Вечная слава тем, кто безумен Вечная слава тем, кто дерзает. Тем, кто до срока однажды умер — Вечная память.
Открыв глаза и навскидку оглядев помещение, я тяжело вздохнула. Нет, это не просто «и после смерти мне не обрести покой», это мне не обрести покой даже после смерти во сне, что куда хуже! — Ну, здравствуй, тот, кого следует считать демоном, — поприветствовала своего уже извечного ночного собеседника я. — Шухер в школе и твоих рук дело? — И моих, — не стал особо-то скрываться тот, кто приходил ко мне ночами. — Не боишься, что и тебя коснётся? Я опять буквально кожею почувствовала его ухмылку. — Как-либо коснётся обязательно, я же присутствую в школе, а за всем и при сверхконтроле не уследишь — мои прогнозы о назревающем были скорее пессимистичны, но существовал факт вселявший в меня некий оптимизм. — Однако есть ещё то, что в своей жизни, какой бы у неё не был срок, я Должна успеть. — И ты всерьёз уверенна, что этому ничего не сможет помешать? — вдруг заинтересовался собеседник. — Насколько мне известно, по школе бродят уж очень дурные слухи. Мальбонте. Апокалипсис. Какие бы у тебя самой не были планы их могут даже случайно нарушить. Или ты способна предусмотреть всё? Не много ли на себя берёшь? Я громко фыркнула: — Я должна успеть помочь тебе, на какой срок твоей жизни эта помощь бы не приходилась! Я не помню этого события, да и это дела давно минувших дней, дней, что были до моего рождения, а значит я этого Ещё не сделала. Я не могу умереть прежде, чем помогу тебе, иначе бы мы с тобой тут сейчас не разговаривали. Вот только… никогда не говори мне, что именно я тогда сделала! — Пожалуй, ты права, — согласился со мной ночной визитёр. — Но… а последняя просьба-приказ-то здесь причём? Почему ты считаешь, что имеешь право указывать мне, что говорить, а что нет? Возникло такое ощущение, что сейчас мой собеседник резко встанет на дыбы. Я поспешила объясниться: — Если ты скажешь, что именно я тогда сделала и как, я могу как не допустить этого события, так и нарушить его ход, притом совершенно случайно. Слышал когда-либо об эффекте бабочки? — окончила свою речь вопросом я. — Мы должны замкнуть петлю и только после этого я могу умереть. В противном случае линия времени рухнет, вселенная может схлопнуться. Этого мира, каким мы его знаем, не будет, не будет ни тебя, ни меня. А мы почему-то есть. Слушали меня внимательно, не упуская ни единого слова. — Возможно. Но мы не знаем, когда произойдёт твоё вмешательство в моё прошлое. Однако я не хочу даже, чтобы ты после этого умирала, — вдруг признался он и это прозвучало настолько властно, будто он прямым текстом сказал: «ты принадлежишь мне». — Но, если вдруг мы окажемся по разные стороны баррикад, не удивляйся тому, что моя рука не дрогнет. Я сам смогу убить тебя. Есть вещи куда важнее чувств и симпатий особенно ко врагам, пусть я и не хочу им тебе стать. — Надеюсь, ты имеешь в виду не власть? — подколола его я. — Нет, — по-военному чётко ответил он. — Верность самому себе. Верность выбранному с детства пути, на который я ступил самостоятельно. Меня от этих слов прошил холодный пот. Тон ночного визитёра был настолько мрачен, что казалось будто он прямо сейчас с гордо поднятой головой идёт на плаху, не сожалея об этом. У меня возникло впечатление, что я общаюсь с Зоей Космодемьянской в мужском варианте. Что предо мной мрачный фанатик иль демон святой. Что передо мной псих, достигший всего в этой жизни сам, даже того, что он — псих. — И отголоски власти тут вообще не имеют значения? — продолжала издеваться я, хотя мне уже было немного не по себе. — Имеют, — не стал отпираться ночной визитёр. — Но я готов и сам в процессе своего дела умереть. Не думаю, правда, что у этого большие шансы, но всё же они есть. Голос собеседника звучал на удивление спокойно. Будто он констатировал сухие факты. Меня пробрало до костей. Верность была возведена в культ. —Остался дом за дымкою степною, не скоро я к нему вернусь обратно. Ты только будь, пожалуйста, со мною. товарищ Правда, товарищ Правда! Я все смогу, я клятвы не нарушу, своим дыханьем землю обогрею. Ты только прикажи — и я не струшу, товарищ Время, товарищ Время! Я снова поднимаюсь по тревоге. И снова бой, такой, что пулям тесно! Ты только не взорвись на полдороге, товарищ Сердце, товарищ Сердце! В большом дыму и полночи, и полдни. А я хочу от дыма их избавить. ты только все, пожалуйста, запомни, товарищ Память, товарищ Память.
