Lichi icecream

Когда Хосок с драматическим видом кутается в плед до самого хлюпающего носа и красивым жестом взмахивает дымящейся чашкой с каким-то зельем для, будем считать, что здоровья легких, Юнги понимает, что ждал этого момента примерно с конца ноября. Тогда бодро скачущий под первым, хлопьями летящим снегом Хосок торжественно клялся в любви к северу, зиме в мыслях и сердце и всячески отвергал свое южное происхождение. Юнги, конечно, со снисходительной нежностью наблюдал, как смуглый уроженец Кванджу мерзнет при самом, будем честны, легком сквозняке, но с поражающим упорством рвется покорять лыжные трассы и все доступные и не очень катки. Ненадолго, ухмылялся тогда Юнги, и, естественно, оказался прав. Кому, как не ему, знать причуды Хосока лучше него самого. - Всё! - театрально прикрывает тот глаза. - назимовался, блядь, вдруг у меня бронхит и я умру, так и не попробовав твоего знаменитого мороженого из личи?! - Могу помочь и ускорить процесс, добыв тебе любое другое, если так торопишься. - нежно скалится Юнги, подперев рукой голову и с интересом взирая на театр одного актера. Хосок выглядит одновременно трогательно и смешно в нежно-розовом пледе с единорогами и с аурой вселенского страдания. Юнги хочется обниматься и шептать ему на ухо бессмысленные глупости, но он только подливает в чашку кипяток. - Гуманитарная помощь пострадавшим в снежной битве. - Салютует чайником, едва сдерживая смех, уж больно негодующим становится взгляд у этого зимнего горе-воина. - Жестокий ты, - оглушительно вздыхает Хосок, - не надо мне любое, я запомнил про личи. - Хоба, - очень мягко и преувеличенно спокойно говорит Юнги, на короткий миг поддаваясь слабости и проводя по мягким, тускло мерцающим вишневым цветом волосам, - где и в какой схватке я тебе добуду личи в середине января в Сеуле? На столь обезоруживающий аргумент ответа не находится даже у болтливого Хосока, никаких тебе “вырасти в теплице” или “ограбь министерство фруктовых дел, уверен, такое точно существует”. Молчит, тоскливо сморкаясь и множа кучу скомканных салфеток. Значит, и правда не на шутку захворал, беспокойно думает Юнги. Это у него такое специальное предназначение - беспокоиться за Хосока в любой ситуации, потому что невольно будешь, когда его в сердце - гораздо больше, чем себя самого. А сердце, глупое, человеческое сердце - почему-то только одно. Вот такая абсурдная жизнь. Он выныривает из своих мыслей, отчетливо ощущая подозрительную тишину и даже ни одного скорбного и тоскливого вздоха со стороны кресла с пледом, с которыми на время слился Хосок. Хосок, с настораживающе довольным видом что-то выискивающий в телефоне. Юнги заранее прищуривается, уже наперед готовый практически к чему угодно, даже к самому невозможному. (Кем, строго говоря, и является для него сам Хосок) - У тебя же никаких проектов и неотложных дел на остаток зимы, - то ли спрашивает, то ли утверждает магическим образом почти исцелившийся пациент, - Намджун точно одобрит, я почти договорился. - О чем ты уже успел договориться, бешеный? - смотрит на него как всегда с гремучим коктейлем из восхищения, влюблённости и стойкого желания зарядить в глаз, чисто для профилактики. - Тащи паспорт, мы едем в Таиланд лечить мое горло! - торжествующе орет Хосок, пихая ему в лицо экран с надписью “Сеул - Бангкок”. - А голову мы тебе где лечить будем? - закатывает глаза Юнги больше по привычке, чем с раздражением, потому что, если Хосок хочет сбежать от зимы с ним, никакие дела и проекты не заставят его остаться. Спустя неделю они неловко сталкиваются локтями, пихая в ручную кладь куртки и шапки буквально за час до объявления