Не заслуживает

Ночь хмуро освещает одинокую, продрогшую от дождя, нет, ливня, остервенело бьющегося в окна, комнату. На столе стоит две тарелки, чистые, нетронутые заботливой человеческой рукой, два пустых бокала, в кувшине покоится увядший букетик полевых цветов. Лунный свет мягко пробивается сквозь потрёпанные шторки, ласкает изодранные половицы и нежно простирается по смятой постели, освещая подрагивающие ресницы единственного живого человека во всей этой мёртвой комнате. Казалось, это место покинуто богами, но, нет, вот, один из этих пресловутых богов сладко посапывает, кутаясь в одеяло, хмурит очаровательные брови, кусает губы, будто снится ему что-то очень неприятное, гадкое, мерзкое и очень грустное. А рядом нет никого, кто избавил бы его от этого кошмара. И ласковые касания луны не способны спасти архонта от его печали. В одно мгновение комната наполняется шорохами, тихими, прерывистыми, болезненными вздохами. Посреди всего этого мёртвого безобразия появляется человек. Немой посетитель, бесстыдник, что пришёл домой только во втором часу ночи. Сяо окидывает усталым взглядом комнату. Трёт ладонью лицо, будто бы это поможет ему избавиться от усталости, тяжело вздыхает, с непонятной тоской глядя на стоявшие на столе тарелки и кружки. В груди почему-то теплеет, а зубы сводит от негодования. Сколько его тут не было? Неделю? Месяц? Сяо сам уже не помнит. А тарелки всё ещё стоят, будто напоминая ему о собственной никчёмности и трусости. Он ведь просто сбежал, да? Бросил его и сбежал. Знаменитый Охотник на демонов испугался и сбежал. Адепт отбрасывает эти глупые мысли, трясёт головой, поворачивается лицом к кровати, намереваясь упасть и забыться беспокойным сном, желательно навсегда. Поворачивается и замирает. А в груди вьётся, колет, жжётся непонятное чувство, будто червячок прогрызает яблоко насквозь, так и его сердце что-то медленно жрёт изнутри. Была ли это нежность? Или тоска? Или вина? Якша осторожно, бесшумно ступает к кровати. Садится на край. И смотрит. Смотрит, пялится, не в силах больше ничего сделать. А пальцы немеют от желания коснуться, разбудить этого надоедливого архонта, сжать его крохотные ладошки в своих, прижаться к губам так, чтобы у того все мысли из головы выбило, а жгущие, бесконечные слова застряли где-то в горле, мешаясь со стоном наслаждения. Вместо всего этого якша молчит и смотрит. Смотрит и молчит. Кусает губы от негодования, непонимания. Сколько дней он тут был? Как часто приходил? Волновался? Злился? Почему он тут? Почему не ушёл? Сон как рукой сняло. Что ему делать? Лечь рядом? Лечь на пол? Разбудить и прогнать? Нет, на последнее даже жестокий и бессердечный Сяо не способен. Поэтому он просто смотрит и молчит. Рассматривает подрагивающие во сне ресницы, густые, чёрные, пушистые, так нечестно прячущие невероятный аквамариновый взор. Смотрит на детские и такие взрослые черты лица, на сжатые в бледную полоску губы, о архонты, якша бы отдал всё, что у него есть, даже свою жизнь, чтобы они всегда улыбались, всегда! Смотрит на светлую, почти незаметную россыпь веснушек на щеках, скулах, плечах, она уходит и дальше, под одеяло, и Сяо не решается провожать её взглядом, не решается смотреть и видеть больше. Он не заслуживает. Глядит на разметавшиеся по подушке волосы, косички архонт расплёл, и теперь со своими длинными и шелковистыми, якша ещё помнит, какие они на ощупь, локонами он действительно выглядит божественно, незаконно красиво. Селестия, должно быть, рехнулась, когда позволила маленькому, слабенькому элементалю стать таким нечестно восхитительным, манящим, развратно-милым человеком. Сяо, должно быть, сошёл с ума, когда позволил ему поселиться у себя в сердце. И снова эти очаровательные брови ломаются в немом, дремлющем страдании. Сяо испуганно поднимает руку, тянется, но