Wind

– Ветров! Это мог бы быть самый обыкновенный вторник. Самое обыкновенное дежурство. Мы бы честно отстояли положенные три часа где-то в центре, предотвращая мордобития одним фактом своего присутствия. И то, что вожделенное мордобитие все же произойдет где-то в ближайшем темном переулке, нас абсолютно не волновало: не наша юрисдикция. Сегодняшнее дежурство, впрочем, не задалось с самого начала: третьим в группу поставили какого-то зеленого новичка в звании – подумать только! – целого прапорщика, имя которого никто из нас выяснить так и не удосужился. Этот умник с первых же минут знакомства умудрился рассориться с Михой Ковалевым в звании старлея, нашего нынешнего командира группы. В итоге на дежурство выехали мы вдвоем. – Саня, давай, чапай сюды, - пробормотал Ковалев, сосредоточенно возясь с чем-то, скрытым от меня дверью служебного УАЗика. Послышался характерный металлический лязг, после чего Михайло вручил мне «укорот» и пару рожков и повесил второй АКСУ себе на плечо. – Хреновые дела творятся в столице… Я изобразил на лице кислую мину: – Настолько хреновые, что нам «калаши» сверх табеля распорядились выдать? Напарник вмиг посерьезнел: – Да. Не спрашивай, откуда я знаю, но запомни: минуты через три по всему городу врубят сирены. Да, к этому времени мы должны быть возле Арбатской. До того, как внутрь хлынет толпа. Вестибюль Арбатской был на реконструкции. Небольшое красное здание оказалось окружено строительными лесами; несколько дверей были замещены на временные решетки. И да, нам это было исключительно на руку: вход на станцию оставался один. Его-то мы с Ковалевым и закрывали, стоя над площадью… – Три, два, раз… - прошептал старлей едва слышно, - пора… Ничего не происходило. Город жил своей незатухающей жизнью, редкие прохожие опасливо косились на пару вооруженных ментов. Только сердце билось, останавливаясь с каждым ударом, в ожидании чего-то ужасного. Часы безнадежно спешили. Ровно на семь ударов сердца – и, по закону подлости, к запуску сирен я оказался абсолютно не готов. Вздрогнул и негромко, но очень витиевато ругнулся командир: – Четырнадцать минут. – Что? – не понял я. – Четырнадцать минут, - как-то отрешенно пробормотал Миша, - за это время американские ракеты долетят сюда, до Москвы. Сердце замерло, по спине пробежали мурашки: – Значит, все же война? Напарник не ответил, продолжая сверлить горизонт невидящим взором. Я уже не слышал сирену. Вокруг висела абсолютная тишина, хотя сознание отчаянно отказывалось признавать это. Приговор. Нас всех приговорили. Меня и Мишу, компанию молодежи, пытающуюся за шутками скрыть терзающий их страх, мамашу, бросившую коляску и с орущим ребенком на руках рвущуюся ко входу… Мы уже мертвы. Заочно. Кто-то из нас прорвется-таки на станцию, отсрочив неизбежное. Остальным суждено остаться здесь. В аду. За метрами земли и бетона под ногами – настоящий подземный город, но даже ему не под силу вместить многотысячную толпу, рвущуюся вниз. Разум этих людей уснул, уснул с первыми звуками сирены, давая место инстинкту выживания. Но меня заботило не это: пройдет еще две-три минуты, и автоматика просто закроет гермоворота… У меня дрожали руки. Михаил был бледен. – Саня, мы, значит, вниз не идем? – промямлил он, кажется, только сейчас осознав масштабы происходящего. – Ты у нас командир… Что-то словно щелкнуло в голове: – Иди. Я остаюсь здесь. И… - я резко вскинул ствол оружия, - оставь автомат здесь. Арбатской не нужен доморощенный вооруженный тиран! Ковалев недоумевал, взгляд его помутнел. – У меня дети… Жена… Молодая… Не могу… Я его не узнавал. Вечно бравирующий старлей, чуть ли не отец-командир и для меня, и для остальных, банально паниковал. Наконец он швырнул АКСУ себе под ноги и бросился вниз, ко входу. Я не стал провожать его взглядом – лишь закрыл глаза на три удара сердца… Щелкнула рация, послышался незнакомый голос: «Мы закрыли герму, Ветров. Держись там…» Поток людей замедлился, почти остановился, но задние ряды, слепо стремящиеся вперед, давили передних. Послышались выстрелы – то отрывистые, но частые щелчки травматов или даже чего-то боевого, то надсадное уханье ружья. Время застыло. Я поймал в прицел хмурого мужика, сжимающего переломленную двустволку и трясущимися руками пытающегося вставить патроны в еще дымящиеся горячие стволы. Нажатие на спуск. Сухой щелчок. Осечка. Я отшвырнул бесполезный автомат, который словно повис в загустевшем воздухе. Бросился с «калашу» Ковалева… Сноп огня и горячей смерти пронесся над головой, лишь один достиг своей цели. Плечо взорвалось болью, и я, сбитый с ног, кажется, уже летел вниз с трехметровой высоты. Мобильник, настроенный на автоматическое воспроизведение входящих эсэмэсок, запоздало произнес синтезированным голосом: «Папа, я в метро и мне страшно. Тут темно. Что происходит?» Небо расчертила медленная и в чем-то даже величавая, словно комета, полоса огня. Хоть бы за город, повторял я, хоть бы за город… Чуда не произошло. Далекая вспышка стеной света докатилась до нас. Много позже пришел грохот, словно тихая гроза в полусотне километров от нас. И мир померк… *** Странно, что я еще не разучился видеть цветные сны… Сердце бешено стучало в груди, но эхо каждого удара отдавалось в кончиках пальцев. Сон. М-мать, просто сон! Вокруг было тихо, лишь монотонно шумел дождь за стеной. В плеере включилась очередная композиция, практически выученная мной наизусть. Но я не знал названия ни одной из песен: я просто не мог их видеть. Думаю, экран плеера мог бы все еще работать… У меня на ладони лежал один из тех компактных «экологичных» проигрывателей, что вошли в моду перед самой войной. Тонкий герметичный корпус, простенькая гарнитура, а главное – солнечная батарея на всю поверхность корпуса. Девайс был забит разнообразной музыкой: от рока до классики, по большей части мне незнакомой. А еще он позволял мне отмерять дни. На солнце плеер автоматически включал режим зарядки, извещая