скорой посадки в аэропорту Суварнабхуми. Хосок взахлеб, с горящими глазами рассказывает, как ездил туда однажды с сестрой и как сильно мечтал вернуться. - Конечно, с тобой. - Улыбается, отражая тусклые городские огни из иллюминатора, а бедное, единственное, уже ему почти не принадлежащее сердце Юнги почти выпрыгивает за борт, в прельстительную тьму. А потом на них обрушивается Бангкок. Сразу всем собой - шумом бесконтрольного движения и громкой музыки, запахами специй и благовоний из маленьких, буквально в каждом дворе кумирен, мерным гулом сутр из огромных храмов, детскими криками, рекламными щитами и - пока только обещанным, призраком близкой мечты - запахом моря. Хосок меняется практически за несколько часов. Как будто сбросив старую, тяжелую, уже ненужную кожу, становится какой-то новой и самой правильной версией себя, с каждым шагом впитывая тропический жар узких улиц. Юнги даже не замечает жары, в полусне фиксирует яркое все вокруг, потому что ярче всех - он, Хосок, подставляющий лицо солнцу. Хосок, который тащит его к взятой напрокат явно видавшей виды машине, ведь море не может ждать слишком долго, едем! - Пару дней поживем в центре Паттайи, - говорит, настраивая сплит-систему (спасибо, господи) и вбивая адрес в навигатор, - для прочувствования местного колорита, так сказать. - А потом? - А потом - на острова, будем играть в современных дикарей! - Смеется, беспечно расстегивая легкую рубашку. Ты уже и так неплохо справляешься, хочет сказать Юнги, но вместо этого отворачивается к полуденному мареву за окном, мысленно пожелав себе выдержки. Накрывает его только к концу бесконечного дня. Уже после того, как они поедают острую лапшу, пережидая пробку на въезде. После нескольких попыток припарковаться, не задев ничей мопед, после закидывания вещей в номер и ледяного мохито на крыше отеля. - Море, море! - шепчет, не кричит, а натурально благоговейно шелестит Хосок, вцепившись в ограждение. Там, внизу раскаленное уставшее солнце стремительно тонет в океане, окрашивая небо и воду в насыщенный багрянец. Юнги смотрит, как сияют алым волосы Хосока в этом невозможном, слишком густом для слабого человеческого зрения свете, и плавно оседает на разогретый бетон, с опозданием отмечая, что так и не успел поцеловать Хосока на закате. Он открывает глаза в прохладном полумраке, утопая в мягком гостиничном матрасе. Совершенно не ориентируясь во времени и очень условно - в пространстве, находит стакан спасительно холодной воды и вливает в себя парой жадных глотков. И только почувствовав контрастно горячее объятие, фиксирует Хосока за спиной. - Черт возьми, я такой дебил, - восклицает тот в самое ухо, - слава богу, ты жив! - И ты решил это исправить, оглушив меня? - бормочет Юнги, неловко ворочаясь в сильных руках, - что вообще произошло? Я так ошалел от счастья быть здесь с тобой, что экстатически отключился? - Тепловой удар, обычное дело, я по дурости забыл, что ты плохо переносишь жару, и без отдыха потащил тебя к черту на кулички. Хосок говорит уже нормальным голосом, почти журчит в затылок Юнги, не думая выпускать и, он что, только что потерся носом о его волосы, господи? - Вполне ничего такие кулички, - преувеличенно бодро смеется Юнги, потому что его всего перетряхивает от мурашек, а кондиционированный воздух вопреки законам физики раскаляется до каких-то немыслимых температур, - курортные. - Я больше тебя на солнце в полдень не выпущу, - смуглая, особенно на контрасте с его - бледной, рука мягко сжимает запястье, - не хочу, чтобы ты окочурился до того, как я покажу тебе свои любимые места. - Или чтобы я не сгорел, как вампирюга? - Юнги думает, что на