Сколько стоит счастье

Адриану часто не везло. Вот так вот просто. Невезение на невезении. Как бесконечная цепная реакция. Поначалу он на это лишь пожимал плечами. Напоминал себе: он Чёрный Кот, а у них как будто поперёк рёбер алыми чернилами высечено пожизненное знамя неудачи. Адриана однажды напрямую спросили, когда он в последний раз чувствовал себя счастливым. Без сомнений, на ум ему тогда приходили только две вещи: долгожданное позволение отца посещать школу, что в его возрасте вовсе не звучало нормальным ответом на сей вопрос, и начало его геройского амплуа, о чём он говорить, естественно, не мог никому. Адриан упустил момент, когда его собственное мироздание принялось сокрушаться. Как отчего-то не фундаментальное изваяние, как с безумной скоростью спадающие с отвесного каньона каменистые глыбы. Ступи не так — задавят. Казалось, то длилось лубянистой вечностью, тянувшейся гарванно-чёрной полосой и сдвигавшейся с мёртвой точки по неизвестной траектории. Донельзя далеко. И приходилось смириться. А потом в его жизни появился один человек. Бум! Вот так вот, оказывается, и получалось. Вот так вот всё взяло и переменилось. Не безумным вихрем. Не стремительно падающим в непроглядную пропасть водопадом, бьющимся в щепки о гранённые камни, а так. Совсем-совсем иначе. Медленно. Протяжно. В тот самый миг, когда он и подумать не мог, что однажды кто-то для него и впрямь будет на первом месте. Даже перед отцом. Даже перед свободой. Даже перед ним самим. Кошки не любили воду. Адриан не был настоящим котом, хоть и зачастую перенимал их привычки, — жмурился и радостно мурчал, постоянно лез на колени только к одной девушке и совсем не был против, когда его чесали за ухом — но даже ему претила сомнительная перспектива внезапно оказаться под проливным дождём. Пусть и в трансформации. Адриан никогда бы не подумал, что однажды будет настолько рад вымокнуть до нитки. Он-то прекрасно знал: костюм не даст ему заболеть, потому любые опасения по поводу того, что на следующий день можно будет очнуться с температурой под сорок, были абсурдными. Маринетт тоже это знала, — даже лучшего него — только вот её этот факт, судя по всему, нисколько не заботил, из-за чего уже скоро Адриан был закутан в пуховое одеяло и чувствовал, как бок пригревали мягкие бархатные подушки. Впервые за долгое время он понимал, что всё шло так, как должно было идти. Потому что нависший над ним белёсым облаком покой заставлял млеть, отзывался гипнотическим ощущением осевшего снегом умиротворения. Мельком он устремил взгляд в прикрытое окно. Тут же неслышно выдохнул. В жалящем дождём небе протяжно истлевал перламутровый свинец, в шкатулке прятались — или же следили за ними, чему бы он не удивился — квами, в то время как Маринетт что-то кропотливо чертила. Нюанс был только один: его персона на данный момент оставалась без внимания. Посему Адриан демонстративно и натужно — но явно фальшиво — закашлял. Так, чтобы она обязательно услышала. — Моя Леди, я, кажется, горю, — притворно-жалостливо просипел он, для полнейшей наглядности драматично приставляя ко лбу тыльную сторону ладони. — Глупый Кот, у тебя не может быть температуры, — беззлобно отозвалась на его жалобы Маринетт, но, будто его слова таки откликнулись в ней малой долей тревоги, она неспешно поднялась к нему. — Вот сгорю на этой кровати, тогда и убедишься, — вымученно простонал Адриан, сильнее укутавшись в одеяло, словно от холода. — Да и ты сама укутала меня в два слоя, я даже зайти к тебе не успел. — А это было на всякий случай. Несмотря на то, что ответила Маринетт ему достаточно улыбчиво, на её лике внезапно отобразилась вовсе не напускная строгость. Будто разделяя его недавние опасения, она медленно протянула к нему холодную ладонь, мягко откинула назад спадавшие на его лоб золотистые волосы и прикоснулась к коже. Адриан прохрипел что-то нечленораздельное, когда её серьёзность начала отдаваться в нём