***
«Что с тобой сделали на войне?»
Томас никогда не отвечает на этот вопрос. Что с ним сделали… Много и ничего одновременно. И это терзает каждую ночь, заставляя подскакивать с постели и судорожно вдыхать воздух, держась за горло. Приходится менять простыни и одежду, стоять под ледяной водой, чтобы взбодриться (он спит урывками, не больше четырёх часов).
Отоспаться днём, будучи уверенным, что за окном светит солнце и его страхи не имеют силы, непозволительная роскошь. Семья Шелби должна оставаться доминирующей, должна быть грозой для врагов и утешением для союзников. Звучит банально и просто, на деле — многочасовая упорная работа, просчитывание сотни вариантов, тысячи сделок и взяток, и не всегда есть гарантия, при всём его недюжем уме, что труды хоть как-то окупятся.
И никакого сна после обеда.
На войне Томас понял некоторые важные вещи и многому научился. Например, как не дышать рядом с разорванным в клочья трупом под землёй, чтобы экономить скудный запас кислорода. Как закапывать мины так, чтобы не подорваться, насмотревшись на слабые взрывы, оглушающие под землёй и наверняка незаметные над ней. Научился не обращать внимания на кровь, кишки, дерьмо и пот, научился слышать чужое и своё сердцебиение, научился вселять надежду, говорить то, что хотят слышать, когда смерть кажется подарком, война — бессмысленной, а родная страна — жестокой сукой, отправляющей на убой.
Звучит неплохо, в незаконном быту даже полезно, только вся «полезность» пропадает, стоит ненадолго прикрыть глаза с красными от лопнувших капилляров белками, и снова услышать взрывы, стоны, чужое дыхание над ухом, и давление сотни, казалось, метров земли, которая придавит к чертовой матери и схоронишься заживо, потом не найдут. И в Рай за участие в войне тоже вряд-ли отправят, скорее в Ад.
Только Ад был наяву, там, в полной темноте, продвигаясь вперёд с целью, которая кажется бессмысленной. Пули не так пугают, как понимание того, что твоих криков никто не услышит, а если услышат, то будут допрашивать «в лучшем виде»
так семья Шелби говорит о пытках. Пули непредсказуемы, пули могут в момент оборвать нить жизни или наоборот, растягивать её до бесконечности. Ад всегда рядом, а Рай чересчур чистый, идеальный и светлый, когда находишься под землёй.
В Бога Томас не уверовал
И пуля намного лучше, чем копать тоннель с минами за спиной. Если бы Томас мог выбрать, как он хочет умереть, то пуля в висок и дело с концом, «чистая работа»
так семья Шелби говорит про смерть.
А семья, на самом деле, даже не догадывается, каких усилий ему стоит держать спокойную мину в любой ситуации и с любыми людьми. Артуру, если честно, легче. Его вспыльчивость может доставить неприятности, но их всегда можно замять-исправить и семья не пострадает. Артур может снять напряжение, от Артура не зависит, придут завтра столичные фараоны, чтобы вырвать им руки из суставов или оставят семью в покое. От Артура не зависит, пристрелят ли их завтра итальянцы, китайцы, ирландцы, цыгане или коммунисты, которым партия сказала «надо», или казнь отложат на неопределённый срок.
Артуру просто хо-ро-шо.
Томас, если сделает хоть один шаг, не выверенный до мельчайших подробностей, включая силу трения, тут же станет причиной, из-за которой их всех могут отдать на трибунал, или взорвут к чёртовой матери.
Нервы Томаса вовсе не стальные. У Томаса вечный недосып, кислородное голодание из-за приступов удушья, дрожащие руки и курит он по сорок сигарет в неделю. Не так много, в сравнении с другими, но сраные лёгкие, которые отказываются работать как положено, делают эти сорок сигарет почти фатальными.
Смешно, что у Томаса есть медаль за участие в том Аду, из которого он не вернулся. Преступник — и с медалью. Даже с двумя. Герой, как и другие искалеченные жизни, многие из которых награждены посмертно. Герой на коне, разъезжающий по бедным нищим районам, куда не суётся лишний раз ни одна живая душа.
Ведь в тех кварталах только мертвецы.
Но не ночью. Ночью Томас срать хотел на медали и заслуги, за которые те причитаются. Ночью Томас хочет немного спокойного сна перед тем, как идти делать кассу, и никогда больше не вспоминать тоннель под землёй, где «неправильно» дышать опасно для жизни, где продираться в случае чего придётся через чужие кишки, раздробленные кости, дерьмо и тёплую кровь, что в сумме когда-то было человеком. Он не хочет видеть мелькающие тела, лица, голоса, имена, спёртый воздух, червей под пальцами и холодящие спину мины.
Но он видит. Он видит, слышит и чувствует каждым миллиметром тела и мозга.
«Что с тобой сделали на войне, Томас?»
Ничего, тётя Полли.
Закопали заживо во имя отечества, которое плевать на нас всех хотело, и больше ничего.
Томас Шелби умер где-то под землёй, подорвавшись на мине.
Никто не возвращался в Англию.
Он всё ещё там.
Под землёй.
Вы слышите его крики?
Никто не услышит.
Взрыв под землёй, обвалившейся тоннель.
Под руками труп друга, с детства общались.
Если они услышат, всё пропало.
Кто-то выстрелил себе в висок, чтобы не мучаться. Томас не признаётся, что тоже хотел так сделать
В Англии осталась семья.
«Что с тобой сделали на войне?»
Н и ч е г о