обжигается и всего лишь прикусывает костяшки пальцев. От вида измученного, сонно-печального лица Венти становится физически больно. Якша глотает вздохи, боясь разбудить это чудо у себя в кровати, и беспомощно хмурится. Кончиком пальца, будто он разрушится весь, растворится, растает в руках и улетит непослушным ветром, минуя закрытые наглухо окна (Сяо тогда окончательно сойдёт с ума), касается молочной, холодно-бледной щеки, осторожно, будто боясь ранить, разбить, ведёт по губам, поправляет волосы и, немного осмелев, разглаживает нахмуренные брови, будто бы это действительно поможет. Глупый, отчаянный вздох срывается с побледневших губ, Сяо вздрагивает всем телом и отдёргивает руку, но уже поздно. Туманный, поддёрнутый молочной пеленой сна взор непонимающе, дезориентировано смотрит на якшу, тот тонет в аквамариновом океане звёзд и задерживает дыхание, отчаянно надеясь, что Венти просто закроет глаза и ляжет спать дальше. Но нет, архонт зевает, адепт искренне поражается тому, насколько сильно он похож на котёнка, маленького и беззащитного, и тянется. Льнёт к Сяо всем телом, снова прикрывая свои волшебные, такие нечестно красивые глаза, жмётся, обнимая руками, зарываясь носом в грудь адепта, ближе к сердцу, растерянно вдыхает запах, заполняет им лёгкие и едва слышно выдыхает: — Снишься? У Сяо болит в груди. Крепко-крепко, будто не он секунду назад боялся сломать хрустального архонта, прижимает к груди, молча прислушиваясь к размеренному стуку сердца Венти. Это успокаивает. — Снюсь, — шёпотом на ушко, тёплым дыханием по коже, от которого мурашки идут по всему телу, и Венти сладко улыбается. — Врёшь, — трётся щекой об плечо, цепляясь за него руками, как за спасательный круг, приоткрывает один глаз, хитро поблёскивает им на растерянного адепта, — в моих снах ты умираешь, — зачем-то добавляет, и у якши болезненно ёкает в груди от мелькнувшего во взгляде Венти отчаяния. — Ты… — замолкает, глупо уставившись в стену перед собой. Слова рвутся наружу, но Сяо не уверен, что хочет знать ответ на свой вопрос, — был тут всё это время? Венти удивлённо поднимается с якши, его глаза опасно, опасно для выдержки Сяо, поблёскивают в молочной темноте. Адепт шумно сглатывает. — Ну, — склоняет голову набок. На его лице всё ещё лежит отпечаток сонливости, и якша не совсем уверен, что Венти вообще окончательно понимает, что происходит, — не прям тут, — улыбается, — выходил прогуляться, доставал вместе с Чайлдом Чжун Ли. У него, — выдыхает, и Сяо с удивлением осознает, что и Барбатос иногда устаёт говорить, — оказывается, аллергия на пыль. Это даже удивительно, учитывая то, что Гуй Чжун была его близкой подругой. Ты только представь, Моракс каждый раз утопал в слезах и соплях, когда общался с ней, — фыркает в ладошку, тихо посмеиваясь. Сяо думает, что он не заслуживает Венти. — Зачем? — Что зачем? — Венти непонимающе хмурится. — Доставал Чжун Ли? Да просто так. У него всегда такое постное выражение лица, — морщится, — что хочется увидеть любую другую эмоцию, хоть злость. А Чайлд со мной солидарен, кстати. Он вообще, оказывается, классный. Жаль только, что чуть Ли Юэ не разрушил. Мы с ним ещё оба не любим Синьору, он даже пообещал выкрасть моё сердце, чтобы насолить ей, — улыбается, покачивая головой, — только он всегда пытается уговорить меня с ним сразиться. Я не понимаю, зачем? Я не хочу его бить, — обиженно дует губы, поднимая свой возмущенный взгляд на Сяо, — я же его убью случайно, а потом Чжун Ли не с кем будет доставать. Якша терпеливо дослушивает сбивчивый рассказ архонта до конца. С каким-то внутренним умилением рассматривает след от подушки на молочной щеке Венти, его восторженно блестящие глаза, нежную улыбку на губах. Всё-таки, нельзя быть таким красивым, это вредно для Сяо. — Зачем был тут? — уточняет, когда