О клубах, алкоголе и чрезмерном влечении

Такемичи вообще в этом клубе оказывается случайно и плевать, что это Ямагиши с Аккуном его туда намеренно затаскивают, да так про него и забывают. На танцполе ни дать ни взять отрываются. А вокруг парни, девушки, и все полуголые. Танцуют. Воздух спёртый, повсюду табаком пахнет, алкоголем. Такемичи, кажется, задыхается. В кальянной у Ханмы воняет и того меньше. Сам того не понимая, Ханагаки к барной стойке приклеивается, хотя перегаром и дешёвыми сигаретами оттуда несёт ещё больше. Какое-то вино недорогое заказывает и пьёт медленно, сомнительное удовольствие растягивая. А оно тёмно-красное, цвета кровавого, и по вкусу металлическое отчего-то, некачественное. Однако по шарам в голове бьёт всё-равно прилично, с силой. И всё вокруг сразу мутное-мутное, плавающее. И Такемичи, среди всех размытых комедийных силуэтов, сфокусироваться хотя бы на каком-то одном пытается. Раз — фигуристая девушка рядом со входом в вип комнату, грудь её уж больно откровенно выглядывает из-под открытого топа. Голубыми глазками-молниями прямо в Ханагаки стреляет настойчиво. Не привлекает. Такемичи взгляд переводит. Два — на удивление Ямагиши, нелепо зажигающий прямо посреди танцпола. Руки его двигаются в разные стороны настолько непредсказуемо, что он скорее распугивает окружающих его людей, нежели завоевывает всеобщее внимание красотой танца. Больно уж странный способ соблазнения. Музыка бьёт наиболее громким битом по ушам. Толпа подпрыгивает. Взгляд сбивается. Горе-друг мгновенно теряется в плотно сбившейся в центре клуба толпе. Не задавят ли его там? Мысль сразу тонет в беспрерывном потоке точно таких же глупых соображений. Три — бесстыдно зажимающаяся в дальнем углу парочка особо накрытых колёсами подростков, абсолютно забывших все возможные правила приличия. Такемичи не вуайерист, поэтому спешно взгляд и отводит. Четыре — худой юноша в той же самой бесконечно движущейся толпе. Плавные кошачьи движения, подлетающие вверх блондинистые волосы, длинные прилипшие ко вспотевшему лицу пряди, ключицы открытые, ярко выраженные. И кожа, бледная-бледная. И это всё Такемичи нравится. Он моргает. Пять — миловидное сосредоточенное на танцах лицо, хмурящееся. Моргает ещё раз. Улыбка лёгкая и глаза большие, чёрные, взбудораженные, щурятся и таким же взглядом, что и девушка минутой ранее, смотрят. Прожигающе, уверенно, с вызовом. А ещё они тонко подводкой подведены, по-блядски. Ханагаки это почему-то замечает. И незнакомец зачем-то идёт, идёт к нему. У Такемичи дух захватывает да так отпускать и не собирается. И даром, что он явно старше большинства людей в клубе. Поджилки трясутся всё равно, кадык дёргается нервно. Хуёвые страхи в хуёвые двадцать шесть лет. А у чудесного неизвестного юноши голос такой же соблазнительный, как и он сам. — Ты на меня смотрел. — тянет утвердительно, вопросов не задавая. Подсаживается рядом на отвратно-бордовый диван, словно для борделя изготовленный. — Я — Майки, Манджиро Сано. Твоё имя? — будто бы специально своей коленкой с коленом тёмноволосого сталкивается. До дрожи. Такемичи, кажется, воздухом давится, выговорить ни слова не может, так ещё и как себя зовут забывает мгновенно. Потому, что Майки, наверное, ахуенная амнезия. А его зрачки угольные так и прожигают в ожидании ответа. Ханагаки сглатывает. — Такемичи… — Такемучи значит будешь. — смеётся заливисто, игриво, громко и улыбается, улыбается, улыбается. Собственно хохотать тут и не с чего, но на это никто внимания не обращает. Потому что Такемичи слишком заворожен и слушает. Он и не знает то, чем всё это заслуживает, чем такого привлекательного юношу завлечь может. Ведь Манджиро на самом деле весь соблазнительный, целиком и полностью. От светлой макушки и до потрёпанных жизнью кедов на ногах. Его голос — только одно из сотен составляющих всей ахуенности юноши. А вокруг все люди оборачиваются, наблюдают слишком уж заинтересованно. Взглядами пожирают завидующими. Сано это совсем не волнует, даже наоборот раззадоривает ещё больше. Рука, со сбитыми, неизвестно где и как, в кровь костяшками, неожиданно резко оказывается у Такемичи на бедре. В голову девственной паникой отдаёт, беспокойством нервным стреляет. А ладонь чуть выше движется, чувствительнее. — Что уставились? Он мой. — Майки взгляд убийственный в толпу кидает, и без того влажные губы жадно облизывает. Смело и безрассудно себя ведёт. Старший только понадеяться может, что преглупейшим образом брошенное «мой», распространяется не только на сегодняшнюю ночь. Розовый кончик языка, слабо поблёскивающий от слюны в темноте клуба, быстро проскальзывает, но Ханагаки всё подметить и рассмотреть умудряется. Он всё плавится, плавится, плавится до ахуения. В голове ни единой правильной мысли. Такемичи, кажется, через край взбудоражен. У Такемичи чрезмерное влечение. — Поцелуй меня, Такемучи. — говорит Сано беззаботно, крайне буднично, словно просит ручку у одноклассника посреди урока геометрии. Но ни у одного ебучего одноклассника с погрызенной канцелярией, да и жизнью в целом, так, как у Ханагаки от требовательного Манджиро голову не сносит. Он