<...>
— Все думают, что мы спим! — Тебя тоже бесит, что это не так? Примерно такой разговор сегодня состоялся у Антона и Ромы. Началось все с того, что пару недель назад первый стал замечать странные девичьи хихиканья за своей спиной и, при оборачивании назад, видел лишь притворно каменные лица, а тихие смешки моментально превращались в гробовую тишину, такую, словно ничего и не было и причудливый смех это лишь плод его богатого воображения. Сначала он дико смущался внезапному интересу к своей персоне и думал, что над ним смеялись из-за какой-нибудь глупой бумажки с банальной надписью вроде "пни меня" или "очкарик года", радушно приклеенной Семеном. Однако, судорожно проверяя рукой рубашку, он ничего не обнаруживал и не знал, радоваться ему или плакать. С прической все в порядке, следы от ручки на щеке отсутствовали, на школьных брюках, прямо на заднице, раздражающих белых полос от мела или штукатурки не было. Так в чем дело? В чем причина того, что его подняли на смех? Это было той еще головоломкой, которую он лихорадочно пытался разгадать, подключая все извилины и оба полушария, задатки критического мышления и логические способности. Антон всегда с интересом, даже с пугающим азартом, устраивал для себя мозговые штурмы, проверяя себя и свою светлую голову на прочность. Но эта школьная загадка заставляла его лезть на стенку и грызть зубами подушку — настолько она его выводила из себя, потому что решение никак не приходило. У него даже глаз начал дергаться. Бесконечные и доводящие до состояния глубокой меланхолии танцы с бубном в поисках ответа на волнующий вопрос прекратились, стоило Кате Смирновой подойти и заносчиво проговорить: — Говорят, вы с Пятифаном "из этих"? — она, неискренне хихикнув, показательно ему подмигнула, как бы говоря: "Можешь не скрываться, я и так все знаю". В голове это прозвучало в типичной Катиной манере: с заигрывающим растяжением всех гласных и сказанным в конце “да-да”. Только проблема в том, что Антон сам не в курсе, что у них там такого произошло, что вызвало настолько бурный ажиотаж среди одношкольников. Петров поневоле почувствовал себя участником звездной драмы, освещенной со всех ракурсов глянцевыми журналами и телевизионными репортажами. — Что ты имеешь в виду? — он чуть не повернул пальцем у виска. И что на такое отвечать? Кроме матов в голову ничего не приходило. Она немного подумала, демонстрируя весь ее бесполезный мыслительный процесс, и многозначительно сказала: — Ножи точите, — Смирнова, загадочно закатив глаза и накрутив прядь волос на палец, смахнула густую косу, попав ею в лицо Антона так, что у него появилось ощущение удара кожаной плетью по щеку, и ушла к наблюдающим за их разговором подругам. И что это было? Что они делают с Ромой по их мнению? Ножи точат? Петров в жизни этого не делал. Этим всегда занимался отец, заботливо думающий о сохранности его нежных пальцев. Рома же регулярно затачивал свой любимый нож-бабочку: он давно перестал выбивать долги из одноклассников, убрал из своего лексикона весь воровской жаргон, но привычка осталась. Для него это было своего рода медитацией — он прочищал мысли, глубоко расслаблялся, направлял энергию и негативные эмоции в нужное русло. Раньше для достижения полного умиротворения Пятифану было достаточно набить пару морд и свою потрепанную, прошедшую через огонь, воду и медные трубы боксерскую грушу. Так с чего Катя взяла, что они вместе точат ножи? Может, это идиома, означающая крепкую дружбу между ними? А что они нашли в этом смешного? Антон осторожно подошел к Роме, словив кучу заинтересованных взглядов, и тихо спросил: — Что значит "точить ножи"? — он услышал визг. Со стороны зрелище было весьма захватывающим: один мальчик прошептал другому что-то в ухо, а тот лучезарно улыбнулся в ответ, с явной симпатией заглядывая в глаза. Ромка немного удивился, а потом усмехнулся, поразмышлял для вида секунд пять и ответил: — Я тебе наедине расскажу, — сказал и похлопал по бедру Антона, наблюдая за буйной реакцией девочек. — И покажу, — поправил чужой галстук и толкнул языком в щеку. Петров не знал, что девочки могут кричать настолько громко.<...>
