Стоп. Снято.

      Гермиона проводила до двери Министра юстиции и повернула на двери магический замочек. Тот с тихим щелчком замкнул за ней пустоту комнаты. Она снова была одна. Слава Мерлину. Нет. Слава Богу.       Крохотные, зачарованные только на одну дату часы на запястье показывали половину двенадцатого. Через полчаса наступит тринадцатое января. День, в который сорок лет назад она узнала, что волшебница. Всего полчаса — а столько дел.       Пора начинать. Негоже опаздывать на собственную смерть.       С самого начала, когда в ее голове появилась эта мысль, она испугалась. Плакала три дня навзрыд, заперевшись в магловской квартирке на окраине Лондона. Потом были два года психологов, терапии, антидепрессантов, но эта мысль — мысль-искупление, мысль-решение, мысль-выход — она никак не желала уходить. Все пять стадий принятия прошлись по ней каленым железом.       Днем она улыбалась. Днем она была Министром Магии, кавалером Ордена Мерлина, она была матерью, женой, любовницей, подругой — днем она была. Но как только закрывалась дверь, как только щелкал замочек на двери — Гермионы больше не было. Была только эта мысль.       Долго время она пыталась игнорировать происходящее с ней, мол, не забивай себе голову ерундой, милая, и не из такого дерьма выгребали. Но это не помогало. Напротив — просто появлялась еще одна вещь, на которуй ей было наплевать. Своя собственная жизнь.       Эта мысль была в ее голове неназываемой. Как мальчик-который-выжил. Только мысль-которой-нет.       Так продолжалось два года. Может, три. А может, с самого начала войны. Она уже не знала. И когда стало понятно, что уйти от этих мыслей ей не удастся, Гермиона решила, что имеется смысл даже к собственной смерти подойти рационально. В мире полном магии, необъяснимых событий, бессмертия, существ из детских сказок и пророчеств — о, в этом мире очень не хватало рациональности.       Первым делом она подумала о детях. Роза. Хьюго. К моменту, когда все будет готово, им будет двадцать и пятнадцать. За Хьюго она волновалась больше всего. Мальчик пошел в отца — слишком впечатлительный, слишком порывистый, слишком не ее сын. Роза была умной девочкой. Она справится. Возможно, поймет. Вряд ли простит, на это Гермиона не рассчитывала, но поймет — да, доля вероятности в этом была.       Все свои средства в Гринготтсе, сберегательные счета, некоторые артефакты и, конечно, оставленное родителями наследство в магловском мире она разделила поровну и перевела на счета детей. Кроме них в этом мире она никому ничего не была должна. Письма были написаны. Запечатаны. Распоряжения гоблинам даны.       После детей логично было бы написать Рону, но Гермиона не стала. Не смогла себя заставить. Каждый день порывалась сесть, подумать, черкануть хоть пару строк за все годы между ними, хоть скупое «Прости меня», но раз за разом занося перо, ничего кроме усталости в ней не просыпалось. И Рону она не оставила ничего. После смерти, разумеется, ее доля в доме, где они жили сейчас, перейдет к нему. Она не оставит официально завещания, так что, если вдруг у нее есть еще какое-то имущество, о котором она не знает, все достанется Рону. Пусть это будет сюрпризом. Для них обоих.       Она написала Гарри. Написала ему даже больше, чем детям, потому что это был Гарри, потому что не смогла держать все в себе и вывалила подчистую. От и до. В конце она коряво написала «Береги себя», просто потому что так заканчивалось каждое ее письмо ему.       Съездила на кладбище к родителям. Заказала новые надгробные плиты и цветы — маме ромашки, папе бутылку «Джека»; заплатила в службу смотрителей на столько лет вперед, сколько было фунтов в кошельке.       Пожалуй, на этом ее дела были закончены, не считая бюрократической волокиты и официального заявления для прессы. Впрочем, ничего из этого там ее волновать уже не будет.       Гермиона в последний раз заварила чай, с наслаждением заливая чайные ароматные листья кипятком. Пар коснулся ресниц, она прикрыла глаза.       Нет.       Оставалось еще кое-что. Кое-что, на что она решилась в самый последний момент. Самая большая ее авантюра, даже похлеще Волдеморта и всей этой чертовой войны.       