— впервые строки великой песни из любимого фильма я читала похоронным тоном, как траурный марш по будущим жертвам, в преддверии бури. — Красивая песня, — только и сказал собеседник. — В чём-то очень правильная. Меня иногда пугает то, насколько ты меня чувствуешь. — Будто тебя можно не ощутить! Да, твои эмоции очень тонки и ты стремишься их скорее скрыть, но… ими… в… моём… случае… невозможно… не внушиться, — под конец я стала чуть ли не заикаться. Я будто видела своё отражение, только на года старше и прошедшее огонь и лёд, бой и смерть, пытки и сомнения. И это было самым страшным. Мой собеседник в чём-то дублировал мои ценности, но настолько возвёл их в культ, что это внушало уважение, страх и восхищение одновременно. А ещё… некое отвращение к самой себе. Эстетика отвратительного во всей красе, когда твою собственную мораль кто-то не специально выворачивает вместе с душою наизнанку*. — А ты меня пугаешь тем, что возникает такое ощущение, что до знакомства с тобой я не чувствовала и не жила, а была машиною, — вдруг откровенно призналась я. — Роботом. А рядом с тобой я способна прочувствовать весь спектр эмоций, хоть, возможно, я их до конца не пойму. — Ты боишься, — отметил он. — Вот только никак не могу понять себя или меня? — Нас обоих, — признала я. — Мы чем-то отдалённо похожи. То, что ты говоришь, мне близко, но… я бы вряд ли кому-то столь честно в этом призналась. Если у Мальбонте такие последователи? Каков сам предводитель? — Мне же отчего-то признаёшься на удивление искренне, не доверяя при этом особо никому в школе, — ночной визитёр как-то странно хмыкнул. А я мысленно отвесила себе затрещину. Он был прав. Чертовски прав. Я вновь поразилась своей душе на распашку в сочетании с мнительностью. Сколько раз уже на этих граблях танцевала! — Я могу задать несколько вопросов, рассчитывая сугубо на честный ответ, — в сомнениях спросила я. — Либо не отвечай вообще! — Ответы на вопросы будут из разряда: да или нет? — насмешливо поинтересовался собеседник. — Хорошо. Но я имею права тебя прервать, когда посчитаю это необходимым. Мне ставили довольно жёсткую рамку. — Теперь не только. Я задам пару вопросов с целью проверки твоей правдивости. Не получу подтверждения или ты уйдешь от ответа, я более никогда тебе не поверю! — поставила ультиматум уже я. — Тогда после такого я буду в праве требовать и от тебя кардинальную честность, и буду всегда кардинально честен сам, — не остался в долгу ночной визитёр. — Жаль, пока не сможем письменно это оформить, подписывая подобный общий устав кровью. Да, откуда ему, чёрт возьми известна моя тяга к уставам, прошедшим века и обагрившимся кровью, их соблюдавших? Возникало ощущение, что и я сама, и меня дополнительно подталкивают в какой-то капкан. — Ты что успокоишься только тогда, когда я принесу присягу Мальбонте, его делу, его идеалам, которых я даже до конца не понимаю? Не могу же я по слухам и мифам составлять психологический портрет реальной личности! Это было бы чересчур опрометчиво! — взвилась я. — То есть ты считаешь, что легенды и мифы врут, как и слухи? — вдруг заинтересовался собеседник. — Есть такое понятие, как пропаганда. А ложь повторённая сто раз становится правдой — это не только сказал, но и доказал социологическим экспериментом Йозеф Геббельс. К тому же Нильс Бор считал, что верному утверждению противостоит ложное, а абсолютной правде может противостоять другая абсолютна правда! Как тебе такой психологический фортель разумных индивидов? — не выдержала я. — Пока я сама не поговорю с ним об его идеях, прошлом и прочем и не сверю полученные данные по другим источникам никакой безграничной верности от меня можно не ждать! — А с чего ты взяла, что тебе не смогут соврать, подтасовать факты, документы и мнения? — в голосе сквозила ирония. — Ты плохо видишь чужие мотивы и возможности. Ты более настроена на то, чтобы тебе сообщали обо всём прямо, по крайне мере те, кого ты считаешь своими друзьями. Ты