секунду - можно, и осторожно переплетает их пальцы, замирая от восторга, - и однажды кусанул и выпил кровь этого глупого Хоби? Он пытается шутить, ведь лучшего способа маскировки неловких ситуаций еще не придумано. Вот сейчас Хосок подхватит этот восхитительно абсурдный бред и наконец разомкнет объятия, чтобы привычно колотить по любой поверхности от хохота. Но Хосок вместо этого нежно, но неумолимо прижимает его к себе за талию и шепчет: - С тобой этот глупый Хоби согласен на все. Юнги не может уснуть до рассвета. Пялится в темноту под крики ночных тропических птиц и думает, случайно или нет губы Хосока коснулись его шеи. В Таиланд он влюбляется быстро и, похоже, безвозвратно, практически также, как в того, кто его сюда забрал. Изнеженная солнцем, обласканная океанским бризом, увитая первобытными джунглями реальность неуловимо переплавляет их, упрощает сложное, растягивает моменты, как растопленную на солнце карамель. На первый взгляд, кардинально не меняется ничего, но вместе с тем - все сразу. Как если бы вместе с оставшейся где-то за множество световых лет зимой из него выжгли страх, за компанию с морозами и серыми сумерками мегаполиса. И теперь этот новый смелый Юнги босиком бегает по раскаленному добела песку и почему-то ни разу не просит Хосока уйти в свой номер ночевать. И с каким-то жадным наслаждением вдыхает искрящийся, натянутый между ними воздух. Поднеси спичку - рванет и руин не останется. Они исследуют пустынные ранним утром улицы, когда взмыленный после пробежки Хосок будит его запахом эспрессо из соседней кофейни. Меряют кедами вымощенные камнем дорожки храмов, преодолевают бесчисленные ступеньки, чтобы увидеть Сиамский залив с самой высокой точки и кричать от полноты чувств и детского восторга. Пробуют уличную еду на ночных рынках, танцуют в неоновом свете пешеходной улицы далеко за полночь. Прячутся в прохладных чайных, пережидая самые жаркие часы, и Хосок отбирает у него коктейль со льдом и учит бороться со зноем горячим пуэром, как делал его дед, и это на удивление становится прозрением. За пару часов до заката, каждый раз смертельно прекрасного, Юнги лениво потягивает кокосовый сок, наслаждаясь прохладными шершавыми краями фрукта и наблюдая, как из моря выходит счастливый и мучительно, до боли красивый Хосок - как Венера из пены морской. Он зачесывает назад потемневшие от воды волосы, небрежно отряхиваясь после встречи с особо высокой волной и неторопливо идет по песку. Нескольких дней хватило, чтобы и так смуглая кожа стала будто облитой шоколадом, волосы выгорели в рыжий и кажется, даже темные глаза засияли золотом. Стройный и сильный, с тонкой талией, с худыми руками и длинными ногами Хосок похож на какое-то южное антропоморфное божество, отлитое из бронзы, окутанное запахами специй и цветочного меда. - Ты сидишь тут в этой пижонской шелковой рубашке во имя свэга? - он подходит, заслоняя собой низкое солнце, и бесцеремонно отнимает у Юнги кокос. - В тени нормально, шелк прохладный. Юнги на секунду оказывается немного оглушен и ослеплен почти обнаженным мокрым телом так близко, но и не думает отводить взгляда, как сделал бы еще недавно - бесконечно давно в той промозглой жизни, которая теперь ощущается затянувшимся сном. А реальность - вот она. - И правда, - Хосок теснит на шезлонге и не невзначай, не украдкой, не между прочим, а очевидно намеренно ведет влажными ладонями по бокам, скрытым черной скользкой тканью, - а я уже распереживался, что ты тут без меня перегрелся. Очень хочется ответить нечто остроумное, даже едкое, однако Юнги просто хватает ртом влажный воздух, невидящим взглядом уставившись в пылающий