совсем лёгкой оторопью. — Ну, что? — осторожно спросил он. Она его словно и не услышала. Лишь замычала тихо, и от её скептичного взгляда что-то в нём ощутимо похолодело. — Маринетт…? Нет, Адриан знал, что его уже-несколько-месяцев-как-девушка вовсе не медик, но в таких вопросах доверял ей как никому другому, потому теперь ожидал от неё самых страшных диагнозов. Но уже спустя непроглядную секунду Маринетт, наклонившись к нему, прижалась губами к его лбу и коротко поцеловала. Юноша удивлённо мяукнул, не ожидая этого. — Температуры нет, — беспечно хихикнула она. Адриан тихомолком фыркнул в поддельном недовольстве, точно над ним только что жестоко поиздевались. Конечно, он и сам понимал: жара у него не было и быть не могло, — волшебный костюм никогда бы не позволил ему заболеть даже под самым диким снегопадом — но Кот Нуар не был бы собой, не умудрись он как минимум один раз за день привлечь к себе внимание своей Леди. Или попытаться, на крайний случай. Возможно, именно потому как раз в тот момент, когда Маринетт собиралась слезть с кровати и вернуться к своей работе, Адриан тут же сомкнул руки на её талии и прижал девушку к себе. С глухим задушенным писком она уставилась на него боковым зрением, и, выдохнув, опустила расслабленные пальцы на обвивавшие её руки. Вслух она этого не скажет, — не сейчас, это уж точно — но в этот миг ей было куда уютнее и лучше, чем в полусогнутом состоянии на твёрдом стуле. Нависая над большими бумагами и инструментами для чертежей. Под светом настольной лампы. Адриан думал, что перехватить её лёгкое тело никакого труда не составляло. Сопротивлялась Маринетт весьма слабо, по всей видимости, точно так же предпочитая домашней работе времяпровождение с ним, и это не могло не отдаваться в нём отблеском головокружительной победы. — Адриан, преподаватель по черчению меня убьёт, если я сдам свою работу позже четверга, — неохотно заключила она, и отрицать тут не получилось бы: сейчас черчение её волновало меньше всего. — Думаю, тогда Коту Нуару придётся украсть его прямо во время лекции и увести для важного разговора. — Или же просто дать мне докончить чертёж. — О, значит, из двух зол ты выберешь не меня, а черчение? — Адриан приподнял брови и бесхитростно ухмыльнулся. — Я этого не говорила, — раздался весьма очевидный ответ. И он готов был поклясться, что там проскочила игривая хитринка. Но стоило ей это сказать, как Адриан, всё ещё крепко обнимавший её сзади, тут же аляповато плюхнулся назад, чуть было не утонув с головой в большой кошкообразной (про себя он усмехнулся от этого слова) подушке. Маринетт же рвано выдохнула. В трансформации прыгать с крыши на крышу и смотреть на Париж с высоты Эйфелевой башни было делом обыденным, таким как пройтись по парку и в сотый раз запечатлеть, как полицейские гоняли бедного месье Рамье за кормление голубей. В трансформации — да, но в обычном облике любое неосторожное действие для Маринетт было сравнимо с экстримом. — Ты мурчишь, — шёпотом подытожила она, ощущая, как поднималась и опускалась под ней грудная клетка. — Коты мурчат, когда им хорошо, — невозмутимо заключил Адриан, касаясь губами до её шеи. А Адриану в самом деле было хорошо. Ведь могло быть плохо в эти секунды-песчинки, когда в его руках любимая девушка, когда весь гнет оказался скрыт от людей в надёжном месте, а единственной настигшей его проблемой, которая на данный момент его и не колышет вовсе, это ставшее куда более мёрзлым безмолвие, нависшее над ним и отцом? Тем не менее, от старой жизни, заполненной бесконечными фотосессиями, ограничениями и руганью, остались лишь не истлевающие месяцами воспоминания. Вместо этого его приветствовало гнетущее молчание. То, чего Адриан так боязливо остерегался в предыдущие годы жизни с отцом, и то, на что он сам теперь самовольно и беспрекословно настаивал. Идиллию эту вдруг прервало недовольное бормотание сверху: Маринетт, видимо, не оценила его идею