даже сюрпризов не любишь — они выбивают тебя из колеи. Тебе нужна чёткая уверенность в партнёре, друге, стабильность твоего положения с возможностью роста и идеологическая почва под ногами. Ты можешь работать задаром и сверхурочно ради того, в ком уверена на сто процентов. Тебя ведёт чувство долга, справедливости и ответственности. Ты в раннем возрасте выбрала мировоззрение и никогда ему не изменяла. Тут же сама система будет подталкивает тебя к тому, чтобы нарушить верность себе ради авторитета и власти. Тебе нужно войти в систему или антисистему, возможно, создать свою, но стать для кого-то своей. Здесь не столь многие могут тебе дать то, что тебе необходимо. Ты уже убедилась в том, что земле врут о положении на Небесах Библии, Торы, Кораны. Ты уже убедилась в том, что здешнее бессмертие условное. Ты уже убедилась в том, что социального равновесия иерархически нет. Ты уже убедилась в том, что даже социальные лифты под вопросом. Есть лишь один уникальный случай — твоя мать. Думаешь её восхождение сугубо её заслуга или оно было кому-то выгодно? Ты доверяешь лишь авторитетным, проверенным источникам, но что и кто здесь для тебя авторитет? Вот же гнида! И не прикопаешься к тому, что он сказал. Насколько же хорошо ты чувствуешь мотивы окружающих, видишь их достоинства и недостатки? — Хочешь этим сказать, что мне самой тоже выгодно раскрытие глаз на правду от тебя? И договор нам необходим… Но по твоей же собственной логике, что помешает тебе его нарушить? — я продолжала сомневаться. — Пока я могу дать лишь собственное слово, что никогда его не нарушу, даже если мы с тобой когда-либо разойдёмся врагами. Не знаю поверишь ли ты мне или нет, но я никогда не нарушал данных мною обещаний, не то что клятв, — крайне серьёзно, но от того не менее мрачно ответствовал мой ночной визитёр. — Ладно, — понимая, что я в капкане того, кто может мне обеспечить встречи с друзьями и, может быть, будет при этом всегда предельно честен, таки соглашаюсь я. — Ты когда-нибудь мне врал? — Нет. Может, я тоже считаю, что честность в политике сила? — как оказалось высказывания Ильича он тоже знал. — Что-либо утаивал или недоговаривал? — продолжаю свой список вопросов я. — Да, — коротко ответили мне. — Мальбонте или кто-либо из его последователей являются сторонниками беспричинного террора? — Нет. По крайне мере, я таковых не знаю, — почему-то уточняет он. — Террор развязан будет в стиле большевиков или левых эссеров? — что террор развязан будет я догадывалась. — Или вообще в стиле левых анархистов? Мне почудилось, что собеседник долго не мог представить, что ответить на этот вопрос. — Ни одна из этих аналогий не подходит, — через длительное время выдали мне. — Но… всё же могу дать совет. Вспомни все мифы про Ленина. — Ты имеешь в виду месть за казнь брата? — довольно быстро нахожусь я. — Да. И кому Мальбонте собрался мстить? Ангельским судьям, совету Серафимов, берём выше Шепфа? — Ладно, переходим к проверке честности, — другие зревшие в моей голове вопросы я пока решила опустить. — Кто будет убит первым? — Кто-то из Непризнанных, исключая тебя, — от этого ответа что-то в моей груди похолодело. — А они-то в чём виноваты перед Мальбонте, демонами и так далее? — моему возмущению не было предела. Собеседник тяжело вздохнул: — Смертей среди Непризнанных будет только один случай. Но! Я отказываюсь отвечать на поставленный тобой вопрос, как и на дальнейшие. Проверяй то, что уже знаешь! — внезапно вспылил ночной визитёр, перед этим попытавшись хоть как-то утихомирить мой гнев. Понятно, я наткнулась на какую-то партийную тайну. Однако уже можно точно постановить, что я общаюсь с кем-то Очень знающим. — Хорошо по договору имеешь на это право, — скрепя сердцем согласилась я. — Но раз ты меня так быстро прервал, я хочу от тебя услышать основные идеи Мальбонте и цели помимо мести, месть не может быть конечной целью, особенно, если он добьётся своего. Не самоустранится же он после этого! — Ладно, слушай. Мальбонте так же стремиться к истинному воплощению социального Равновесия, потому как понимает, что угнетение ангелов в отместку за угнетение демонов, приведёт уже к их справедливому восстанию. Добиться он этого