В сумке у нее лежала старенькая видеокамера. Обычная, магловская пленочная видеокамера — она вернулась в родительский дом и долго рылась на чердаке, пытаясь отыскать именно ее. Отвалила ремонтнику пару сотен, едва нашла подходящей длины пленку.       И потом, держа в руках кусочек прошлой жизни, все мечущиеся мысли в голове сами собой сложились в план.       Из Хранилища она взяла последний хроноворот, из Библиотеки в Хогвартсе — книгу по артефакторике. Дело было за малым: присоединить часы к камере, крутануть, четко представляя себе место и время, и уплатить пеню в виде собственной жизни за нарушение пространственно-временного континуума.       Просто и изящно.       Она поставила перед собой камеру. Села в кресло Министра. По привычке завязала волосы в высокий хвост. Распустила. Снова завязала. Сняла мантию, оставшись в простой белой рубашке. Повинуясь порыву, отрыла в сумке старую полузасохшую тушь и подкрасила ресницы.       Снова села в кресло.       Выдохнула.       Всего полторы минуты для самых важных слов в ее жизни. Девяносто секунд. Финальный экзамен.       Гермиона достала из ящика стола свои записи и просмотрела. Она, конечно, готовилась. Подобрала идеальную интонацию, взвесила все слова, выстроила порядок тем, до секунды расписала время. У нее было несколько вариантов и оставалось лишь нажать на красную кнопку, зачитать, отправить. Она отложила бумаги. Выступать ей в кое-то веке предстояло не перед избирателями.       Напряженные размышления лишь сильнее запутывали и уводили в сторону от истины, которая всегда лежала только на поверхности.       Вдох. Выдох. Вдох. Был ли смысл дышать перед смертью?       Камера, мотор.       (90... 89... 88...)       — Здравствуй, Гермиона. Сейчас немного за полночь тринадцатого января, и я знаю, что только что у тебя был первый осознанный магический выброс. Не бойся. Пожалуйста, досмотри эту запись до конца, а потом уничтожь.       (74... 73... 72...)       — Я это ты через сорок лет. Звучит странно, но ты должна поверить мне. В скором времени тебе предстоит поверить в множество чудных вещей и событий. Начни с самой себя. Я скажу тебе несколько вещей, ты должна запомнить их.       (68... 67... 66...)       — Первое. Лживую фразу, что все люди равны, придумали те, кто открыто упивается несправедливостью этого мира. Не становись одной из них. Люди не равны. Никогда не были и никогда не будут. Не губи свою жизнь в погоне за несбыточной мечтой.       (55... 54... 53...)       — Второе. Одиночество — неизбежная часть жизни, так что... Так что ты должна полюбить себя с этой пропастью в сердце. Не убивайся в попытках заполнить пустоту, не используй людей, чтобы сбежать от нее. Если ты примешь одиночество, то сможешь ценить все хорошее, что будет происходить в твоей жизни.       (43... 42... 41...)       — Я, в смысле ты... Мы с тобой всегда хотели нравиться людям. Поэтому загоняли себя в рамки их ожиданий. Родители, учителя в школе, друзья, начальство. Я погрязла в этом совершенно бессмысленном и бесконечном состоянии. Сделай все, чтобы избежать этого.       (37... 36... 35...)       — Пей побольше молока. У нас хрупкие кости. Не читай при плохом освещении. Я ношу очки с двадцати и уже не вижу без них дальше собственного носа.       (29... 28... 27...)       — Прекрати искать причину и повод для любви к самой себе. Оставь все так, как есть. И... И наверное почаще отпускай все на самотек. Под лежачий камень вода не течет, но и под катящийся — не успевает.       (20... 19... 18...)       — Будут моменты...       (17... 16... 15...)       — Черт, прости... Не выражайся матом!       (14... 13... 12...)       — Будут моменты, когда ты должна будешь защитить что-то одно, даже если придется бросить что-то другое. Я не смогла этого сделать. Взявшись защищать обе стороны, слишком легко потерять собственную жизнь. Это не доброта. Это слабость.       (9... 8... 7...)       — Если ты все та же умная девочка, которой я себя помню, и показала эту запись родителям... Мам, пап. Я люблю вас. Поцелуйте от меня вашу дочь. Вы ее единственная опора, и...       (4... 3... 2...)       — И простите меня.       (1... 0...)       Камера, стоп. Снято.       Гермиона перевела взгляд на часы. Всего несколько минут до полуночи.       Завела хроноворот. Хлебнула подостывшего чая.       И впервые вздохнула свободно.