северные боги

***

Суров север, и суровы его боги. Когда наполняются ветром паруса, ничто уже не кажется таким, как раньше. Рагнар знает это; чувствует в воздухе, в воде, и в лицах его людей. Ветер наполняет их сердца радостью и предвкушением. Когда Рагнару и его людям благоволят Боги, они неостановимы. Целые города не в силах противостоять им — где уж тягаться маленькой монастырской общине? Выжившего послушника зовут Этельстан, и он годится Рагнару в сыновья — острижен совсем недавно, бледен, тонок — на скудном монастырском пайке много жирку и не накопишь. Этельстан — имя красивое, ладное. Звучное, зычное, как у древнего героя, вот только сам монах величия своего имени не оправдывает. Он годится Рагнару в сыновья, но вот чувства он пробуждает в Рагнаре совсем не отеческие. Монаха, как и прочих пленных, притаскивают на корабль и привязывают, чтобы не сбежал. Время идет. Рагнар злится. Хоть он и ярл, и все его приказам повинуются, но пока на корабле женщины — Этельстан для него недосягаем. Но наступает День Фрейи, и девы меча сходят на берег — этот женский праздник они должны провести на земле — пусть и чужой. Драккары остаются в тихой бухточке, а женщины направляются в лес, и для Рагнара подворачивается счастливый случай совершить задуманное. Его люди отзываются по-разному: кто-то отходит в сторону, кто-то пытается отговорить его, но открыто препятствовать ярлу получить то, что ему причитается по праву сильного, не решается никто. Находятся и благодарные последователи: монаха-иноверца отвязывают и выводят на палубу. Этельстан всё и сразу понимает. Рвется из рук, повторяет бесцельно «нет, нет, нет» — одно из немногих слов, которые он выучил на их языке. — Он весь грязный, как свинья. Спустите его в воду, пусть выкупается. Приказ Рагнара вызывает среди воинов — коих собралась примерно дюжина — одобрительные выкрики и возгласы предвкушения. Когда Этельстана поднимают из воды и бросают на палубу под ноги ярлу, монах похож на мокрую крысу. С его волос и рясы капает вода, подбородок дрожит, и плечи тоже — совсем не от холода. — Нет, нет, нет, — как заколдованный, повторяет Этельстан. — Эй, мышка, ну ты чего? — Рагнар наклоняется к нему и делает голос как можно мягче. — Не такие уж мы и страшные, если нас слушаться. — Он тебя не понимает, Рагнар, — замечает один из обступивших его воинов, Харальд. — Тогда держи ему руки, а не болтай попусту. Рагнар склоняется еще ниже к полуживому от страха Этельстану. — Мои люди считают, что ты меня не понимаешь, но я знаю, что это не так. Я думаю, ты прекрасно понимаешь, что я хочу с тобой сделать. Этельстан несколько раз крестится, бормоча монотонные молитвы на своем языке, но Харальд быстро прерывает его. Послушника дергают назад, опрокидывают на спину. Кинжалом разрезают строгую коричневую рясу. — Зачем ты молишься своему ложному богу? Разве ты не видишь, что тут вся сила — у наших Богов? К Харальду присоединяется Торольд, но Рагнар отгоняет его нетерпеливым жестом. — Первым его возьму я, за мной — Харальд, остальные в очередь. Сегодня все желающие смогут утолить свою жажду. Харальд заламывает пленнику руки, пока Рагнар срывает с юноши остатки рясы и задирает нижнюю рубашку. Послушник, задыхаясь от слез, без умолку причитает на своем языке, умоляюще хлопает ресницами. — Давай, Рагнар, засади ему! — выкрикивает Торольд, и к нему присоединяются другие голоса. — Не жалей презренного иноверца! Ноги Этельстана, бледные и тонкие, некрасиво дергаются — он напоминает Рагнару лягушонка. Бедра у него узкие, волосы между ног редкие, курчавые, член небольшой и какой-то несчастный. Этельстан годится Рагнару в сыновья и все же, послушника хочется жестко выдрать прямо на палубе, на обрывках чужеземной одежды, под гогот его людей. — Переверни его на живот, — распоряжается Рагнар, — не хочу смотреть на его сморщенный огрызок. Харальд переворачивает, не забыв шлепнуть широкой ладонью по ягодице Этельстана. Монах взвизгивает, дергает руками, крепко прижатый к палубе. — Нет, не надо, нет, нет, нет! Рагнар, нет! — послушник, исчерпав весь свой словарный запас, заливается слезами. Просьбы сменяются протяжным стоном, которому вторят одобрительные крики команды. Слушать этот стон — слаще меда. Ладонь Рагнара на бледной заднице Этельстана кажется клеймом, горящим на коже знаком древней магии. Тело у послушника нежное и слабое — у любой женщины Севера под кожей