намерен военно-революционным путём, ибо ни на какие переговоры с ним не пойдут. Его считают монстром и чудовищем, которым только детей пугать. Что ты с того описания ржала, как ненормальная, мне известно, но обычно бессмертные этого боятся. И «кто-то» сам сказал, что на месте Шепфа она по слухам и мифу такое бы убила. Я сказал далеко не всё, но пока хватит и этого. Подтверждение того, что ангелы буквально сбрендили от собственной безграничной власти и активно принижают демонов, ты в процессе подготовки восстания увидишь во всей красе сама. Я надеюсь, это окончательно тебя убедит в его правоте, смышлёный мой демонёнок — расписал, как смог, мой собеседник. — Меня опять перевесило в демона? — интересуюсь я. — Да, — кратко ответил мой ночной визитёр. — Тебя склоняет то в одну, то в другую сторону. Иногда ты находишься ровно посередине. Пока мне не известно, куда тебя из центрального положения склоняет чаще. Мой собеседник немного помолчал, а потом переключил разговор в другое русло: — А теперь некоторые важные для меня вопросы странного характера, хотел бы задать уже я. Надеюсь, на честный ответ. — Кардинально честный? — не смогла не подколоть его я. — Да. — Задавай. — Твой идеал мужчины и женщины? Только желательно называть таких личностей, чтобы я мог иметь о них представление. А так же твой идеал отношений между мужчиной и женщиной в браке? Он что имеет на меня виды и думает о том, сойдёмся мы или нет? Господи! Если я этому демону помогла в его детстве и он меня так долго ждал, а теперь задаёт такие вопросы… О чём, вообще, можно подумать? — Только прошу не смеяться и не издеваться над ответами, — предупредительно попросила его я. — Ты касаешься святых для меня тем. — Не буду. — Идеалом мужчины с 16 лет является Иосиф Сталин, идеалом женщины с того же возраста — Святая Равноапостольная Княгиня Ольга. Идеалов брака два-три. Брак между Львом Давидовичем Троцким и Александрой Соколовской, так же его же брак с Натальей Седовой. Третьим вариантом я считаю Владимира Ильича Ленина и Надежду Константиновну Крупскую. У меня возникло впечатления, что своего ночного демона, я добила ногами идеалом женщины и браков в особенности. Собеседник молчал очень долго, а потом задал такой вопрос, что мне захотелось расхохотаться: — Ты чувствуешь к кому-нибудь из своего окружения влюблённость? — тон собеседника был крайне насторожен, как будто он спрашивал кого не следует трогать ни при каких обстоятельствах. — Возможно, Мими. — Она же дочь Мамона! С такими идеалами тебе нравится дочь Мамона? — удивился мой ночной визитёр. — Я-то возьму на заметку, что её лучше не трогать во избежание, как говорится, но всё же… Правда, даже я не знаю, что у нас является Искоростенем. Но четыре мести одному и тому же князю Малу не всерьёз до такого даже Мальбонте не додумался бы. — На счёт Мими я лелею слабую надежду, что из неё выйдет Вильма Кастро**, — пояснила я. — Понятно, — как-то уж очень настороженно проговорил собеседник. — Я тебя, что своими идеалами испугала? — с интересом спрашиваю я. — Нет. Заставила задуматься, — признался ночной демон. — Дикие верности в паре общему делу, при необязательной физической верности. Два изначально сугубо политических брака***. И Ольга!.. которая не то за мужа мстила, не то не хотела, чтобы её по традициям считали трофеем, защищала сына и метила в правительницы сама. А мужчина должен буквально сгорать на работе, замуж взять страну и быть на удивление эффективным политиком, постоянно занимающимся самообразованием. Знаешь, идеал мужчины и женщины даже чуть успокаивает, после идеалов отношений в браке, если вспомнить об их физической верности и ревности Сталина. На ноте этих рассуждений моего визитёра я и проснулась…***