Пятифан после уроков сразу перехватывает его, насильно приводит его к себе домой и зачем-то закрывает дверь в свою комнату на ключ. Петров чувствует, как его покрывают мурашки, и машинально отходит назад, стоило Роме подойти. — Ну, что, готов поточиться? — приближается к Антону, вжимая его в стену, и плавным движением приподнимает его подбородок. Рука тянется к ширинке и несильно сжимает пах. Петров тревожно вздыхает и резко выскакивает из-под чужого тела. Увидев Ромин непонимающий взгляд, он с неестественной для него дрожью в голосе тараторит: — Я... я понял, что это... точить ножи. Пока. Антон быстро хватает рюкзак и уже собирается выйти, но его уходу препятствует так не вовремя закрытая дверь. На него по щелчку снисходит, как второе пришествие Христа, большое озарение, будто во лбу моментально загорается яркая лампочка. — Так они думают, что мы с тобой занимаемся этим?! — Ну, да, — так просто говорит Рома. Его ни капли не удивляет эта новость, ни одна мимическая мышца не подает признаки жизни на его наглом лице. — Ты вообще понимаешь, что происходит за нашими спинами? — Антон дико взбешен. Как можно быть настолько спокойным, когда про тебя пускают непонятные слухи, еще и такие? Петров знает, что Рома самый равнодушный к чужому мнению человек, но не настолько, что ситуация выходит из-под контроля, принимая опасный оборот, и никто не пытается направить ее в положительную сторону. — Все думают, что мы спим! Пятифан в ответ лишь фыркает. У Антона возникает непреодолимое желание расчехлить свои слабоватые кулачки и треснуть ими по чужой морде, нанеся ущерб скорее себе своим неумением рассчитывать удар. Рома щурится и нахально произносит, выделяя каждый звук: — Тебя тоже бесит, что это не так? Он подходит к застывшему Антону и, пользуясь чужим смятением, касается чужих губ своими, опаляя их теплым дыханием мятных конфет. Тот чувствует, как щеки предательски краснеют, его мысли заняты лишь загонами о том, хорошо ли он сегодня почистил зубы и не остался ли отталкивающий привкус омерзительной манной каши, и наслаждение теплотой мужского тела отходит на второй план. Они отрываются друг от друга с характерным "чмоком" и смотрят. Просто смотрят в лицо напротив, чувствуя прилив возбуждения. Пятифан развязно скалится, и Антон хочет стереть эту ухмылку с красивого лица. — Точить ножи — это целое искусство, — Рома запускает руку в Петровы школьные брюки и нащупывает полувставший член. — И я хочу тебя этому научить, — он проводит языком по ушной раковине. Антон слабо кивает, посылая к черту здравый смысл и рациональность, и полностью отдается ласковым рукам. Он очками утыкается в грудь Ромы. Тот аккуратно отстраняется, ловя непонимание, и снимает, кладя на тумбочку со словами: “Ты же не хочешь их разбить, целочка?” — и в ответ получает жалобное мычание. У Петрова плывет перед глазами, и он инстинктивно толкается в чужую ладонь в поисках более ярких ощущений. Пятифан присвистывает. — Не такая уж ты и целочка, да? Скажи, ты трогал себя там? Антон нервно качает головой. И мысли такой не возникало никогда. — Мы же не хотим, чтобы произошел какой-нибудь казус, верно, зайка? — Петров знает, что реагировать не обязательно. — Верно. У Ромы есть непонятная привычка задавать вопросы и самому себе же давать ответ, даже если обращается к конкретному человеку. Он сам по себе слишком... слишком. Вообще, если перед Антоном предстанет задача описать Пятифана одним словом, то он выберет именно это определение. Рома слишком оторванный от реальности, слишком