердца. Забавно. Ещё недавно казалось, что весь мир умер, и только Сережа остался один на один с вечной тишиной, а тут Артем: теплый, живой, приставучий. Если мира за окном не стало, то, по крайней мере, они остались вдвоем. А вдвоем можно пережить все. — И как дома терпят твои загребущие руки? — приглушенно пробормотал Сережа, уткнувшись в ткань чужой футболки. Он все норовил устроить перепалку, но Артем слишком расслабленный и мягкий для такого, да и понятно, что настрой у него был на очередные нежности. А сам Серёженька такой вредный мальчик, все ему не то. — Да вот терпят, крепко держу, не сбежать, — Артем пользуется преимуществом и тем, что видит в темноте лучше, и обнимает за шею, чтобы касаться Сережиной макушки. — И ты не сбежишь. — От тебя убежишь разве что в другой конец комнаты. И то правда. Только дерни за ниточку, которая в их случае равнялась одному случайному слову, одному мимолётному взгляду, и тут же стянет обратно. Сережа и не собирался сбегать, некуда и не к кому. Его жизнь вертелась вокруг нескольких вещей, и во всех них так или иначе присутствовал Артем. — Ну ещё скажи, что тебе не нравится, ага, попизди мне тут. — Не скажу. Говорить не хочется. Думать тоже. Усталость, почти хроническая, маячащая на горизонте даже в свободные дни, взяла свое. Сережа пригрелся в теплых объятиях, и Артем наверняка доволен, добился своего, хитрец. Того и гляди, замурчит от удовольствия. Сережа перестал лежать бревном и тоже обнял в ответ, чуть сжав пальцы на чужой пояснице. Артем снова какой-то костлявый стал, худой, с острыми локтями и коленками. Будто они вернулись в подростковые годы, где почти так же лежали, греясь совсем нетеплыми летними ночами, и глазели в далёкую темноту неба. Возможно, там тоже на фоне колокола отсчитывали их совместные минуты. И, возможно, тогда Артем так же больно толкался коленками. Сережа даже нашел в себе силы успокоить брыкания, положив ладонь на колено. — А, так вариант с наказанием не отменяется, — насмешливые нотки в хриплом голосе не дали поймать ускользающую волну безмятежности и урвать себе спокойствия хотя бы на несколько часов счастливого забытья. — Назови меня святым ещё раз, и я покажу всю силу божьей любви. — Ты же понимаешь, что этим меня не напугать. А я все ещё держу тебя за шею, — и обычное объятие превращается в лёгкий захват, когда пальцы сначала ласково сжимают горло, но потом силы в прикосновении становится больше. — А я могу схватиться не только за колени, но и повыше. И вообще, повредишь мне связки — сам и будешь отдуваться завтра. Видимо, такая перспектива Артема совсем не устраивала, да и по силе была больше желания поиграть в их мальчишечьи игры. Сережа же такой — не так прикоснись, и хрупкое равновесие организма могло разрушиться и привести к разной тяжести последствиям. Плавали, знаем. — Ладно, твоя взяла, сдаюсь, — Артем снова вернулся к почти невесомому объятию и даже в знак примирения поцеловал в макушку. Ласково и так привычно. Уже не дергает от проявления чувств. Это же не кто-то чужой, это его Тема. Ему позволены и не такие вещи. За разговорами гулкий звон отходит на второй план. Слился с шумом ночи, перестал обращать на себя внимание. Долгожданная темнота захватывает сознание, вытесняя все собой. Сережа только чуть трётся щекой о ткань чужой футболки, да крепче пальцы смыкает. Непонятно, заснул ли Артем, или просто затих на время. Он даже не спрашивает, что снова не так, а берет и делает, чтобы стало так, как нужно. Когда-то Сережа сказал, что ему нравится в Артеме то, что он человек действия, хотя и скрывает это за тысячами слов. Но слова мимолетны, а поступки остаются. Артем это запомнил, и с тех пор не разменивается на пустое рядом с Серёжей. Всегда все понимает. Черте знает, а может и вправду что-то из его вечной болтовни о родственных душах реально. Сегодня вот тоже ничего не спрашивал, не выпытывал, что к чему — знает же, что бесполезно. Просто притащил к себе под бок, потому что очевидно — позволить себе завтрак в постель и валяться до обеда никто из них может. График больно суровый. Где-то так же глухо стучит сердце и мысль, что им завтра опять почти умирать на сцене, и эти несколько часов их не спасут. В унисон этому замедленное дыхание совсем рядом. Сережа только улыбается про себя и поудобнее устраивается в кольце рук. — Ну чего вертишься, как юла? Ни себе, ни людям, — Артем говорит медленно, почти неразборчиво. Видно, что на грани отключки. — Ну все-все, тихо. — Ты это звонарям за окном скажи. Ответа не последовало, Сережа уже совсем далеко, успешно отключив все мысли до утра. Колокол пробил четыре раза.