И разбитое зеркало

Сегодня ему не хотелось включать лампы, и он не понимал, откуда идёт этот свет. Может быть, в зеркале отражалось свечение зимнего неба или уличные фонари. Зеркало мягко искрилось, и переливы отражений касались изгибов, цветов и свитков, которыми была украшена медная рамка. Зеркало было похоже на висящий на стене щит воина с золотой оковкой; он подошёл, и там, внутри, был кто-то другой. Чёрные волосы были длинными, лоб разрезал тонкий золотой обруч. Он протянул руку, сознавая, что поверхность гладкая, но кончики пальцев вспорола боль, он словно коснулся хрустального лезвия, острия льда. Там, в глубине отражений, его тело сжимали серебряные латы, тугой синий воротник с сапфирами и жемчугом облегал шею. Тот, другой Финголфин, в зеркале, был холоден, как остывшая без света земля. Свои глаза показались ему совсем чёрными. Он опустился на пол; зеркало высвечивало на другой стене белое пятно, и в нём он увидел серые очертания старой фотографии. Отец обнимал его и младшего брата, запустив тонкие пальцы в белокурые волосы ребёнка; на нём самом был свитер, в руках – учебник матанализа для первого курса. В горле что-то бешено заколотилось: да, сам брат уже давно за океаном, но как же его сыновья? Может быть, это с ними что-то случилось? Может быть, это знак? Финголфин сжал в руке трубку старого телефона, который стоял здесь, в прихожей, и набрал номер племянников; никто не ответил. Раз, ещё, ещё... Что же случилось? Племянники навещали его перед новым годом; кажется, вот здесь, на столике, осталась перчатка младшего, Аэгнора и его золотистый волос... Финголфин схватил записную книжку и набрал номер другого племянника. С сыном старшего брата они были почти ровесниками. Уравновешенный, рассудительный Маэдрос обязательно ответит: он никогда не выключает мобильный. – Это... это дядя Финголфин, – выдохнул он, когда трубку подняли. – Доброй ночи. Что случилось? – Прости, я звонил Аэгнору... никто не подходит... Может, ты... – Дядя, ты уже мог бы запомнить, что я теперь переехал на север,– ответил Маэдрос. – Я сейчас к ним заехать не смогу. И ты забыл, что сейчас везде опять карантин. Мне после праздников на ревакцинацию... – Что случилось? – почти выкрикнул Финголфин. – Дядя Ноло, ты разве забыл? ... Твой сын же мне звонил первого января. Разве ты не знаешь? Аэгнор сейчас в больнице. И его брат тоже. – В какой?! Маэдрос вздохнул. Пауза; та самая пауза, во время которой Маэдрос, конечно, успевал проговорить про себя: «это же у тебя и у них наследственное, а мне очень повезло, что у моего отца была другая мать». – Психиатрическая лечебница «Ангбанд». Это на северной окраине города, уже за окружной дорогой. Аэгнор пытался вскрыть себе вены из-за той девушки... я так понимаю, что его уже перевезли из реанимации в палату – должны были; но его брату гораздо хуже, и... – Я туда поеду немедленно, – глухо сказал Финголфин. – Дядя, сейчас два часа ночи. Позвонишь им утром. Я говорил с лечащим врачом... Мне кажется, что нет никакой... Финголфин бросил трубку. Зеркало всё ярче светилось в темноте; он схватился за него, сжимая тонкие лепестки на раме. Они ломались, и ему показалось, что там, в зеркале, бриллианты, вплетённые в чёрные пряди волос, загораются ядовитым огнём, а на латах появились капельки крови. Он схватился за зеркало и обрушил его на пол; осколки рассыпались по паркету. Финголфин выхватил один, длинный, тонкий, в котором ещё мерцали призрачные самоцветы и серебро. Он спрятал его под свитер. Спустился по лестнице, перешёл в гараж и завёл свой старый белый «Порше». *** Машина почти врезалась в чёрные ворота больницы. Он же вроде был здесь раньше? Неважно. Звонок разлился из сторожки по чёрным аллеям, окружавшим старое, странное, похожее на замок здание с маленькими башенками и завитками листьев на углах. Может быть, раньше тут была церковь? – Я требую немедленно встречи с главным врачом; я дядя Аэгнора и Ангрода, – сказал Финголфин охраннику. Он почти не слушал, что говорит охранник по телефону; ему только показалось, что на его лице было какое-то злорадство по поводу того, что главврача побеспокоили ночью – пусть, дескать, поработает. Чёрная дверь дома открылась перед ним, он поднялся на второй этаж. В кабинете было темно, только старинная зелёная лампа на столе горела, бросая ослепляющий свет на кучу бумаг с печатями. Посверкивала золотистая табличка со странной фамилией «Мелькор-Моргот М.Э.» – В чём срочность? – спросил, не поздоровавшись, сидевший за столом. Мужчина протянул вперёд тонкие руки, на которых были обтягивающие кожаные перчатки. Это зрелище почему-то вызвало у Финголфина ужас; в глазах главврача отражалась зелень лампы и они, кажется, светились зелёным светом. – У вас мои племянники, - сказал Финголфин. – Я хочу их увидеть. Аэгнор... – Это вряд ли возможно, – ответил Мелькор-Моргот. – По крайней мере, до похорон. Аэгнор вчера умер от сердечного приступа; слишком большая потеря крови и порезы... У Финголфина в глазах не потемнело, а скорее посветлело; яркое, ослепляющее сияние затопило всё. Он схватился за осколок зеркала и выхватил его. Осколок был похож на кусок льда, и в нём он снова увидел себя – увидел чёрные волосы, слепленные кровью, покрытые кровавой плёнкой бриллианты, смятую диадему, вонзившуюся в череп. – Слишком большая потеря крови и порезы, – прошептал он. – Откуда у вас перчатки? – Иногда пациенты приносят опасные для здоровья вещи. Их приходится изымать. К сожалению, ожоги не... – Слишком большая потеря крови и порезы, – выговорил снова Финголфин и бросился на Моргота. Отчаянный крик прокатился по комнате. Ярость ослепляла; Финголфин успел увидеть чудовищные, багровые раны, которые появились на лице Моргота; тот, обезумев от боли, отшвырнул лампу, может быть, надеясь затеряться в темноте. Окно разбилось; вместе с морозным вихрем в пролом ворвалась какая-то большая птица. Чужая кровь брызнула на лицо Финголфина; он сжал осколок зеркала так, что тот треснул, рассыпался, и отражение в золотом венце погасло. На потолке вспыхнул, ослепляя, синий свет галогеновых ламп; птица с визгом ударилась обо что-то. Финголфин лежал на разбитом кафельном полу у перевёрнутого стола; его схватили за руки, за голову, но он успел воткнуть в ногу Моргота осколок стекла – своего хрустального щита.