Мне нравится, что Вы больны не мной, Мне нравится, что я больна не Вами, Что никогда тяжелый шар земной Не уплывет под нашими ногами. Мне нравится, что можно быть смешной — Распущенной — и не играть словами, И не краснеть удушливой волной, Слегка соприкоснувшись рукавами.
Первый раз они встретились во второй половине сентября. Ничего примечательного: он жаловался Миртл на своё бремя, а она вышла из кабинки и успела покинуть туалет за несколько секунд до того, как он направил на неё палочку с заготовленным заклинанием. Не то чтобы Драко о ней с тех пор часто думал — напротив, уже вечером он забыл, как она выглядела, а на следующее утро даже не вспоминал об их короткой встрече. Быть может, он об этом так и не вспомнил, если бы на следующей неделе случайно не столкнулся с ней в Большом зале. Никто не посчитал нужным извиниться: она, прижимая к груди какую-то книжку явно не из школьного списка, ушла к столу Хаффлпаффа, он сел за стол Слизерина, сразу же интересуясь у однокурсников: — Кто это? Коротко взглянув на причину вопроса, Пэнси небрежно махнула рукой: — Русская. Тео, будь добрым, передай мне курочку! Выполнив её просьбу, Теодор наклонился к Драко и шепнул: — Её зовут Татьяна Калинина, она перевелась к нам в этом году. Странно, что ты её только заметил — наши девочки ей уже все косточки перемыли, — он прочистил горло и весьма узнаваемо передразнил: — эта Русская ужасно одевается, эта Русская не знает английский, Русская это, Русская то… Ай, Пэнс, я же шучу! Зачем меня бить? Пэнси что-то ему ответила, но Драко к их разговору прислушиваться не стал. Только поблагодарил Тео за информацию, которую забыл уже через пару часов — в следующий раз встретив Русскую в коридоре, он даже не вспомнил её имени. В начале октября он вновь пришёл в туалет Миртл — она невольно стала замещать ему священника, к которому ходят исповедаться. Слушала, поддерживала и никому ничего не рассказывала. Вот только на этот раз вместе с Миртл была и та Русская: с ногами взобравшись на подоконник, она потягивала сигарету и бегала глазами по страницам своей книги. — Что ты здесь делаешь? — прошипел он, сжимая в кармане волшебную палочку. Русская, выпустив плотную струю дыма, перевернула страницу и насмешливо проговорила: — Я понятно, но что в женском туалете делаешь ты? — Он закрыт. — Но вполне рабочий. Драко морщился каждый раз, когда она говорила — она отвратительно знала английский. Помимо жуткого акцента, она игнорировала артикли, неправильно расставляла слова в предложение, забывала «the» и почему-то ему показалось, что она непременно будет пропускать to be. Он вздохнул, стиснул зубы и манерно протянул: — Курить в стенах школы запрещено. Как староста, я имею право снять с тебя баллы. — Хорошо, — она кивнула, стряхнула пепел прямо на пол и возвратилась к своей книге. — Раз имеешь, снимай. — Твоим сокурсникам это не понравится. — На Хаффлпаффе семь курсов, на каждом из них по двадцать человек — какова вероятность, что они узнают, что баллы были сняты именно с меня? Он стиснул зубы: её английский было невозможно слышать. — Десять баллов с Хаффлпаффа. — Хорошо. Теперь можешь начинать плакаться на свою несчастную судьбу, я мешать не буду. Он дёрнулся к ней раньше, чем успел об этом подумать, и приставил палочку к её горлу, скалясь, словно дикий зверь перед добычей — не лакомой, нет, просто другая не попадалась. — Закричу, — прошептала она, крепко жмурясь. — Кричи, — согласился он, слушая как позади них громко заохала Миртл. — Я скажу, что это ты на меня напала, а я оборонялся. Кому поверят, как думаешь? Она тяжело сглотнула, собравшись с собственными страхами, толкнула его, и убежала. Драко чертыхнулся сквозь зубы, раздавил каблуком