неожиданно прикусить её за мочку уха. — Знаешь, — опираясь о край кровати, она перевернулась так, что теперь нависала над Адрианом и могла посмотреть в его бесстыжие нашкодившие глаза, — ты бываешь очень невыносимым. — Правда? — в игривом тембре выдохнул он. — Пару дней назад ты говорила иначе. — Нахальный самовлюблённый Котяра, — шутливо буркнула Маринетт. — Мой дорогой Котёнок, — торжествующе-умилённо напомнил Адриан. Ей хотелось проворчать что-нибудь в ответ, чтобы угомонить резко пробудившегося в нём шального Кота Нуара, но вместо этого получился только задушенный хрип. До подозрений сильно напоминавший смешок. Адриан же ощущал, как каждое его чувство, каждая эмоция — всё в нём стремительно пьянело до перемигивающихся в цветастом калейдоскопе прогалин. Его внутренние демоны лениво открыли глаза и приподняли головы, с хрустом потягиваясь на месте. В другой раз хозяин усмирил бы их, но в этот день он решил разорвать цепи. Дать им полную волю. Дать шанс вырваться и заполонить всё его естество. Слегка приподнявшись, он обвил её рукой и снова рухнул на подушку, утягивая её за собой. Пальцы Маринетт, удивившейся столь резвому порыву, сжались на его плечах и впились в кожу, однако Адриана это, судя по всему, мало беспокоило. Он перевернулся на другой бок, так, что теперь девушка могла лежать напротив него, и взглянул на неё так, как глядел обычно: будто ожидал чего-то. Любой реакции. И меньше всего он ожидал, что Маринетт тихо засмеётся. — Ты сегодня на редкость активный, — заявила она, приподнявшись на локтях. «И взбалмошный» — добавила она про себя. Адриан же в шутку воспринял это так, словно его изнеможенная кошачья натура была ранена в самое сердце. — Хочешь сказать, что когда-то я бездействовал? — пылко, словно с каким-то неощутимым вызовом, спросил Адриан. — Нет, — не скрывая полуулыбки триумфатора, как ни в чём не бывало ответила Маринетт. — Просто вчера ты больше напоминал котёнка, а сегодня ты как беспокойный котяра, который не даёт хозяйке закончить её дела. — Да пусть хоть кошкой с манерами английской королевы, хоть котом облезлым, но только не гибридом медведя и бобра: то спит постоянно, то нервы мои грызёт, — послышалось с полки хрипловатое ворчание Плагга. — Хмпф, — раздалось короткое фырчание недовольного таким сравнением юноши. Адриан опустил глаза на девичью руку, лежавшую на многочисленных складках простыни, и вдруг, потянувшись вперёд пальцами, накрыл её. Секунда. Две. Вопросительное «а?». Соприкосновение взглядов. У Адриана, точно у несмышлёныша, заблестели проблеском изумрудного вихря глаза. — Но ведь эти «беспокойные котяры», которые приходят в самое неподходящее время и не дают работать, тебе тоже нравятся? Конечно же, думал он, они ей нравились! Иначе бы месяцами — а то и годами — назад в Маринетт не вспыхнули внезапные чувства к эксцентричному Нуару. Она сама внимательно, словно изучающе, глядела на него, словно обдумывая ответ. Но стоило ей приоткрыть рот, как тишину снова нарушил несмолкаемый говор с полки: — Ой, дети, вы серьёзно? Два года бегали сначала друг от друга, а потом друг к другу, а теперь спустя месяцы отношений ломаетесь, как будто только окончили среднюю школу. — Твой уровень тактичности как у зубочистки, сырная голова, — негодующе провозгласила откуда-то выпорхнувшая Тикки, быстро схватив своего приятеля за шкирку и бегло потащив к шкатулке. Несмотря на явно бестактное поведение квами, Маринетт так и не смогла скрыть выцветшей на ней полуулыбки. Так, будто всё это — и когда-то неожиданно попавшие ей в руки волшебные серьги, и как никогда внезапное бремя хранителя, и бесконечные тяготы в отношениях — было самой неизменной частью неё. Будто иначе её жизнь никак не смогла бы сложиться. Будто всё это — и ничто другое более — было самым правильным. — Что б ты знал, — произнесла она на выдохе, зарывшись пальцами в его взъерошенные волосы, — нахальные коты, которые приходят ко