таятся мышцы, в руках поет сталь, но у этого юнца есть только крест и слезы. — Ну-ну, сейчас посмотрим, что наша мышка прячет… Руки у Рагнара крепкие, грубые от работы и сражений. Он разводит ягодицы Этельстана в стороны, разглядывает темнеющее колечко мышц. — Нет, нет, нет! Рагнар, нет! — Ты боишься? И правильно. Нас тут много, а ты один — кто знает, что может случиться. — Кажется, ты ему не нравишься, — со смехом замечает Харальд. — Он надеется, что ты его отпустишь, если он попросит достаточно сильно. — Отпустить? Мы только начали, — скалится Рагнар, сминая ягодицы юноши в руках. Рагнар щупает, гладит, изучает. Когда он не без труда проникает пальцем в узкое нутро Этельстана, тот поднимает крик. — Давай, мышка, громче. Хочу слышать твой голосок. Отчаяние юноши, кажется, лишь распаляет северян. Вокруг раздается хохот, смешки, а кто-то, вытащив член из штанов, начинает дрочить, глядя на разворачивающуюся картину. Рагнар проворачивает палец а заднем проходе послушника, добавляет слюны и еще один палец: Этельстан вскрикивает, вертит бедрами, стараясь избежать проникновения. — Он такой узкий, — замечает Рагнар, обращаясь к Харальду. — Попробую не порвать его, чтобы и тебе осталось, но ничего не обещаю. Член северянина изнывает в штанах, в ушах стучит кровь — вот оно, беззащитное юное тело лежит, распластанное, перед тобой. Только руку протяни. — Такой тугой и горячий, — облизывается Рагнар. Развязав штаны, он высвобождает полностью возбужденный крупный член. Головка болезненно красная от прилившей к паху крови — терпеть больше невозможно. Первый толчок внутрь тяжелый, натужный — послушник, без сомнения, был девственником до встречи с северянами. — Не сжимайся, мышка, тебе же будет легче. Свободной рукой схватив жертву за худенькое бедро, Рагнар продолжает проникновение почти насухую, медленно и неумолимо. Этельстан кричит, срывая голос. Лодброк толкается вперед резко, а потом медленно подается бедрами назад, дурея от узкого жара на своем члене. — Кому-нибудь из вас его жалко? — Рагнар, распаленный насилием, оборачивается на своих людей. — Нет! — отвечает Харальд за всех. — Чего жалеть служку ложного бога? Он наш враг, а жалость к врагам испытывают лишь слабые. Рагнар склоняется к монаху. — Слышишь, иноверец? Никто тебя не спасет, и жаловаться нашим женщинам не вздумай — только хуже будет. Лодброк трахает его грубо, старается продержаться подольше, насладиться нежным, узким телом под собой, но удовольствие слишком велико. По сути, тощая задница и стриженная скуластая голова не возбуждают Рагнара, но возбуждает безнаказанность, чужой страх и слезы. Он кончает, навалившись на Этельстана и придавив его к палубе. — Открой ротик, милый, давай, — издевательски усмехаясь, приказывает Харальд. — Не реви, мышонок, — кивает Рагнар. — Лучше расслабься. Отпустив послушника, он уступает место Торольду. Жертва слабо вырывается, когда его хватают сильные руки и ставят на четвереньки. Харальд толкается вперед, заставляя Этельстана открыть рот, проникает членом внутрь. Торольд входит с другой стороны, не давая пути к отступлению. — Больно тебе? — участливо спрашивает Рагнар. — Ну ничего, потерпи, а я пока посмотрю, как мои братья тебя трахают. Торольд кончает позорно быстро — он молод и слишком долго ждал своей очереди. Кричать Этельстан уже не может, голос у него сорван, в горло толкается толстый член Харальда; послушник мычит и стонет, на зареванном личике написаны ужас и боль. Рагнар чувствует, что снова возбужден. Он входит в мягкое, растраханное нутро Этельстана, до синяков сжимает ягодицы, рывками дергает на себя. — Вот так, маленький, двигайся, вот так. Харальд спускает сперму в рот послушника, и тот кашляет, а Торольд, поплевав в ладонь, обращается к Рагнару. — Можно вторым, а? Рагнар кивает. Не сбиваясь с ритма, он протискивает палец вместе с членом, и монах сипит, не в силах больше кричать. — Переверните его, — приказывает Рагнар. — И подстелите тряпки сюда, чтобы не отмывать с палубы кровь. Северяне повинуются. Суров север, и суровы его боги. Когда наполняются ветром паруса, ничто уже не кажется таким, как раньше. Рагнар знает это; чувствует в воздухе, в воде, и в лицах его людей. Ветер наполняет их сердца радостью и предвкушением. Когда Рагнару и его людям благоволят Боги, они неостановимы. Целые города не в силах противостоять им — где уж тягаться юному пленному послушнику?