Табачный дым

      — Сережа, не строй из себя дурака и скажи уже наконец, куда ты их убрал! — разгоряченно восклицал Маяковский, проходя очередной круг по небольшой старой квартирке в поисках злосчастной пачки сигарет. Есенин часто убирал их куда-то, и ведь, гад, тогда, когда Владимира не было! И ему все время приходилось, как собаке-ищейке, рыскать по комнатам в надежде найти вредное удовольствие.       — Не понимаю, о чем ты. — сухо отозвался из маленькой гостиной Сергей, пробегая глазами по статье в газете. Имажинист не любил, когда футурист брался за свои сигареты, да и к тому же от них был такой едкий и противный запах, что в дрожь бросало. Первое время Есенин старался уладить все разговорами — просил Маяковского не браться за пачку при нем, читая лекции о вреде курения. Но тот, как и можно было ожидать, не слушал его. Тогда пришлось прибегнуть к крайним мерам.       С кухни послышался сдавленный стон. Сергей выдохнул и убрал газету в сторону, закидывая ногу на ногу. Торопливые и громкие шаги принесли к нему Владимира — с нахмуренными бровями и горящими глазами. И ведь даже не переоделся после вечера — расхаживал по дому в пиджаке, рубашке, штанах и этом чертовом красном галстуке, который уже порядком поднадоел Сергею.       — Сережа, скажи мне на милость, почему я, как маленький ребенок, должен бегать по дому, а? Вот чем тебе мои сигареты жить мешали? Не нравится запах? Так не стой рядом, когда я курю, кто же просит! — восклицал футурист, опершись рукой в подлокотник кресла, за которым сидел имажинист.       — Была бы тут проблема только в запахе! — Есенин схватил Маяковского за тот самый злосчастный галстук и притянул ближе к себе. — Тебя потом просто невозможно целовать! У тебя весь рот в этой гадости!       — Так ты целуй перед этим, в чем проблема? — негодующе воскликнул Владимир. Сергей цокнул языком и поднялся с кресла, расслабив руку, сжимающую галстук. Он подошел к окну и встал возле него, гневно скрестив руки на груди. — Ох, только не говори, что ты еще из себя бабу обиженную собираешься строить?       Есенин не ответил — лишь сильнее впился ногтями в локти. Маяковский подошел к нему ближе, вздыхая. Пыл внутри него медленно-медленно начинал остывать. И все же так просто отдавать свои сигареты он не хотел.       — Сережа, ты раздуваешь из мухи слона! Это просто сигареты. — отчеканил футурист, выпрямив спину. Имажинист резко обернулся к нему, сжав кулаки.       — Просто сигареты? Просто сигареты?! Да ты с ними ни на секунду не расстаешься! Тебя где не высмотри — везде с сигарой! Ой, а кто это? Маяковский? И, конечно же, опять с сигаретой во рту! — Сергей начал кривлять, но только кого — черт знает. Он хлопал глазками, взмахивал руками, и дул губки, как какая-то девушка, неудачно пытающаяся привлечь внимание парня. — Ой, а откуда такой запах противный? Ах, да это же наш футурист несчастный на себе вонь принес! Да, Володя, да? Ты, наверное, всю жизнь таскаешь на себе вонь курения! Да? Чего ты м…       Владимир не выдержал — он резко схватил своими большими руками Сергея за талию и притянул к себе, увлекая в поцелуй. Есенин первые несколько секунд сопротивлялся — уперевшись руками в грудь Маяковского, тот усердно старался отстраниться, тем самым показывая, что еще не закончил говорить. Но футурист отрезал все пути к отступлению, запустив одну из рук в кудрявые, золотые волосы имажиниста. В конце концов, Сергей сдался и просто поддался ему. Слишком долго злиться на него он не мог.       Поцелуй впервые, наверное, за все время их любовных связей не был пропитан табаком. Не было и намека на то, что Владимир курит. От этой мысли Есенин удовлетворенно мурлыкнул, обвивая шею Маяковского своими руками. Прохладный ветер прошелся по спине — одно из окон, оказывается, было открыто — вызывая у Сергея мурашки и заставляя сильнее прижаться к телу Владимира.       Они не могли оторваться друг от друга, словно их разлучали на очень долгий срок. Поцелуи разрывались изредка, и лишь на секунду — только чтобы поэты могли заглянуть друг другу в глаза и увидеть там чувства, смешанные из гнева и страстной любви. И обоих это вполне устраивало.       — Что, Сережа, мои поцелуи тебе все еще противны? — с ухмылкой спросил футурист, разрывая очередной из них. Ему нравился такой Есенин — раскрасневшийся, с чуть пухлыми от настойчивых поцелуев губами. Есенин, который как пушистый кот, льнет к нему, что-то тихо мурлыкая себе под нос. Его Есенин.       — Заткнись ты уже. — рассерженно бурчит Сергей и сует одну из рук в карман своих штанов. Он достанет оттуда ту самую пачку, в которой оставалось всего пять сигарет, и которую Маяковский, как одержимый, искал по всему дому. Молча, имажинист протягивает ее футуристу, отворачивая голову в сторону. От такого жеста глаза Владимира широко распахиваются, ему надобно бы что-то сказать, но не может. Лишь забирает сигареты из теплых рук.       Смотрит на них, потом на Сергея, снова на них. Торопливо кладет пачку подоконник и вновь приближает к себе Есенина, целуя с большей пылкостью.       — Я постараюсь курить меньше, а ты перестанешь от меня их прятать. Договорились? — спрашивает он, заглядывая в синие-синие, как глубокие моря, глаза.       — Какие-то невыгодные условия, товарищ футурист, ведь… — очередной поток его слов прекращается очередным поцелуем. Маяковский не терпит возражений на условия, которые и так держатся на волоске. — Хорошо-хорошо, так и быть. Я постараюсь. — с лучезарной улыбкой произносит Сергей, наклоняя голову чуть в сторону.       — Ой, а откуда такой запах противный? Ах, да это же наш имажинист на себе вонь сигарет принес! — передразнил Есенина Маяковский, довольно улыбаясь.