мне по вечерам и роняют мои горшки на головы прохожим, с какого-то дня тоже меня заинтересовали. — Потому что именно «нахальные коты» уводили тебя на Эйфелеву башню посреди ночи? — Адриан медленно привстал, дабы приблизиться к ней. — А ещё из-за них я часто не могла выспаться, — подхватила его шутку Маринетт, — они воровали меня прямо посреди учебного дня и, конечно же, не один раз спасали мне жизнь в трудную минуту во время битв. — Я так рад, что это была именно ты, — шепнул он, когда оставалось всего несколько миллиметров. — Ты говоришь это почти каждый раз, — тихо хихикнула она, взяв на себя инициативу поцеловать своего собеседника. Адриан, положив руку ей на талию, подался ближе и углубился в поцелуй. Он целовал её с жаром, похожим на вызов. Тот самый, который Адриан когда-то бросил ей, в тот самый день, когда в той судьбоносной игре ему выпало нескромное задание. Только вот теперь это была вовсе не игра. Теперь всё было настоящим, чувственным, и девушка перед ним не ощущала никакого стеснения. Отчего-то он был с ней осторожен. Маринетт, безусловно, известная героиня, кумир города, но вместе с тем она была куда ниже его. С какого-то момента, будто так с ними играл процесс переходного возраста, она едва дотягивала ему до плеч. На самом деле, Адриан обожал эту разницу в росте. — Я буду говорить это ближайшие пару лет, — промурлыкал он, слегка — и нехотя — отстранившись. Маринетт на секунду отвлеклась, подняв глаза на перемигивающиеся в отражении окна звёзды. Небо синее, почти сливающееся с непобедимой чернотой наступающей ночи и переменившееся с былым отблеском унылой серости. Адриан повторил за ней. Он мог в любой момент воспользоваться трансформацией и вернуться домой, не взирая даже на поздний час, но оставаться на ночь у своей Леди ему прельщало куда больше. Тем более, что теперь никакой отец его не остановит. А Маринетт… она всегда была только за. Часы отбили восьмой час, и Адриан слегка потянулся во сне, инстинктивно сильнее обняв спавшую в его руках девушку. Девушку, которая умудрилась надеть его накидку, и не столь важно, что для неё она была великовата. В свои восемнадцать Адриан мог смело сказать, когда чувствовал себя счастливым. Это когда Маринетт просыпалась и носилась по комнате, потому что опять опоздала на пары, а он ловил её, взваливал себе на плечо и, несмотря на несильно побивающие по спине кулаки, обещал доставить в университет самым быстрым способом. Это когда никого рядом не было и она учила его готовить сладости, которые — ну конечно же — всё равно подгорали и превращались в пепел, потому что они решили во время готовки украсть друг у друга по несколько поцелуев. Это когда его старые поклонницы тут же начинали неистово визжать при виде него, а потом точно так же резко замолкали, видя, что сердце известной модели давно занято. Это когда он мог приходить к ней ночью и не притворяться кем-то другим, не скрывать бушевавший в нём шторм и раз тысячу обнажать душу, потому что их мост невзаимности был сожжён. Когда он мог неожиданно обнять её сзади — даже при всех — и поцеловать, а потом теряться во времени и пространстве от бьющего мощнейшим адреналином хоровода ощущений. Когда они по холодным ночам укрывались одним одеялом, смотрели фильм, а она прижималась к нему как можно ближе, и он мог тайно благодарить всех и вся за то, что из всех людей она досталась именно ему. Когда они сидели вместе на общих лекциях и он просто наблюдал за тем, как она записывала конспекты. — Что такое? — улыбчиво спросила Маринетт, отвлёкшись от записей. А он лишь расплылся в довольной улыбке, будто терялся в происходящем, и ну совсем не слушал скучную лекцию по истории, которую вычитывал им преподаватель. Будто все чувства, которые он хранил в юношестве, поставили на максимум. Будто то, как он любил её, будучи подростком — блеклое отражение его любви сейчас. — Ничего, — беззаботно ответил Адриан. — Просто я счастлив.