горизонт, ведь Хосок трогает его совсем не так, как за столько лет они привыкли в безопасной бро-каннотации. И если всему виной, к примеру, тропическая лихорадка, от которой у них обоих, похоже, начинает срывать резьбу, Юнги согласен никогда не лечиться. - Юнги-я, - шепчет Хосок и почти накрывает собой, рискуя опрокинуть шаткую конструкцию, - хочешь шампанское? У него такие шальные глаза, что Юнги вдруг накрывает осознанием, и все ощущения разом обрушиваются вместе с горячим телом, прижимающим его к шезлонгу. Шум волн, тяжелое дыхание из раскрытых искусанных губ совсем рядом и свое раскаленным цветком раскрывшееся желание. То самое, которое он так долго стыдливо прятал за закрытыми дверями спальни, пытался выплескивать в “правильных” отношениях с хорошими девочками, сжимал отчаянно, запершись в душе и закусывая собственное запястье в попытке не кричать, когда представлял, как Хосок мог бы держать его за шею или падать перед ним на свои вечно отбитые танцами колени. - Хочу, - и это, пожалуй, самое честное, что ему доводилось говорить, - Хоба... Юнги беспомощно зовет его по имени, тянется руками, ртом, всем собой, смотрит в потемневшие в быстро сгущающихся сумерках глаза. И Хосок целует, боже, правда целует его так, как снилось в самых душных снах. Он горячий и очень жадный, так не целуют в первый раз, смутно мелькает в окутанной туманом голове, но это настолько правильно, что Юнги только раскрывает губы и просто дает вылизывать свой язык, вцепляясь в жесткие после морской воды волосы на затылке. - Блядь, - Хосок отрывается от него с совершенно поехавшим взглядом, гладит по губам, - Блядь, если ты сейчас дашь мне по морде и свалишь в аэропорт, я утоплюсь. - Это шантаж. - Хрипит Юнги и бесконтрольно, дорвавшись, ведет языком по соленым тонким пальцам, втягивает в рот и с каким-то мучительным удовольствием слышит, как Хосок шипит. Они снова целуются, долго, отчаянно, сплетаясь руками и не замечая особенно темную, как всегда на юге, ночь вокруг. И только услышав сорванное “тихо-тихо”, Юнги понимает, что стонал, совершенно поплыв, и наконец пытается отдышаться, пока взмокший, будто снова из моря, Хосок не может перестать гладить его бедра. - Так, - он с видимым усилием поднимается на ноги, пошатываясь как пьяный и протягивая Юнги руку, - у нас утром паром на Самед, надо нормально выспаться, поднимайте ваши старые кости, мистер дед. - Так и знал, что твои вкусы весьма специфичны! - смеется Юнги, кое-как повисая на его плече. - Настолько, что сегодня сплю у себя. - Хосок обнимает его и, опять не удержавшись, прижимает уже к стене лифта, до которого они с трудом добираются. В итоге не опаздывают они каким-то чудом. Бегут по длинному пирсу, расталкивая пёструю толпу локтями и рюкзаками, и вваливаются на палубу буквально за секунду до под хосоково громогласное “экскьюзми, импортанты бизнысы!” Аплодисменты, занавес. Кое-как приткнувшись у иллюминатора, Юнги вспоминает, почему они так поздно выскочили из отеля, дожевывая завтрак на лету, и почти неосознанно потирает шею. Проклятый Хосок, бодро ворвавшийся в его номер с утра пораньше с благим намерением помочь собрать самое необходимое, удостоил вещи лишь парой незаинтересованных взглядов и с совершенно волчьей улыбочкой шагнул к Юнги. Сцапал за талию, коротко поцеловал и бесцеремонно толкнул к столу, разворачивая спиной. - Ты, бля, варвар? - Взревел (ну, он надеется) Юнги и даже для проформы рванулся из крепких рук, разумеется, безрезультатно. Даром, что тощий, а хватка-то. - Боже, ты бы знал, как мне нравится, когда ты злишься. - Зашептал низко, прикусывая сережку, горячий и наглый. - Я могу взять тебя за