Клетка.

Ночную тишину лишь прерывали тяжёлые вздохи и еле слышное сопение. Уже которую ночь, Баттерс вынужден вскакивать с кровати, смотря в темнющие недра собственной комнаты застекленевшим взглядом голубых глаз. Нет, он вовсе не просыпался от ужасающих и кошмарных сновидений. Просто... Со временем начинают изводить сны, где главную роль играет человек, в которого ты втрескался по самое не хочу. И так сплошным мучением было то, что объект симпатии находился так близко — но одновременно с этим далеко. Словно они были по разные стороны воображаемой пропасти друг от друга и могли лишь изредка кидать взгляды. Баттерс бы сразу прятал свои глаза куда-то в пол, а он... А он наверное посильнее бы затянул шнуровку своей старенькой парки, пряча под её тенью лицо. Верно, парень любил Кенни, но кажется это было не взаимно. Баттерс в очередной раз отхлёбывает прохладную воду из кружки, что стоит прямо под рукой на тумбочке. Вместе с водой пропадают остатки тягучей дрёмы. Всё равно в горле сухо, а щёки продолжают гореть — стыд, горечь, смущение ли это? А может всё, смешанное воедино. Баттерс не успевает опомниться, как снова стоит посреди комнаты перед большущим зеркалом и оглядывает себя с ног до головы. С возрастом мало что поменялось: Стотч не мог похвастаться своим ростом или хоть какими-то выделяющимися задатками маскулинности, которые присутствовали у других мальчиков его возраста. Тело казалось таким непропорциональным, а темнота будто бы продолжала его сминать и извращённо искажать. Баттерс казался со стороны неестественно худым. Тонкие запястья рук, маленькие ладошки с короткими пальцами, такие же худощавые ноги и впалый живот, сверху которого проглядывались острия рёбер — казалось, что они вот-вот резанут изнутри тонкую бледную кожицу. Стотч словно следуя какому-то ритуалу вновь ощупывал себя: вскоре руки его добрались до лица. Оно вообще не вязалось с телом, мягкое и слегка округлое, не вписывающееся в эту дистрофичную атмосферу. Баттерс опять сглотнул вязкий ком слюны. Снова же, исходя из всего этого — мог ли его любить Кенни? Младший Стотч не задался нетолько своим глуповатым и невинным характером, но ещё и внешними данными природа его обделила: мол авось кто-нибудь кроме кровной матери да полюбит такого уродца. Солоноватые капельки нещадно скатываются по мягкому лицу, а само оно искажается противной гримасой боли. Даже оставляемые папой гематомы так не болели, как что-то в его грудной клетке. Боль была такая тянущая, словно патока. Постоянно преследовало ощущение того, что его грудь и рёбра вправду были той самой метафоричной клеткой с раскрытой дверцой и сидящей внутри крохотной птичкой, которая всё никак не могла решить: вылететь, или остаться. Вылететь — значит признаться в своих чувствах. Это было болезненным вариантом с учётом всех мыслей о предпочтениях и ориентации Кенни как таковой. Казалось, Маккормик был махровым гетеросексуалом. Баттерс не исключал малой доли того, что после признания ему не было бы житья в школе так вообще. Все знают, насколько жестокими могут быть дети, некоторым известно не понаслышке. Дети не любят отличающихся чем-то особенным от них ребят: да, иную ориентацию нельзя назвать чем-то удивительным, но её наличие всё равно с быстротечной скоростью становилось главной причиной для всех обидных придирок, мерзких шуток и издевательств, доходящих до физического насилия. Баттерс этого боялся, ему и так с лихвой хватало тяжёлой отцовской руки. «А если...