— Мальчик мой, почему ты мечешься по темнице, как тигр в клетке? — заинтересованно спрашивает Шепфамалум. — И меня ещё зовут мстительным монстром! Да, мне тут святую в пример привели, которая умела мстить почище мафиозных донов! — не выдержал Маль. — Маль, ты о чём? От звуков собственного имени парень вздрогнул. — А такая реакция с чего? — чем дольше это продолжалось, тем более был заинтригован Шепфамалум. — Я просто подумал, что будет, если в имени не произносить эль мягко, — обтекаемо ответил Маль. — О чём ты говорил с девчонкой? — продолжало допытываться тёмное божество. — О её идеалах! Женщины, мужчины, отношений. — Я проверял там ничего, что нам могло бы помешать нет, — недоуменно возвестил Шепфамалум. — Может быть, и нет. Но верность общему делу, своей территории и своей системе возведена в культ! Вероятнее всего, она не побоится замарать руки уничтожением того, кто на это покусится! Она мне чем-то отдалённо Фенцио ещё не павшего напомнила. У неё обожествляемая система, правда, другая, крайне странная, они с такими системами даже войнушку между собой начать могут, но… За что мне такой советский ангел? Я же теперь лишь один аргумент вижу, почему я отдал приказ об её убийстве, — продолжил возмущаться Маль. — И какой? — заинтересованно спросил Бог Тьмы. — Действовал по правилу Крупской Нади — всё революции ради! Вас самого не пугает, что она, вас, в лучшем случае, воспримет тем самым дьяволом, которого можно и нужно использовать в целях достижения революции? — не смог не поиздеваться над Шепфамалумом в ответ Маль. — Будто ты мыслишь сильно иначе!.. — подначило его тёмное божество. — То я! Я с вами общался большую часть времени. А она только начиталась такого, что сформировало такие ценности. Хотя да, предсказуемо, что на первых порах она будет вздрагивать при каждом убийстве, а после настолько же предсказуемо привыкнет к происходящему. Но! Идеал женщины подавляла бунт в родном городе, лично ведя туда дружину, состоящую из язычников, будучи при этом христианкой! Она же убила несколько раз засылаемых к ней сватов, и уничтожила столицу древлянского племени. Отказала византийскому Василевсу с аргументом: я люблю умершего мужа, хотя, скорей всего, не хотела отдавать ему в приданное Киевское княжество! — продолжал охреневать Маль. — Теперь мужчина… я сейчас три минуты буду вам рассказывать, без права и выбора, я расскажу, а вы сделаете выводы! Входил в уголовное крыло партии большевиков, проводил экспроприации. Скорей всего, был провокатором царской охранки в партии, с личного дозволения главы партии. 7 миллионов репрессированных, некоторые называют это его кровавыми амальгамами. Им проведена ускоренная индустриализация страны, во многих случаях коллективизация проходила весьма палочными методами. При нём в учебниках по истории писали, что в 1917 году народ сверг своих хозяев, а его самого тот же народ ласково звал Хозяином! А ещё он чаще всего был спокоен, как удав, и умел пить чай с врагами, не выдавая к ним своего отношения! В годы войны спал максимум по 4 часа, разбирался во всём руководстве страны и влезал во все дела, работал во благо большей части народа с истовым фанатизмом. Поговорим об отношениях… Ею были названы два изначально сугубо политических брака. Один был совершён для того, чтобы попасть вместе в ссылку и иметь возможность дальше продолжать работать над теорией. Другой имел смысл в том, что жене легче попасть к мужу в тюрьму передать еду и книги и забрать те книги, в которых он молоком между строк писал. А, какие образы! Вы говорили спросить её, как она видит собаку и кота. А я уже хочу заодно поинтересоваться любимыми книгами! Кто был «инженером её души», кто её так воспитал? — Успокойся, мой мальчик, пускай я чаще всего и одобряю твой гнев. Та же Розалия Землячка был личным ангелом Папанина, это же не мешало ей иметь партийную кличку «Демон». Насколько мне известно, она хочет в статьях и стихах освещать то, что будет происходить. Правда, уж не знаю, кто она — Маяковский или Демьян Бедный… — притормозил своё оружие Шепфамалум. — Не могу себе даже представить, что именно она о моих действиях напишет, когда она встала на дыбы от того, что первым убийством, будет убийство кого-то из Непризнанных! А что она скажет, когда она поймёт, что приказ об убийстве демона, если будет за них, отдам тоже я! — ни в какую не захотел успокаиваться Маль. — Ну, что ты как маленький! У неё Сталин — образец мужчины. Найди в своих действиях для неё высокую целесообразность! Хоть под революцию всё подводи, — предложил Шепфамалум, а потом прибавил. — Я уже не удивлюсь, если в образе собаки у неё появятся — цепные псы самодержавия. — А что она напишет, пока не подведу? — тут же задался вопросом Маль. — Я уже молчу о том, что исполненная ею любимая песня говорит о многом! Вы там всё побаивались, что мне Бонт помешает свергнуть Шепфа. Да, если эта дама узнает, что я нарушил клятву, она мне более никогда не поверит! Даже такую клятву!.. Скажет: так опрометчиво клясться не надо было! Шепфамалум только хмыкнул. Он находил это замечательным. И не особо-то и сомневался в том, что Маль всегда найдёт способ, как клятву обойти, исполнив её при том до буквенно.***