в этом точно уверен, на все сто. Лицо Майки так близко, что Такемичи старается лишний раз не двигаться, да и не дышать вообще. Думает ужасно долго, проспиртованные мозги напрягает. Он не умеет целоваться от слова совсем, но всё равно вперёд подаётся. Устоять не может. Губы у блондина искусанные от нервов, непогодой обветренные, но приятные до одури. Мягкие. Как и длинные волосы, в которые старший сам того не осознавая пальцы запускает, прядки перебирая, зажимает не сильно и оттягивает, оттягивает. Парни зубами сталкиваются. Один раз, второй, третий. Со счёта сбиться можно. Сано тоже не целовался ни разу, но делает это дохуя пиздато. Уничтожающе. Возможно, это Такемичи только кажется. Майки мурчит что-то себе под нос приятное, льнёт вплотную, слишком уж близко и губы сминает, посасывает. Чмокает в перерывах целомудренно. Оба дышат сбивчиво, как после спринтерского забега от гопников из ближайшей подворотни, и оторваться друг от друга никак не могут. У обоих до болезненного приятно тянет внизу живота, сладкой негой взгляд застилает, затуманивает. Они за одежду друг друга цепляются, жмутся впритык, выталкивая прочь последние остатки личного пространства. А Майки прекрасный, пусть и укуренный, пьяный в хламину. И он, кажется, всё ещё старшеклассник. Младше Такемичи лет на девять. И он бёдра Ханагаки седлает, приятное трение возбуждённой плоти сквозь плотную ткань штанов вызывая. Ёрзает, ёрзает, ёрзает. И сам же давится, прямо Такемичи в губы стонет, громко, несдержанно. По-блядски опять же. А у второго перед глазами не звёздочки, а ёбанные астероиды с марсианами пролетают. Пиздец. К чёрту бы эти штаны, да и всё нижнее бельё с рубашками послать. Изо рта, от влажного языка Сано чапманом вишнёвым отдаёт и ликёром шоколадным высокоградусным. А Такемичи не противно, опьяняюще только разве что. Майки восхищённые, голодные взгляды на себе ловит, усмехается, шарит руками по карманам и пачку тех же самых сигарет вытягивает, совсем ещё полную, новенькую. — Будешь? — прям под носом у Ханагаки разноцветную зажигалку включает. Устрашающе и маняще. Такемичи головой качает, отказываясь. А Манджиро сигарету меж губ зажимает, поджигает, затягиваясь, и дым едкий в лицо выпускает. Намеренно. Дразнит. А черноволосого ведёт, ведёт безвозвратно. Он за фильтр хватается у самого его основания, припухшие от поцелуев губы мальчишки задевая ненароком, из податливого рта сигарету вытягивая. Откидывает куда-то на пол. И целует, целует, целует, одну затяжку на двоих разделяя, губы влажные сминая, плавно сначала, легко, после с рывками небольшими, но всё равно не напористо. Руки на пятую точку юноше перекладывает, сжимает, гладит, гладит до одурения. И Майки задыхается, стонет громко, обрывисто, без стеснения, прямо в рот. Багровое пятно засоса прямо на скуле у Такемичи оставляет по-собственически, кожу с похабно хлюпающими звуками зацеловывает. Пальцами под свободную толстовку, что на три размера больше, скользит, забирается. Ханагаки охает, пищит сдавленно, загнанно. Манджиро внизу его живота, совсем недалеко от ширинки штанов бездумные, плавные линии пальцами вырисовывает, за бёдра хватается. И это вряд ли до меняющих цвет синяков, но вполне ощутимо. А им приятно, ещё немного и предательские слёзы в уголки глаз набегут, всю степень наслаждения выдавая. Ханагаки будет даже не против гематом на память, но Майки бережный и аккуратный, их не останется. И это даже хорошо, однозначно. Они же моментом наслаждаются до упоения. Только вот у Сано руки нелепо вниз соскальзывают, да и он весь внезапно падает обмякнув на темноволосого. Пахом на пах приземляется. Такемичи едва ли не скулит, губы до крови кусает, кожу себе дырявит. А перед его носом взволнованное ебало — а по другому его Мичи назвать то и не может — Ямагиши маячит, вырисовывается. У него ладони дурацки похожи на сжатые для удара кулаки. Впрочем, так оно и есть. — Ты зачем его вырубил? — спрашивает Ханагаки с некоторой долей непонимания и волнения в голосе. Аккун, находящийся позади своего товарища по дурным делам, в объемной шевелюре чешет недоуменно, виновато. Оба одновременно выдают: — Мы тут думали, что тебя насилуют. Мало ли что. Руки Такемичи, столь удобно умостившиеся на округлой заднице молодого юноши и багровая отметина на половину щеки, говорят сами за себя. Неудавшиеся защитники девственной непорочности краснеют мигом, до кончиков ушей. Стыдно. Неловко как-то получается. — Упс, сорян. — и они быстро сливаются обратно в толпу, собственного позора не выдерживая. Ханагаки только вздыхать безнадёжно и остаётся. Он смотрит на блаженное, по-ребячески расслабленное лицо и тихое, приглушенное клубной музыкой сопение слышит. Майки отрубается в пиздецки хуёвой ситуации, с до боли зудящим возбуждением между ног и не разрешившейся страстью в воздухе. Все возможные безумные и, без сомнения, корявые из-за их неопытности ситуации, которые могли бы возникнуть в дальнейшем, устраняются сами по себе. Только вот теперь Такемичи запоздало задаётся вопросом — что теперь ему делать с так неудачно вырубленным новым знакомым? Потому что Манджиро ему нравится прям пиздец.