остаться?» Остаться — он будет продолжать вот так стоять день ото дня, а сердечная боль будет лишь крепчать, пока не заполонит пространство в груди лишь собой и не доберётся до черепной коробки. Эти чувства будут продолжать его душить, вытесняя из лёгких весь кислород. Баттерс знает, что если выберет этот вариант, то это снова же ничем хорошим не закончится, но уже со стопроцентной точностью. Остатки здравых мыслей так и кричали о том, что пока он растирает слёзы и сопли по лицу, стоя на коленях посреди детской — Кенни возможно сейчас спокойно спит в своей кровати и видит десятый сон, ни о чём не беспокоясь. Остаться — равно обречь себя на боль, что не знает границ, продолжать тешить себя убогими мечтами и сладкими, такими сладкими и приятными снами... Может всё-таки первый плохой исход с возможно вытекающим из него буллингом — не так уж и плохо по сравнению с этим?... Баттерс утёр последние капельки слёз с глаз и посмотрел в окно, за которым размеренно шёл снег. Наблюдение за падающими снежинками успокаивало ноющее сердце и отрезвляло мысли. Леопольд Стотч в ту же ночь решил, что "выпорхнет из своей золотой клетки". Не зря же его все кликали Баттерсом, что было созвучно с названием одного маленького жёлтого цветочка: нежный, но воинственный. Первого конечно было в избытке, а второго совсем капельку. Но парень надеялся, что ему и этой капельки храбрости хватит на свой завтрашний "подвиг". *** Утро задалось не шибко хорошим — Баттерс совсем не выспался, кажется, он даже и не спал этой ночью. На уроках парня постоянно клонило в сон: как только Стотч опирался щекой об руку, то сразу же проваливался в воздушное царство Морфея. Учителя в упор не замечали клюющего носом Баттерса: Кенни кажись был единственным, кто заметил одноклассника в таком состоянии. Маккормика поражало, как можно не заметить, что вечно тараторящий что-то себе под нос радостный мальчик выглядел сейчас так, словно за ним всю ночь гонялась свора бешеных псов. Хотя было понятно, что остальным дела не было до "глуповатого" Баттерса, мало кто с ним общался, только если по делу. Как только прозвенел звонок, Кенни встал со своего места и подошёл к парте Стотча, аккуратно трогая паренька за плечо. Это практически не подействовало: Баттерс окинул его непонимающим взором и даже приподнял одну бровь, после вновь смыкая глаза. Кенни на это лишь выдохнул, но снова принялся тормошить одноклассника, потихоньку стаскивая его со своего места. Его стоило бы отвести отлежаться в лазарете, уж больно напрягало Кенни общее состояние Стотча и его измученное личико. Перекинув руку Баттерса через своё плечо и придерживая его за талию, Кенни медленным шагом, с грацией коровы на льду, поплёлся из класса в сторону лазарета. Наконец-то дойдя туда, парень победно постучал в дверь и сразу после этого открыл её слабым пинком. Слава всем существующим и не существующим богам, здесь никого не было. Это позволило Маккормику заботливо уложить уже полностью ослабшее тело Баттерса и сесть на кровать рядом с ним, а после накрыть тонким одеялом и себя, и Стотча. Он был уверен, что сейчас Баттерс был полностью отдан сну без остатка, так что этим можно было смело пользоваться и уже напрямую разглядывать лицо мирно спящего одноклассника, приходя к констанции того факта, что оно выглядело всё так же мило и чудесно — никакая, даже самая симпатичная девчонка и в подмётки младшему Стотчу не годилась. Во время этого всего, до Кенни донёсся еле различный шёпот спящего. Движимый любопытством, парень навострил слух, пытаясь уловить хоть какие-то слова. Кажется... Что-то про любовь, а следом фигурировало имя Кенни, а сам Баттерс шепча это слабенько улыбался — это была его та самая фирменная чистая и искренняя улыбка. Маккормик аккуратно потрепал и без того взлохмаченные волосы одноклассника, мимолётно касаясь губами его макушки. Им несомненно стоит поговорить друг с другом, естественно когда Лео проснётся, а сейчас можно даже немного подремать..