Акцент

      Аяксу нравится холод. Дрожь костей напоминала ему о родине. Не о стране в целом, а о Богом забытой деревушке. Он не был там года три. Чайлд сбился. В их ситуации некогда считать ненужные числа. …Сколько осталось патронов? — Д.два… — едва шепнул себе под нос, сглатывая густую слюну; губы подрагивали.       Тарталья, как его называли товарищи в честь героя итальянской комедии, сидел в сугробе, прижавшись к дереву. Он зарылся в воротник мундира носом, дрожа от мороза. Рыжие волосы потускнели и покрылись инеем и его собственной кровью. Для белоснежной среды Аякс со своей внешностью слишком выделяется, а если в добавок посмотреть на «красную дорожку» из крови, которую он сам постелил, дело времени, когда его обнаружат.       Семнадцатилетний парень прятался в лесу уже несколько дней точно. Время шло мучительно медленно. После успешно выполненной миссии, по дороге назад, из всего взвода уцепились именно за ним, и чтобы не подставить товарищей, он увёл врагов глубже в чащу. Его пару раз подстрелили, ему каждый раз удавалось скрыться, но Тарталья чувствовал что с одним его глазом что-то не то, не видит уже приличное количество времени. Неужели ослеп? Зато… остальные десять человек должны успешно добраться обратно, не выдав их убежище.       Его когда-то сильный организм не чувствовал себя единым целым; он ощущал себя грудой костей и мышц, парень полз по снегу неизвестно куда. Это нацистская территория, нельзя надеяться на помощь населения ближайших деревень. Он умрёт здесь мучительно и тошно. Самый молодой из всех во взводе… Аякс не жалеет ни о чем, в том числе о том что сбежал на фронт в мальчишеские четырнадцать лет. Быть может, сержант сожалеет что не попрощался со своими младшенькими… Надо увести фашистов ещё дальше.       Тарталья попробовал привстать, перенося вес тела на дрожащие ноги. И рухнул обратно в сугроб. В глазах (в глазе) мгновенно потемнело и парню показалось что вокруг засверкали искры. Он потерял куда больше крови, чем думал.       Оперевшись о дерево, Аякс навострил уши; ему казалось или он слышал грубые выкрики иностранных слов? Алексеев думал что вполне мог сойти с ума. Его мысли уже путались. Снег такой яркий…       Глаза будто склеились, Тарталья боялся что потерял и второй глаз: не хватало того, чтобы остаться одному против целой дивизии, оставшись без зрения, в диком лесу. Паника начинала подступать к горлу.       Позади него снег хрустел с характерным звуком; сугробы в этом сезоне были богатыми, по голень дылде-Аяксу; тот едва улыбнулся, думая об этом. Алексеев слегка дёрнулся, осознавая, что кто-то эти звуки вызвал… Он потянулся к единственному пистолету.       Однако, всё произошло не так, как ожидал Тарталья: не было ни агрессивных резких криков, ни града пуль из винтовки, ни щелчка чеки гранаты, ни подбегающих к нему паре фашистов, что должны были увести его на пытки. Над ним повисла тень, загораживая солнце, но сержант хоть этого не видел, зато чувствовал. Он приложил усилия чтобы расклеить приморозившие друг другу ресницы.       Аякс не видел лица этого человека, лишь силуэт, нависший над ним. Беглый взгляд по фигуре мог сказать только, что облик принадлежал девушке. Алексеев растерян. Незнакомка молчала. Он случаем не потерял ещё и слух в придачу? Было бы здо́рово: слепой, глухой, с отмороженными, не реагирующими мышцами. Его семья была бы счастлива, узнав как умер их средний сын. Если кто-то из «наших» всё-таки найдёт его (вернётся за ним).       Парень заметил в её руках топор.       Аякс устал. Он вновь прикрыл веки, напрягая брови. Сержант не спал ни часу что был в лесу, лишь дремал минут по десять, как ему казалось, опять же, в данных условиях сложно следить за временем. — Кто ты.? — его занесло на бок и Тарталья потерял сознание.       ***       Люмин не то чтобы сильно волновали глобальные планы её братьев, она только хотела чтобы все было как прежде. В детстве девушка часто жаловалась на гиперзаботу Итера и Дайна, сейчас же всё иначе; что она только не делала лишь бы привлечь их внимание… Ей почти двадцать, а она как маленькая…       Печально и одиноко; Люмин шмыгнула покрасневшим носом, оглядывая бесконечные залежи снега посреди леса. Эта зима холоднее, чем предыдущие.       