понимает, что Барбатос уже замолчал и просто сонно-заинтересованно рассматривает якшу. — Ждал тебя, — и смотрит так глубоко, затягивающе, будто его глаза не ярко-аквамаринового, лазурного оттенка, а иссиня-чёрного, бездонно-звёздного, Сяо тонет. — Зачем? — не выдерживает, отводит взгляд, прячет его под трепещущими от волнения ресницами и кусает губы. — Ну, — Венти устало потягивается и плюхается в объятия к якше, удобно устраивается в руках, трётся щекой о предплечье, заглядывая в его уставшие янтарные глаза снизу вверх, — я же сказал, что буду рядом, и что ждать тебя буду, с чего бы мне уходить? Сяо снова думает, что он не заслуживает Венти. — Ты мог и дальше жить в Мондштадте, незачем было оставаться, — окидывает красноречивым взглядом мёртвую комнату, — тут. Барбатос что-то неразборчиво бормочет себе под нос, прикрывая горящие от напряжения глаза. Спать хочется жутко и одновременно не хочется от слова совсем. Ведь Сяо вернулся. — А ты бы пришёл ко мне в Мондштадт? — зевает, прикрывая ладошкой рот. Смотрит грустно, тоскливо, у адепта на душе кошки скребут. Его молчание — красноречивое «нет». — Поэтому и остался, — Венти неуклюже вертится, поворачивается к Сяо, подбирается выше, чтобы лица были на одном уровне, — потому что ты бы продолжил прятаться, — прислоняется лбом ко лбу и выдыхает в самые губы. Якша прикрывает глаза, наслаждаясь близостью. Руки горят от желания сжать его талию, чтобы наверняка остались следы, опрокинуть на кровать, нависнуть сверху, глядя в эти развратные, игриво мерцающие глаза. Он не заслуживает Венти. — Я не прятался. — Да, да, — Барбатос смеётся, и адепт вздрагивает от невольного соприкосновения губ. Он сейчас просто сгорит от этой невыносимой близости, от желания большего и отчаянных мыслей о том, что нужно держать себя в руках, — три месяца зачем-то ночевал на улице, гонял хиличурлов и геовишапов, не ел, не приходил домой, просто так, да? Не сбегал, говоришь? — смеётся, но этот смех почему-то режет сердце. Якша не хотел делать больно Венти, но всё равно сделал. Разве он может его заслуживать? Сяо молчит, ловя своими губами отчаянные вдохи и выдохи архонта. Тот выглядит так ласково-печально, что хочется плакать. — Зачем тебе это? — глухо, хрипло, эхом ударяясь об одинокие стены, спрашивает и давится собственными мыслями. — Я же уже говорил, — Венти отстраняется, зачем-то целует в плечо, теперь оно горит, кладёт на него подбородок, теперь оно горит вдвойне, и неуклюже тянется, обнимает якшу, теперь он горит весь, — потому что я люблю тебя и буду ждать, — устало выдыхает, — всегда буду ждать и рядом буду, можешь прятаться, где хочешь, я найду, — трётся щекой и сладко зевает. — Почему ты никак этого не можешь… — заплетается в словах, млея от окутавшего его тепла — Сяо обвил его своими руками, утыкаясь носом в макушку, — … понять? — За что меня любить? — непонимающе хмурится, а сердце так быстро-быстро и сладко колотится в груди, что одновременно больно и приятно. — Просто так, — глухо отзывается Венти, — за то, что ты есть, — ведёт ладонями по спине — у Сяо мурашки, — и ты забавно злишься, мне нравится, — помолчав, добавляет. Сяо не злится. Наоборот, почему-то улыбается. — Я тебя не заслуживаю, — выдыхает в макушку, за что получает в нос этой же макушкой. Барбатос выглядит очаровательно взъерошенным, нахохлившимся, как воробушек, и почему-то злым. Якша болезненно морщится, потирая рукой ушибленный нос. — Кто тебе это сказал? — бард хватает ладонями лицо якши, привставая на коленях. Адепт беспомощно смотрит на него снизу вверх. — Что я такого сделал, чтобы меня надо было заслуживать? Да из меня даже архонт никудышный, уснул на тысячу шестьсот лет, и за это время в городе рабство придумали, сердце потерял, могу только песенки петь, вино пить и раздражать людей. В