неуловимый, слишком необычный. За ним не угнаться, но при этом он всегда рядом. Он тот еще болтун и человек, готовый рассказать всю свою жизнь первому встречному, но все еще остающийся окутанным тайной. Петрову никогда его не понять. Не в этой жизни. Этот ребус под названием “Рома Пятифан” не по силам его складу ума. Даже опытный психолог, увидев данный случай, лишь махнет рукой с предсказуемым “слишком сложно, до свидания”. Или застрелится. Антон не успевает опомниться, как они перемещаются на кровать, параллельно разбрасывая по комнате одежду. Он немного сомневается, стоит ли снимать нижнее белье, но, видя спускающего боксеры Рому, все вопросы и неуверенность отпадают. Пятифан не обладает ошеломляющими размерами, но они все равно внушают всепоглощающий страх. Его член такой, какой нужно: не большой, но и не маленький, имеющий приятную толщину и ровность. Они бы подходили друг другу, как ключ к замку, и о боже, о чем он вообще думает? Петров представляет стоящую на пороге Олю и роняющую кассету с мультфильмами, как и свою челюсть, от увиденного. — Тош, не бойся, — Рома мягко отвлекает его, гладя по голове и слегка сжимая волосы. — Ложись. Он собирается в него проникать? — Рома, это плохая идея так сразу... — Антон делает попытку вразумить друга, но терпит колоссальное поражение, рухаясь затылком на подушку и чувствуя кожей чужой ствол, рисующий круги по его бедру. — Я не буду вставлять, — почти мурлычет Пятифан. Петров видит это притворно-ласковое лицо, ангельски проводящий свой член по его разгоряченной ляжке. Антон слышит эти хлюпающие надрачивающие звуки и испуганно жмурится, ожидая нападения. Однако, Рома обильно смачивает кремом своей мамы его внутренние стороны бедер, сдвигает их и тянет Петрова на себя. Тот вяло открывает глаза и видит толкающийся между сомкнутых ног член. Блять. Очень по-новаторски. Рома медленно двигается между влажными бедрами и в запредельном удовольствии закатывает глаза, постепенно ускоряя темп. Антон наблюдает за тем, как налитый ствол механически появляется и исчезает между его соединенными воедино ножками, и старается утешать себя тем, что не выглядит смешно с поднятыми ногами, придерживаемыми Пятифаном на уровне щиколоток. Рома громко шипит и резко хватает Антона за оставшийся без внимания член, видя чужое смущение от неожиданности и большим пальцем очерчивая восьмерки по головке, и, кончая, пачкает постельное белье и самого Петрова. Он опускает чужие ноги и тяжело дышит, вытирая рукой пот со лба. — А я? — в шуточной манере спрашивает Антон. Рома смотрит на него и моментально припадает ртом к чужому раскрывшемуся анусу. — Эй, ты чего делаешь?! — паникует Петров и пытается отстраниться, но его удерживают на месте. Он тянет Рому за волосы, оттягивает его голову назад и видит дерзкую и бесстыжую морду с высунутым наружу языком. И почему он раньше не замечал, насколько он длинный у Пятифана, и речь даже не о его беспрестанной болтовне? — Рома, достаточно, я пошутил, — на выдохе произносит Антон, смотря в глаза напротив. Пятифан, не разрывая зрительного контакта, проводит языком по колечку мышц, выжидая чужую реакцию. А Петров сейчас просто умрет на этой же кровати, голый, со стояком и с губами Ромы на его заднице. Тот хлюпает своей же слюной, толкаясь языком в чужой зад и буквально вакуумом присасываясь к нему. Антон инстинктивно касается своего члена, и, прости, Господи, ощущения просто космические. Его сейчас разорвет, и он больше никогда не сможет жить так, как раньше. Пятифан в последний раз прижимается губами, и Петров бурно приходит к финалу. — Я тебя убью, — цедит он, обессиленно падая на кровать. — Я вылизывал твой зад, будь благодарен, — Рома получает подушкой по голове и развязно повторяет: — Точить ножи — целое искусство, — и коротко целует. И Антон не может не согласиться.<...>