Так это ж Лепс

Эндрю Сквизель сидел на берегу уединенного острова, далеко-далеко от цивилизации. Можно подумать, что это вознаграждение за его душевную болезнь – райский остров: пальмы, ни души, теплая вода. Все бы хорошо и несправедливо (по отношению к мирным жителям, кои даже в лучшем случае не смогут заработать на больше чем на две недели отдыха на похожем уголке природы в противоположном полушарии), но только тишину все время нарушало кряканье, раздававшееся из-за кустов. Лодка, приехавшая с Энди, взорвалась, как и предполагалось, пять минут после того, как пленник высадился на берег. Эдакая барракуда с решеткой, управляемая с ближайшей (300км отдаленной) станции Кви, откуда и привезла юношу. На Кви редко попадали простые смертные – обычно только военные, доктора, или люди, у которых в душе не все было в порядке, как и у Энди. Быть буйнопомешанным не так-то легко в большом городе, особенно если на каждом шагу сталкиваешься с непонятливыми, развратными, ленивыми или просто тупыми особями. Вот так и попал вспыльчивый Эндрю на Забытый Остров – Кир. Кряканье, громкое, порой переходящие на (необычно похожие на человеческие) стоны, так и раздражало Энди. Мало того, что ему пистолет с одним патроном не оставили, а даже еще протащили пять литров воды в лодку (на последнюю минуту наш друг передумал, и все-таки спас ценную жидкость от взрыва), так еще и крякают какие-то нахалы в самый солнцепек. Выпив пару глотков, Энди припрятал запасы в тени – не смотря на свой недуг, он был одним из немногих, кто еще был в состоянии рассуждать, и даже думать о своей пользе. Именно поэтому, а также по просьбам семьи, Эндрю избежал участи электрического кресла, и, как первый за долгие-долгие годы, ступил на раскаленный песок Кира. До него, всего на Остров попало около ста человек, но это было очень давно – последнего, Эигла, высадили сто лет назад. Если бы он и умудрился дожиться приезда Эндрю – в таком случае ему было бы сто двадцать пять лет – то пройдут годы, прежде чем Сквизель найдет бренные останки: Кир – огромный остров, чуть ли не континент, и только одна человеческая жизнь ушла бы на преодоление самого короткого пути, ведущего через центр Острова. Вспомнив Эигла, Эндрю усмехнулся. Вот и он, как, скорее всего, уже покойник, будет бегать по острову, не находя себе места, до конца своих дней, пока не повесится – хотя, нет, на это у него сил не хватит – или не умрет от старости. Но тут юноша вспомнил одно старое выражение, что весьма его поразило, ибо особой памятью он никогда не отличался – «Натура – дура, судьба – индейка, а жизнь – копейка!». «И где же я его встречал?,» - думал Энди, ковыряя ногтями песок. «В какой-то книге, так...То ли Лермонтов, то ли Пушкин..,» - сама идея, что он помнит имена древнейших русских писателей все более удивляла его. Ведь как-никак, на дворе пять тысяч восемьсот девяносто седьмой год, и знать о чем-то, что имело место четыре тысячелетия назад, было, по крайней мере, весьма необычно. Но долго над странным феноменом наш знакомый не задумывался (а зря!), а лучше поскорее пошел разузнать, что же происходило за соседними кустами. Выглянув из-за больших листьев папоротника, Энди так и сел: перед ним сконфуженно прикрыли крыльями свои женские груди две большие, размером с машину или, скорее, трактор, утки. Они напомнили сумаcшедшему древних сфинксов, только вместо человеческого лица на него боязливо поглядывали черные, огромные как баскетбольный шар глаза над птичьим клювом, который уткнулся в длинную желтую шею, дальше же, кроме наличия человеческой груди, следовало обычное утиное тело, только увеличенное до небывалых параметров. Энди был не сегодняшний, и сразу понял, чем две утки-женщины занимались: крыло одной утки было под хвостом другой, а сами животные еле сдерживали волны возбуждения, накатывающие на них. Помешанный пришел в себя, и даже не удивился, когда утки смущенно залепетали на русском, и попросили его уйти. Юноша охотно согласился – еще зоо-порна, да и в подаче лесбиянок ему не хватало для счастья в жизни. Взамен за такую «любезность» одна из уток накапала из одного своего упругого соска молоко в лист папоротника, подала его ошарашенному Эндрю и объяснила, что молоко может не только утолить жажду, но и очистить сознание и вылечить некоторые тропические болезни. Энди вежливо и расторопно поблагодарил, и поспешил скорее убраться восвояси. Уже на берегу, он аккуратно припрятал лист папоротника, так, на всякий случай – вдруг когда-нибудь пригодиться. Затем отпил немного воды и сказал самому себе вслух: «Что-то, а трахающихся уток-млекопитающих я тут никак не ожидал». Сидевшая же неподалеку макака, никем, кроме пары друзей, за всю свою восьмитысячелетнюю жизнь не замеченная, улыбнулась и подумала: «Да, дружок, ты еще и не такое встретишь. Таких, как ты, я встречала – все гибли от чар острова. Ведь Кир – магическое место, но почему-то об этом никто не знает, кроме несчастных умалишенных. Хотя, » - макака повернулась мордочкой к солнцу – «когда-нибудь, никчемное человечество, мнящее о себе неизвестно что, узнает об этом чуде, и начнутся сенсации. Но пока, ты, Эндрю Сквизель, еще не изведал всех странностей Кира, и твое путешествие только начинается, » - макака захихикала, и поскакала по одной ей известной тропе к центру острова. А ничего не подозревающий Эндрю поднялся и направился в тропический лес в поисках чего-либо съестного.