Селестии, наверное, все за голову хватаются, проклиная тот день, когда дали мне сердце и божественные силы, — нервно посмеивается, ласково оглаживая большими пальцами скулы адепта. Сяо хмурится. — Не говори так. — Как так? Я же правду сказал, не понимаю, почему кто-то вообще должен кого-то заслуживать, это бред. И если так посудить, то это я тебя не заслуживаю, ты защищаешь Ли Юэ, сражаешься, а я только пью, пою и людей веселю, — неожиданно чмокает Сяо в нос и смеётся, глядя в опешившее лицо якши. — Не… — тот успокаивается и хмурится ещё сильнее. — Говорить так? Не нравится слушать? А мне, думаешь, нравится слышать такие слова? Не заслуживает он, — Венти раздражённо фыркает, сонно мерцая глазами, — если тебе так кто-то скажет, покажи мне этого смелого нахала, я его в вихре закручу, — грозно хмурится, отчего Сяо почти смеётся. — Не нужно убивать людей из-за меня, — «я этого не заслуживаю». — Я же не сказал, что буду его убивать. Закрутить в вихре не равно убить. Тот максимум пару косточек сломает, ну, или руки лишится, — Венти сонно дурачится, кривляется, и якша, правда, не понимает, почему ему даровали такое благословение в виде анемо архонта. На душе становится так легко. Так легко, как не было последние несколько тысяч лет. И адепт понимает, что всё то время, которое он провёл в тяжёлых думах после внезапного признания Венти, стоило того, стоило этого глупого, но такого нужного разговора. Становится легче дышать. — Больше не убегай, — Венти снова опускается на грудь Сяо, сладко зевая, якша накрывает его макушку ладонью, зарываясь пальцами в мягкие пряди волос, — пожалуйста, — шепчет, прикрывая уставшие глаза. Якша чувствует, как вокруг него начинает клубиться миндальный сон, сладкий и, кажется, долгожданный, не кошмарный. Ну вот, наговорился и спит. Сяо осторожно укладывает его обратно на кровать, нависает сверху. Недолго всматривается в его безмятежные черты лица. — Сяо, — устало, тепло и нежно зовёт Венти. — М? — Я не экспонат в музее, — выдыхает, потянув якшу на себя, — на меня можно не только смотреть, — бормочет, пока Сяо осторожно укладывается рядом, — можно ещё и трогать, обнимать, целовать и любить, — удобно устраивается на руке адепта, утыкаясь лицом ему в грудь. — Последнее вообще не просто можно, а обязательно, — и замолкает, позволяя себе наконец-то провалиться в долгожданные объятия сна. Якша улыбается, осторожно укрывая их одеялом. Прижимает ближе к себе, вслушиваясь в бешеный стук собственного сердца. А на душе так легко-легко, будто тёплый нежный ветер ласкает и успокаивает его тяжёлые мысли. Даже если он его и не заслуживает, понимает Сяо, то он сделает всё, чтобы заслужить. И не важно, что ради этого придётся сделать. А ещё… — Прости, — срывается с искусанных губ, и он оставляет осторожный поцелуй на макушке архонта, — больше не сбегу. И: — Я люблю тебя, — прислоняется щекой, прикрывая глаза. Завтра их ждёт новый день. Тысяча дней. Миллионы. И каждый из них он посвятит Венти, посвятит исправлению собственных ошибок. Сделает всё, чтобы убрать из этих восхитительных аквамариновых глаз страх того, что однажды его покинут, бросят, оставят одного. — Ага, — Венти вскакивает так внезапно, что у Сяо даже сердце испуганно замирает, — сказал-таки, — щурится так хитро, а на лице и не следа сонливости. Он, что, притворялся? Нет, скорее проснулся от неожиданности. Якша чувствует, как краснеют щёки. — Не надо так реагировать, Сяо, — архонт довольно хохочет, склоняясь над адептом, — это не самое смущающее из того, что ты или я мог сделать, — адепта захлёстывает волной. Он давится словами барда и тонет в его глазах, полных лисьей хитрости, а в животе вьётся тягучий ком, тянет вниз, заставляя желать настолько, что в кончиках пальцев покалывает. — И я, — шепчет в губы, — тоже тебя люблю. И целует его.