тлеющую на полу сигарету и принялся рассказывать Миртл про Кэтти Белл и проклятое ожерелье. Признаться, после Драко не часто вспоминал об этом инциденте — было не до этого, да и Русская почти не попадалась на глаза. Если и попадалась, то интересовала его катастрофически мало: она не была красавицей, не играла в квиддич, не блистала на уроках, не имела богатых родителей и почти ни с кем не общалась — лишь пару раз её фигура была замечена в разговоре с сокурсницами. Однако в январе они снова начали сталкиваться в туалете Миртл. По прежнему сценарию: Драко приходил жаловаться Миртл, а Русская в её компании курила на подоконнике и читала свою треклятую книжонку. Вот только едва его замечая, она тушила сигарету о подоконник, прижимала к груди книгу и уходила. — Она так красиво читает стихи! — восхитилась как-то Миртл после ухода Русской. — Как жаль, что я ничего не понимаю по-русски. Миртл начала плакать от сожаления к себе, Драко тоже — по той же причине. После двенадцатой встречи Русская почему-то не ушла — достала новую сигарету, долго смотрела на Драко и наконец сказала: — Ты не хотел бы извиниться? Он сморщился — говорила она по-прежнему ужасно — и уточнил: — За что? — За октябрь. — Нет, и вряд ли когда-нибудь захочу. — Что в тебе нашла Пэнси? — удивилась она, спрятала так и незажженную сигарету в пачку и покачала головой, двигаясь к выходу: — Ты же типичный избалованный мальчик: заносчивый, гадкий и трусливый. — Да что ты обо мне знаешь, Русская? — крикнул он ей вслед, на что она, уже закрывая дверь, ответила: — Достаточно. И, вообще-то, меня Таня зовут. На следующий день Драко увидел её снова: она вышла из кабинки ровно в тот момент, когда он говорил Миртл, что больше так не может. И едва он вытащил палочку, Русская крайне ловко отбила её чарами и призвала к себе. — Забавно, в сентябре ты говорил Миртл те же самые слова. Ты хоть иногда речи меняешь? — Отдай мне мою палочку, — процедил он сквозь зубы. — Если хочешь знать, в своём положении ты виноват сам, Драко. — Тебе не надоело подслушивать, Танья? Она поправила жёлто-черный шарф и покачала головой: — Я Таня. Та-ня. — Мне всё равно. Хватит за мной следить. — Я не слежу за тобой: я всегда прихожу сюда раньше, чем ты. — Мне всё равно. В Хогвартсе полно женских туалетов, почему бы тебе не сходить туда? — В остальных туалетах Аббот и Грейнджер снимают по полсотни баллов за один лишь запах табака. Он что-то едва слышно прошипел, она же спокойно, даже с некоторой важностью прошла мимо, отставила на умывальнике его палочку и вышла. В тот же вечер Пэнси впорхнула в гостиную, вполголоса произнося не то песню, не то заклинание, и выглядела при этом она до преступления восторженной и счастливой. — Пэнс, ты что, влюбилась? — усмехнулся Тео, наблюдая за ней. — Увы, — Пэнси развела руками и села в кресло. — Мерлин Всемогущий, видели бы вы, как Русская читает стихи! Драко, прежде делающий эссе по ЗоТИ, насмешливо фыркнул: — Русская? Она же и двух слов по-английски связать не может. — Она по-русски стихи читала! Но как она их читала — даже МакГонагалл заслушалась! Тео неверующе хмыкнул и сказал, что по-русски она могла читать любую ерунду — всё равно её бы никто не понял. Пэнси на это вся взъерошилась и даже попыталась повторить услышанные русские строчки. По ощущениям Драко, получалось это у неё не лучше, чем у Тани говорить по-английски. — Что, прямо-таки «разерзтую у дави»? — переспросил Тео, давясь от хохота, и Пэнси, обидевшись, бросила в него диванную подушку.***
