Morocco, 1972

Приглушённый свет, монотонный шум прибоя. Кажется, даже пение птиц. Отдаленный гул с улицы. Ухо улавливает каждый звук по отдельности, анализирует, а потом отпускает тонуть в массе других шумов. Внимание то рассеивается, то вдруг концентрируется на мелочах, которые обычно оставались незамеченными. Она из любопытства пару раз сжимает и разжимает кулаки, смотрит на пальцы, как они белеют и обратно розовеют. Это невероятно увлекательное занятие. Так она понимает, что уже началось. Деревянный треск — это кровать. Робби оборачивается так резко, что в голове начинает звенеть. На кровати лежит она, все в том же лёгком платье цвета лавандового поля, только теперь без массы деревянных украшений. Робби весь день засматривалась на идеальные вырезы этого платья, на то, что скрывала тонкая ткань. Неудивительно, что во рту пересохло. На то есть тысяча и одна причина, но Плант выбирает не думать обо всем этом. Совсем скоро они вдвоем окажутся в совершенно другом мире. Она жадно зацеловывает ее тонкие, мягкие губы, и Джимми кажется, что они воспалились. Жар сотней мурашек разбежался по всему телу, кровь пульсировала в жилах. Пара мгновений — и в голове что-то щелкает, а перед глазами все закруживается в воронку. Небеса с громким хлопком разворачиваются над головой. Сегодня ясная погода на берегу моря. — Мне нужна моя свобода. Ей протянул руку неряшливый таксист в костюме набекрень. Она отказалась и пошла вперёд. Под ногами сыпался горячий песок из пустыни, по которой они ещё днём колесили на арендованном пикапе. Они? Где это находится, они? Запомнит ли их земля, море, песок? А другие люди? Джимми запоминает все, и идёт дальше. Становится то горячо, то холодно. Всем телом управляет желание увидеть её. Где-то вдалеке заиграл камерный джазовый состав. Мужчина и женщина в костюмах играли в карты. Тройка, семёрка… Джимми кинула на стол туз и расхохоталась. Теперь дух старой графини будет преследовать их до смерти! Ей было так смешно, что она не сразу услышала пение, сопровождающее музыку. Оно становилось все громче. Эту чёртову хрипотцу она узнает из миллиарда. Эхо мягким, морским прибоем накатывает на тело, с каждым разом становясь все теплее. Все ближе. Рот наполняется слюной. Хочется пить, живот крутит. Все существо резко изнемогает, становится немощным, стареет посекундно. Ее оазис освобождения где-то рядом. Пронзительно-яркое солнце выжигает роговицу, вместо крика из груди вырывается только бурлящий шепот. Джимми берет ее за руку и кружится в танце. Она учится движениям, но тут же забывает, что делала. Голубые глаза смотрят на нее. Только на нее. В мире нет никого, кроме них. Пахнет душистыми персиками. Ей кажется, будто лепестки роз нежно касаются ее плеч, с которых незаметно скатывается неприлично лёгкая ткань. Обнажается не только она, но и ее душа. С нее снимают защитные слои. Душа трепещет в ее нежных руках, пусть и знает, что ничего плохого не случится. Перси в любой момент может вонзиться в мягкую плоть зубами, прокусить кожу, но для Джимми это станет главным подарком. Искушение слишком велико, Пейдж с удовольствием падает в объятия, от которых дрожит даже сердце, и соленые волны окружают их. Больше никого нет. — Смотри. Робби смотрит. Изумруды светятся, переливаются, искрятся. Хочется их вынуть и сделать из них ожерелье. Волосы, цвета вороньего крыла, щекочут шею, поцелуй тянется, как сладкий мед. По венам бежит настоящее электричество. Перси кажется, что она способна на что угодно, если бы только дрожь не мешала. Она охраняет свою грациозность даже еле сдерживаясь. Хочется втереться в ее бледную кожу эфирным маслом, впитаться, проникнуть в кровь и, наконец-то, стать с ней единым целым, как они однажды мечтали. Рядом проплывает стая рыб, пялясь на них своими огромными, выпуклыми, неживыми глазами. Джимми успевает протянуть руку и погладить одну — на ладони остаётся ярко-зеленый ожог. Она хочет выкинуть из головы этих безмозглых, уродливых рыб, жмурится так сильно, что перед глазами плывут цветные круги. Открывая глаза вновь она понимает, что круги никуда не исчезают. Среди меняющих цвет волн остаётся неизменной Робби, сохраняет изящность форм и солнечную улыбку. Вряд ли она видит рыб. Перси видит бескрайний ночной небосвод и две луны, красную и белую. И нимб, освещающий аккуратные черты лица Джимми. Ее глаза, так умоляюще рассматривающие ее душу сквозь плоть и кости. Одно движение, другое. Ближе, ярче, теплее. Слабость медленно расползается по телу. Робби видит, как кожа ее собственных рук синеет от потока горячего воздуха. Она скользит этими руками по молочным бедрам, пальцы нащупывают источник адского тепла. Невыносимая духота начинает нервировать, и Плант яростно избавляется от тонкой блузки, нависшей на бедрах многотонным весом. Ладони Джимми — раскалённый лёд. Перси чуть не вскрикивает, в нос ударяет запах ночного моря и текилы. Они уже лежат на пляже из розового песка. Робби чувствует текстуру крупных, острых песчинок по всему телу. Пейдж подставляется под ее губы, тянет за плечи и чувствует, как сама же взлетает в небо. Их фрикция больше похожа на неистовый, безумный танец. Джимми видит все происходящее со стороны, и ей жутко не хватает рук Робби на своих бедрах. Такое шоу противозаконно смотреть в одиночку. …Кажется, Робби снова напевает какую-то песню. Знакомую до боли в зубах и до смешного простую. Но, не успев задать хоть один вопрос, Джимми опрокидывает голову на подушки и захлёбывается, и отплевывается сотней проклятий, и снова извивается. Ее душа выходит наружу, ведь такое наслаждение человеческая оболочка попросту не выносит. Робби исходится на жутко мелодичные, протяжные вопли, удивительным образом гармонирующие с ее песней. Вокруг них образуется целый певческий хор, и поет с явной целью оглушить их. — Давай. «Выпусти своих демонов наружу, — имеет в виду она, — выпускай, и позволь мне их приручить.» Она дышит огнем, но Джимми не обжигается. Она прижимается ещё ближе, и по телу Робби проходит разрушительная судорога. Организм распадается на молекулы, они впитываются в розовый песок, и из него пробиваются фиолетовые ростки инопланетного растения. Облака не кажутся такими далёкими, как обычно. Джимми может до них дотронуться, но выбирает остаться в нежных, ласковых объятиях. …Кажется, что облака меркнут, сливаются в однотонный, серый пласт. Кажется, они превращаются в потолок. Теплая морская гладь обращается подушками и мягким постельным бельем. Или ей только кажется. Единственное, в чем она уверена наверняка, это в том, что Робби — единственная настоящая среди этого безумия, и магия между ними — это часть их безумной, но подлинной жизни.