Внутрь дизайнерской обуви лезет снег; эти сугробы ей чуть ли не до бедра. Тропинки не протоптаны. Оно и понятно. Кто вообще здесь живёт?       Люмин тащила за собой три тяжелые сумки с вещами; посуду, постельное белье и гигиенические средства уже завезли подчинённые брата. Она, к слову, лично настаивала на мыле из заграницы. Очень сильно настаивала.       Пальцы на ногах окалели и сестра Группенфюрера шмыгала носом. Люмин прикрыла веки, спасая глаза от летящих хлопьев снега, из-за чего, чуть не пропустила неприметную маленькую деревушку. Заметив домик с выцветшей табличкой «21», арийка поплелась к нему, волоча за собой ноги.       Внутри оказалось ещё холоднее, чем снаружи; Люмин сделала в своей голове пометку — раздобыть дров. Она поставила сумки на пол, мокрый, из-за ошмётков снега, упавших и растаявших с обуви. Девятнадцатилетняя девушка сжимала и разжимала затекшие от тяжести руки в перчатках, оглядывая новое жильё.       Место непримечательное, но на фоне остальных домов статное, двухэтажное. Итэр выбирал лучшее для сестры. Люмин оттащила сумки вглубь гостиной, параллельно изучая обстановку:       Комната была пропитана мраком, хоть за окном светило солнце и в окно отражались искры от снега. Мебель из тёмного дуба с вырезанными узорами придавала особый шарм, трепетом отдававшимся в, чувствительной к эстетичным вещам, душе арийки. Девушка провела пальцем по полке серванта, не найдя там ни пылинки.       Привыкшая к Берлину Люмин чувствовала себя не в своей тарелке. Да, здесь убрано и интерьер подобран под её вкус. Всё хорошо. Если бы она отправилась сюда в свой отпуск отдохнуть, но сюда её сослали братья, будто в ссылку, мол сиди и не высовывайся пока не скажут, будто она псина, а не любимая младшая сестрёнка. Что-то происходит, девушка это понимает, но не понимает что именно. Не то чтобы война уже не была «чем-то». Одомашненная Люми не могла в красках осознать что творится вне стен дома. Она была будто кошка, лоснившаяся к рукам братьев, когда они решат нужным её погладить. Ей довелось быть там, на поле брани, но предпочитала забываться в сладких романах и детективах. Боялась признать что уже никогда не сможет стать прежней.       Блондинка достала сухие, более тёплые вещи и переоделась, чувствуя неописуемое удовольствие — снять с себя мокрую и леденящую кожу ткань. Она передвигалась по полу на носочках, боясь «обжечься» ступнями о холодный пол. Вскоре она нашла топор, на удивление наточенный, пошла к завалу бревен, которые увидела недалеко от деревни. Быть может они чьи-то, но кого это сейчас волнует?       Люмин поставила полено на пень и занесла топор за голову, но решила обернуться, чтобы случайно не задеть кого-то. Бывает. Она читала о таком. «Преступление и наказание». Так же оно называется? Немка прочитала его через строчки. Слишком тяжелое. Ей такое не нужно.       Среди облезших деревьев и лысых ёлок, Люмин заметила что-то смутно знакомое, то, от чего её воротит и будет воротить. Руки ослабли, разжали топор и он бесшумно упал в глубокий сугроб. Она неосознанно прикрыла ладонями лицо, отводя взгляд от далекой тропинки чего-то красного в «гуще» леса.       Эта деревня должна быть далеко от военных действий, Итэр и Дайн бы не позволили ей быть между двух пороховых бочек. Да? Так же?       Она поклялась себе забыть и не ввязываться в это всё. Несмотря на множество попыток забыть, память об том самом всё ещё свежа. Картинки воспоминаний быстро прощелкали перед глазами арийки.       С другой стороны, братья бы её осуждали. Не в лицо, конечно, нет. Они бы не стали. Но эти разочарованные взгляды, сверлящие спину, которую они должны были прикрывать.       Люмин сунула руку в ямку, образовавшуюся в снегу от топора и достала его. Она помчала к едва видимой, но крайне заметной на белом фоне, кровавой дорожке. Привкус железа неосознанно появился во рту. Девушка побежала, спотыкаясь о сугробы, боясь испугаться и передумать. В конце концов, больше всего она боится не крови, а презрения.       Дыхание сбилось, икры начали болеть и Люмин остановилась, хватаясь за разболевшийся бок. Обернувшись она заметила что деревня оказалась довольно далеко, если побежит ещё дальше, то может потерять из виду; сделала насечку на дереве.       