— Так ты, выходит, стихи читаешь? — спросил Драко на следующий день, едва переступая порог туалета Миртл. При этом он улыбался настолько презительно, словно пытался показать, насколько ему всё омерзительно. Таня, как и прежде, курила и читала, сидя на подоконнике. Услышав слова Драко, она искоса посмотрела на него и сказала: — Допустим. — Пэнси вчера была вся возбуждена, послушав твои стишки. Не хочешь повторить их для меня? — Сначала извинись. — И не подумаю. Она небрежно смахнула пепел и пожала плечами: — Тогда, прости, обойдешься без стихов. — Тогда, прости, десять баллов с Хаффлпаффа. — И за что же? — она нахмурилась. — За курение. — Вы так милы и любезны, товарищ староста, — сказала она по-русски, широко улыбнулась и насмешливо выпустила в его сторону сигаретный дым. Драко сощурился, круто развернулся и ушёл, впервые в жизни пожалев, что когда его в детстве спросили о том, какой иностранный язык он хочет изучать, он без раздумья сказал, что французский. Месяц он настойчиво игнорировал туалет Миртл и с Таней пересекался лишь в школьных коридорах и в Большом зале — они видели друг друга, но даже не кивали в знак приветствия. Ещё раз он видел её в самом начале февраля — по многочисленным просьбам одноклассников, она вновь зачитала стихотворение. Драко и Тео тогда как раз шли в библиотеку, чтобы выполнить домашнее задание по зельям, и, увидев столпотворение у кабинета трансфигурации, заинтересовано подошли. В окружении ребят с разных курсов и факультетов Таня рассказывала то стихотворение, которое Пэнси как-то пыталась повторить в слизеринской гостиной. Таня то задумчиво глядела в сторону и прижимала ладони к груди, то обращалась прямо к слушателям и жестикулировала руками, то прикрывала глаза и самым сокровенным шёпотом, словно рассказывала самый главный секрет на свете, произносила строчки. Ее голос — такой обычный, чуть писклявый голосок — изменился до неузнаваемости: он то накатывал ударной волной, то шелестел нежным обманчиво-добрым бризом.«…Виолончель, и кавалькады в чаще, И колокол в селе… — Меня, такой живой и настоящей На ласковой земле! К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры, Чужие и свои?! — Я обращаюсь с требованьем веры И с просьбой о любви. И день и ночь, и письменно и устно: За правду да и нет, За то, что мне так часто — слишком грустно И только двадцать лет…»
Встряхнув головой, Драко дёрнул Тео за руку и настойчиво повёл в библиотеку, сквозь пелену слушая его слова. — Нет, ну надо же! — не унимался он. — Вроде посмотришь: замухрышка замухрышкой, но как читает! Нет, ты заметил: она же мгновенно преобразилась! Драко кивал, чаще всего невпопад, и всё думал — но не о Тане, нет, — а о том стихотворении, что она читала у кабинета трансфигурации, точно актриса на сцене. Пусть и рассказано оно было на чужом, непонятном языке, но Драко не мог отделаться от ощущения, что это стихотворение — сильное, определённо сильное, — как ничто подходило к его судьбе. Поэтому, придя после уроков в пресловутый туалет, он с порога спросил о чем она читала накануне. Таня тут же оторвалась от прочтения книги, с которой не расставалась ни разу за все проведённые месяцы в Хогвартсе, отставила незатушенную сигарету тлеть на подоконнике и пожала плечами: — О жизни. И о смерти. И о человеческой душе. — А подробнее? — спросил Драко, хмуря брови, и Таня, недовольно сжав тонкие, накрашенные слишком жирным блеском губы, напомнила: — А подробнее скажу, если ты извинишься. — Я же тебе уже сказал. — Я тоже, — ответила она, пожимая плечами, и последний раз взглянув на него, возвратилась к книге. Не зная, что ей ещё сказать — с одной стороны, очень хотелось узнать, о чем было то необычное стихотворение, с другой совершенно не хотелось слушать её ломанный английский, — Драко несколько минут простоял, смотря на неё, и, не сдержавшись, взмахнул палочкой. Потрёпанная книжонка вылетела из