шею? - Иди на хуй, - прошипел Юнги, - мы опоздаем. - И когда ты нервничаешь, мне тоже нравится. - Ухмыльнулся и да, совсем как в фантазиях Юнги, осторожно положил ладонь на его панически дернувшийся кадык. Даже странно, что они вообще успели на этот чертов паром. Учитывая, что уже сам Юнги, позорно скулящий, как девочка, пока Хосок зубами держал его загривок, предлагал послать все и остаться в номере, желательно на ближайшую вечность. Потому что “я не могу, Хоба, если ты сейчас же ничего не сделаешь, я тебя ударю”. Но ударить хотелось в итоге сотрудников отеля, выносящих дверь в желании накормить завтраком и напомнить об ожидающем такси на причал. Пришлось экстренно засовывать голову под ледяную воду и рычать на слишком уж довольного Хосока, которому вечно и сам черт не брат. - Тебе плохо? Мутит? Таблетки дать? - Раздается рядом, и Юнги очень хочет убивать. - Ты в порядке? - Еще слово, - кричит Юнги, чтобы переорать шумную толпу тайцев, - и у нас будет человек за бортом. Хосок ржет и жестом закрывает свой болтливый рот на замок, пихает коленом и быстро-быстро, воровато оглянувшись по сторонам, перехватывает его руку и на секунду касается губами запястья. По-честному, Юнги боялся. Неловкости, путанного разговора утром, предложения забыть жаркие поцелуи и продолжать изо всех сил дружить дальше, ну и что там еще может случиться в такой ситуации. За долгие, практически бесконечные месяцы своей отчаянной влюбленности он столько раз перематывал в голове десятки подобных сценариев, что все время, пока они шли к отелю и поднимались на свой этаж, корил себя за слабость и мысленно готовился к худшему, чем бы оно не оказалось. Но ни в одной из возникших в тревожной голове гипотетических вероятностей его чувство взаимным не было. Поэтому, когда Хосок, непривычно смущенно и сбивчиво шептал ему в полумраке гостиничного коридора о том, как долго не мог решиться и сходил с ума, Юнги просто стоял и хлопал повлажневшими ресницами, как полный дурак. - Вот настолько я сегодня перегрелся! - с неловким смешком закончил тогда Хосок. А Юнги на полном серьезе подумал: “небеса, храните Таиланд”. Вдали от материка они теряют счет времени. Плавают с одного крошечного острова на другой с веселыми местными рыбаками и праздными прожигателями жизни. Кормят обезьян и хамоватых чаек, забираются вглубь джунглей на каком-то доисторическом джипе, чтобы увидеть водопады, шум которых еще долго остается в ушах. Юнги обзаводится модной, во версии Хосока, рубашкой с диким цветочным принтом (которую тот едва ли не рвет в первый же вечер, сдирая с так и не загоревших плеч), пробует самый острый в жизни карри и тот странный фрукт с ужасным запахом, но райским вкусом, покупает Намджуну синий успокаивающий чай и крафтовые деревянные украшения ребятам и узнает, как отчаянно может звучать Хосок под его нагретыми за день жадными руками. Он погружается в простую, наивную, но полную смыслов жизнь и оказывается совершенно не готов, когда однажды вечером приходит напоминание об онлайн-регистрации на завтрашний рейс. Он так и сидит с телефоном в руках, не в силах смириться с необходимостью вновь достать куртки и шарфы, пока Хосок не тащит его на ночной пляж. - Пока мы еще можем пить не горячее, а охлажденное вино, Юнги-я! На побережье пустынно и свежо после дневного зноя, море нежно рокочет и сияет лунной дорожкой, деликатно облизывая спокойными волнами их босые ступни. Они пьют прямо из бутылки молодое португальское вино, которое зовется зеленым, но по факту прозрачное как вода, Хосок ластится к нему, словно большой рыжий кот, и Юнги хотел бы остановить это мгновение, собрать в бутылку из-под вина