Под конец ноги еле волочились, всё-таки чтобы сделать шаг приходилось прикладывать много усилий. Достигнув цели, желчь подступила к горлу. Девушке казалось или с того времени запах крови стал ещё резче?       Её меткий глаз обнаружил то, как неопрятно были заметены следы рядом с пятнами крови, что прожгли в снежном покрове свой узор. «Кто-то» либо рассеян, либо неопытен в этом. А Люмин может только надеется что этот «кто-то» «её».       Желчь отказывала отступать.       ***       Аякс проснулся не до́бро. Насколько он помнил ранее, пулевые раны не так сильно болели, как раньше, да и отопления в лесу не было… От внезапного осознания солдат подскочил с койки, находящейся у камина и чуть не влетел в пекло.       Его глаз мог засечь только половину от возможного обзора, поэтому он судорожно крутил головой и осматривал округу. Он в чьём-то блядском доме. В чьём-то доме, а деревни по близости сплошь нацистские. Аякс попытался сглотнуть, но слюни стали вязкими, а ком в горле почти блокировал доступ к кислороду. Он вскочил на ноги, рефлекторно. Так же, как и вскакивал по секундному приказу старшины. Зрение помазало чёрными пятнами. Тарталья зашатался на ватных ногах.       Парень ощущал что его разум погружается в опьянение, он слышал свои мысли сквозь толщу воды. Аякс изумлённо покрутился на месте, оглядывая обстановку в комнате.       Солдат решил сфокусироваться на том, что сейчас чувствует и что должен чувствовать. Ему не больно, лишь слегка дискомфортно. Чайлд, конечно, не помнил сколько у него ранений, но какие-то последствия должны были остаться. И они остались. Только остались замотаны кем-то бинтами в несколько слоев. Ему тепло, даже жарко. Снег не должен греть, насколько он помнил. Аяксу пришлось напомнить себе, что он в помещении, а не на улице. Камин горел ярко, парень невольно засмотрелся как загипнотизированный на языки пламени, ласкающие стенки камина. Уголь трещал, не шибко давно подкладывали дровишки. Что он чувствует ещё?       Что он чувствует? Загадка. Глаз внезапно защищало с такой силой, что Тарталья сквозь зубы застонал. Первый пункт можно вычеркнуть.       Он услышал гремение металлом за входной дверью, со лба мгновенно сошёл холодный пот. Второй пункт тоже.       Алексеев не мог вспомнить ничего, кроме бесконечного побега в заснеженном лесу. Как будто ничего не было до и не будет после. Уединение. Только он, боль, страх, снег, лес и пустота. Можно ли считать это уединением, имея такое большое количество участников? Глаз (а) наткнулся на отрывной календарь, в котором жирным шрифтом, четкими цифрами, черной краской было отпечатано: «4 января». Аякс рвано выдохнул ртом, до хрипа в горле. Широкая улыбка расплывалась на его лице неконтролируемо. Он запрокинул голову у потолку, хватаясь пальцами за спутанные узлы волос. Хриплый, не похожий на когда-то звонкий, смех вырвался из легких. Он был в лесу много. дней. много. дней. много . .       Чайлд вернул голову в прежнее положение и спустил руку к перевязанному глазу. В сенях послышался шум: хлопок двери, всё тот же звон железа и… щелчки или. и щелчки. или.       Он пробегал в лесу весь новый год. Он пробегал в лесу день рождения Тони. 2 января. Или. Или у Антона день рождения 2 января…       Тяжелая и громоздкая дверь в дом распахнулась и вошла. вошел. человек, укутанный в теплую одежду и с шалью на голове. Он-(девушка повернулась к нему лицом, озабоченно поправляя шаль)а в охапку держала дрова. Алексеев, спотыкаясь, побежал к ней помочь. Что ему не дали сделать. Девушка спустила шаль и по плечам рассыпались белёсые волосы, она убрала их за шею, чтобы ненароком не спалить. — Меня зовут Люмин, — дрова с характерным шумом свалились на пол, а названная присела рядом с ними, у галанки. — Тебя как, чудак?       Виатрикс начала по поленцу запихивать в галанку, пока Тарталья не мог понять, отчего он так насторожился, обычная же девушка. Но что-то встало в нем, как кость в горле. — Аякс я, — вымолвил, ошарашенно хмуря брови под чирк спичек.       Девушка странно на него посмотрела. — Я думала ты русский.       В этот момент «русский» понял что его так смутило. Акцент.