Таниных рук прямиком в его, и Таня тут же по-девчачьи взвизгнула: — Отдай, это не твоё! Отдай немедленно! — Что это? — спросил Драко, перебрасывая книгу, от и до исписанную русскими буквами, из рук в руки. — Это моё! Отдай! — не прекращала визжать она, подпрыгивая, чтобы достать драгоценный дар — из-за большой разницы в росте это было весьма проблематично. — Отдай! За их спинами уже запричитала Миртл. Её вздохи только усилились, когда Таня, сняв туфельку, ударила ею Драко — не сильно, но достаточно для короткого шока — прижала к груди отобранную книгу и убежала, оставив снятую обувь в туалете. Никто из них не возвращался в туалет Миртл до самых пасхальных каникул. К удивлению обоих, на этот раз Таня пришла второй, отчего была застигнута врасплох внезапным вопросом: — Тебе не кажется странным, что мы с тобой всегда оказывемся в одном и том же месте одновременно? Драко стоял лицом к окну, дымя сигаретой какой-то дорогой марки — дорогой настолько, что она в магазине даже глядеть боялась на полку с ними, — и Таня только порадовалась этому: все-таки, Драко не видел, как она трусливо вздрогнула. — Как говорят у нас: место встречи изменить нельзя, — сказала она серьёзно, и Драко, поморщившись, произнёс: — Я думал, это называется рок. — Не знала, что ты куришь, — заметила она. — Дурной пример заразителен, — ответил он. — Так и не хочешь извиниться? — С чего бы? — Ну конечно, — согласилась Таня, хотя недовольство и злость внутри вовсю рвались наружу, и она не выдержала уже через минуту — нахмурилась, покрепче сжала пальцы на книге и сказала: — Ну конечно, с чего бы тебе — пупу Земли! — извиняться перед обычной девчонкой. Возомнил из себя невесть что, а на деле ничего из себя не представляешь: трусливый дурак! Любой бы на твоём месте боролся бы, бунтовал, пытался что-то сделать! А ты только и можешь, что призраку жалиться! — Заткнись! — рявкнул Драко оборачиваясь, и Таня, наблюдая за тем, как быстро меняется его лицо (оно то краснело, то бледнело) покладисто замолчала и ушла. Они больше не пересекались — если, конечно, не считать редких встреч на уроках и в коридорах. Оба продолжали приходить в туалет Миртл и знали об этом — друг о друге напоминали запах табака и замечания Миртл, — но ни разу до каникул им не удавалось сойтись. Быть может, это случилось из-за того, что они не искали друг друга нарочно, не горели желанием о встрече. Быть может, но в последний учебный день шестого курса, придя к Миртл попрощаться, Драко вдохнул знакомый запах дешёвых женских сигарет, а на подоконнике, где Таня так любила сидеть, взобравшись с ногами, обнаружился её драгоценный потрёпанный томик. И пролистав его, Драко обнаружил сборник стихов на русском языке и записку — адресат был указан по-английски, но, будто в насмешку, сам текст был составлен на русском. Первого сентября Русская в школу не приехала. Одни говорили, что это потому, что Таня якобы магглорожденная, другие считали, что её убили Пожиратели, и лишь много лет спустя, выучив русский на уровне «сносно» Драко узнал, что оставленный сборник запечатлел стихотворения известной в России Марины Цветаевой, и что Таня вернулась на родину «подальше от войны», и что она — эта маленькая серая мышка, безумно красиво читающая стихи — надеется, что в будущем у него, Драко, будет всё хорошо. И Драко, глядя на перевязанную чёрной ленточкой фотографию супруги, впервые за много лет ощутил острое желание закурить.Спасибо Вам и сердцем и рукой За то, что Вы меня — не зная сами! — Так любите: за мой ночной покой, За редкость встреч закатными часами, За наши не-гулянья под луной, За солнце не у нас над головами, За то, что Вы больны — увы! — не мной, За то, что я больна — увы! — не Вами.