Из-за того, что ночью мне плохо спалось, а разговор с моим извечным собеседником вышел изматывающим, когда создавалось такое впечатление, что мы специально пугали друг друга, я вышла чуть раньше обычного во двор школы. Собственно там ещё никого не было, и даже в коридорах я не повстречала — ни души. Небо на улице было чистое, ни одного порхающего ангела или демона. Я расправила крылья и тряхнула ими, разминая каждую мышцу. «Хорошо-то как!» — подумалось мне, когда я-таки смогла сбросить с плеч ночную усталость разума. Мне уже довольно длительное время хотелось побыть одной, вернуть извечное чувство одиночества реального, а не одиночества в толпе. До лекции оставалось ещё немного времени. И я решила зайти в сад Адама и Евы, посидеть рядом со статуей Равновесия, чтобы ещё раз обдумать свою жизнь, свою… смерть. В общем, детально проанализировать происходящее. Но стоило мне подойти к беседке со статуей, как мне в глаза бросились капли крови на белых каменных крыльях постамента. — А? Меня тут же посетила мысль, что мой ночной визитёр не просто не соврал, но со скоростью метеора привёл в исполнение тот план. Я остановилась, задержав дыхание. К горлу подступил удушливый ком, руки стали ходить ходуном. Переборов себя и сделав несколько шагов вперёд, я заметила чьи-то ноги, выглядывающие из-за скамейки. — Ёбанный в рот! — сматерилась я, прикрыв рот рукой и узнав Лору. Ещё несколько торопливых шагов… — Боже! — выдала я и мысленно закончила: «Не соврал, всё началось на полном серьёзе! Ну, я тебе устрою в прессе третью пусть и близкую тебе сторону!». Эмоционально я была настолько взбудоражена, что аж взвизгнула, отпрянула и вновь по моему телу прошла дрожь естественного страха и боевого гнева. По щекам сами собой полились слёзы. Да, я не любила Лору, но в чём была её вина?! Оказалась в не том месте в не то время?! А так же я вновь приметила новшевство в своём поведении. Я отчётливо помнила похороны бабушки. Моя тётя на них ставила мне в вину то, что я, как бесчувственная тварь, не плакала на похоронах. То, что мы с бабкой были не особо близки, а в детстве я её вообще боялась, никем во внимание принято не было. Мне потом буквально навязали чувство вины за этот случай. Хотя, допустим, отца потерявшего мать мне было искренни жаль, ровно до того момента пока он не сделал того, что в таких случаях обычно делают мужчины — напился до потери памяти. Сама же я при смерти бабушки испытала скорее облегчение. У неё под старость начался паралич всего тела, ей требовалась сиделка. Поскольку денег у семьи было немного, мою мать, как медсестру отец заставлял ежедневно ходить к ней. Мне было жаль мать, у которой со свекровью, считавшей, что её мальчика захомутали и обольстили в раннем возрасте, отобрав молодость, были постоянные тёрки. И эти взаимоотношения обусловили начало материнской клинической депрессии. Но я слышала своё ускоренное сердцебиение, главная мышца организма будто стремилась пробить грудную клетку и в панике вырваться наружу. На полу лежало тело Лоры, и его положение и неподвижность сразу говорили о главном: она — мертва. Рядом с ней растеклась бордовая почти чёрная кровь. Крови я, конечно, не боялась, но и патологоанатомам я не была. Труп вызывал во мне естественные страхи, а метод убийства отвращение. Мурашки пробежали по всему телу, поднимая на дыбы редкий волосяной покров. Я вдруг поняла, что её убили совсем недавно, возможно, только что! «Убийца может быть всё ещё здесь. Мне-то, может, и суждено ещё одно не исполненное дело, но лишние свидетели-то ему зачем?» Справа мелькнула тень. — Ах! — я сделала разворот всем корпусом, чтобы в случае чего защищаться хотя бы кулаками.