и увезти с собой, чтобы потом, длинными студеными вечерами пить его по капле и переживать из раза в раз. - Горло больше не болит? - Тихо спрашивает Юнги с улыбкой, вспоминая, из чего выросло их безумное путешествие. - А если болит, поцелуешь? У него, разумеется, есть полдюжины специальных взглядов на это, но он решает, что в темноте все равно не видно, и мягко роняет Хосока на лопатки, предусмотрительно убирая вино подальше. Юнги представлял его именно таким: отчаянным, искренним, жаждущим, бесстыжим и жарким, как сами тропики. Он учит Хосока не торопиться, вдумчиво изучает его отзывчивое, как одна сплошная эрогенная зона, тело, чувственно выцеловывает вдоль позвоночника под шум океана и сбитое дыхание одно на двоих. - Хоба, - на октаву ниже шепчет в заалевшее ухо, когда Хосок пытается перехватить его руки и перевернуться, - не дергайся и расслабься. - Ты... - выдыхает тот, комкая в кулаках плед, - и так можешь, черт... Хосок тихо стонет под Юнги, прогибается в тонкой талии, нетерпеливо дергая завязки на шортах, бьется, когда наконец чувствует крепкую хватку, и совершенно лишает рассудка. Хотя, казалось бы, куда еще. Юнги думает, что мог бы взять его прямо здесь, и только от мыслей у него поджимаются пальцы на ногах. Хосок бы позволил, он уже почти умоляет, но не так, не сейчас. Он условно справляется с собой, оглаживает разъезжающиеся на песке ноги, мягко хватает Хосока за волосы и с коротким “давай” берется за него всерьез. Позже, после того, как сорвавший голос и едва не повредивший свое многострадальное горло (серьезно, Юнги пытался его оттолкнуть в последний момент) Хосок допивает остатки вина и вытряхивает песок из их шмоток, они деловито пакуют чемоданы в их крошечном бунгало. Под подарки и колоритные тайские наряды пришлось купить еще один, и теперь Юнги мучительно заталкивает сушеный лемонграсс между шляп для Тэхена и отвратительно острой приправой, с которой Хосок предсказуемо наотрез отказался расставаться. - Так, - он оглядывает хаос из вещей и сверяется с заметками, - даже плюшевого розового слоника добыли. - Джин оценит, - Хосок с сожалением откладывает убитые в походах по джунглям кеды, - по моим расчетам, нам даже удастся выспаться до трансфера, ай да мы. - Учитывая, как плохо мне будет от перепада температур, это действительно неплохая перспектива. - Юнги ставит сразу два будильника на их телефонах и с наслаждением вытягивается на мягкой кровати. Хосок еще что-то перекладывает из рюкзака в чемодан и обратно, пытается не греметь чашками на кухне и заботливо приглушает свет. Юнги считает, лучше этих дней в его и так не бедной на впечатления жизни еще не было. Он мысленно прощается с изменившей его страной, с первобытными тропиками и беспечными людьми с мудрыми глазами. Он вернется. Они обязательно вернутся, думает он, погружаясь в сладкий уставший сон. Но стоит ему задремать, как Хосок сдергивает с него одеяло и с дикими глазами показывает на корзину с фруктами. - Катастрофа! - Он настолько трагически хватается за голову, что Юнги, грешным делом, думает, а не пропустил ли он что-то в таможенных правилах и не придется ли теперь оставлять вкусности алчным пограничникам. - Что уже успело произойти, Хоба? - он нашаривает очки и хмурится. - Личи! - выразительное лицо Хосока натурально перекашивает. - Что, личи? - Мы забыли купить личи для твоего мороженого! - Хосок скачет по комнате в поисках кошелька. - Погнали, сон отменяется, а на местном ночном рынке мы как раз не были! Юнги хотел бы сказать, что обреченно натягивает шорты, но, конечно, это неправда. Он счастливо улыбается, хватает Хосока за руку, и они вместе выбегают в ночь.