Увидеть лучше, чем услышать, познать лучше, чем увидеть, сделать лучше, чем познать.
Китайская пословица.
— …который. Точка. Меч остановился в сантиметре от горла. Он не коснулся кожи, но Кевину хватило и этого, чтобы почувствовать давление лезвия, которое точили рядом с ним. Бенджамин только что прочитал черновик первой главы и теперь выговаривал, показав зубы, как бешеный пес: — Сколько ты на это потратил? Ты же мог лучше. Разве запятые и точки для тебя пустой звук? Раз ты их так ставишь. — Чего? — Сколько времени ушло на это поделие? — Три дня. Я довольно быстро… — Кевин замолчал, когда острие уткнулось в кадык. Еще немного, и на светлой коже остались бы не только веснушки. — Прости, но эти три дня ты потратил зря. Бенджамин с шумом выдохнул и закрыл глаза, так и не убрав меч. Сейчас он казался призраком, хотя и до этого был бледным. Тени под глазами напомнили Кевину два неаккуратных мазка кистью, а кудри, которые Бенджамин только поправил, растрепались, когда тот резко вскочил. Кевин сглотнул, и по шее потекла теплая капля. — Открой глаза. Пожалуйста, — шепнул Кевин. Шаг назад, вжавшись в стену, сделать бы никак не получилось, а любое движение превратило бы крошечный прокол в небольшую дырку. Бенджамин распахнул глаза и отбросил меч. На мгновение он замер, но потом шагнул вперед, вытягивая из кармана кардигана платок. Он почти дотронулся до шеи Кевина, как тот перехватил руку. — Не трогай… те. — Прости. — Голос, который произнес это “Прости”, звучал уже не так гневно и яростно. Бенджамин все еще странно дышал, то ли пытаясь так себя успокоить, то ли пытаясь отдышаться. Меч для таких тонких рук теперь, валяясь на полу, выглядел длинной и неподъемной шпалой. — Я виноват перед тобой. Можешь меня сейчас выгнать. — А еще вызвать полицию, поскандалить с твоим шефом и дать интервью прессе. — Кевин покачал головой. Когда-то работа должна была его добить, и, кажется, этот момент приближался. — Хочешь дать? — Врезать. Это сначала.***
В какой момент все превратилось в то полотно Мунка, Кевин не мог сказать. Даже если бы его пытали. Он едва закончил разговор с главным редактором, который сказал, что книгу нужно сдать через три месяца, а не через пять, как кто-то постучал в дверь. — Добрый день. Господин Келли? Меня зовут Бенджамин Малис, я ваш новый редактор. Шеф уже должен был обо мне сообщить. — Человек за порогом приветливо улыбнулся и протянул руку. За спиной у него висел мешок с чем-то длинным и тяжелым, так что лямки не просто оттягивали плечи, а будто пытались их сковать и раздавить. — Можно? Кевин потер лоб и поморщился. Фамилия этого человека была слишком знакомой, но он никогда не слышал о редакторе-Малисе, только о Малисе-писателе. Если это совпадение, то слишком невероятное даже для одного шанса на миллион. — Вы слишком быстро. Протянутую руку он не пожал, но нежданного гостя впустил. Глядя на Бенджамина, никто не смог бы точно сказать, сколько тому лет. Кевин бы назвал его своим ровесником, если бы не странные глаза. Точно так же смотрел на всех его старый прадед, рассказывая о войне. В этом взгляде можно было найти и усталость, боль, и страдания, безразличие и искорки былого веселья. Взгляд человека, который видел слишком много того, чего не хотел. Даже улыбка была пусть и настоящей, но не самой веселой. Уголки губ едва двинулись. Кевин украдкой усмехнулся, вспоминая, как любил слушать те истории, достал из кармана теплого домашнего халата блокнот и ручку и оставил заметку. Бенджамин обернулся, видимо, услышав звук пишущей ручки. — Заметки ведете? — Пытаюсь привыкнуть. Говорят, помогает. Вот, решил опробовать. — Кевин закрыл блокнот и, старательно прикрывая выведенный на обложке трехзначный номер, убрал его в карман. — Хотите какао? Еще горячий. Бенджамин кивнул. Он уже успел скинуть туфли и теперь прошел в комнату. Студия, которую снимал Кевин, была крошечной и казалась даже меньше, чем была. Мусора видно не было, можно было смело выдохнуть. Под слоями книг его все равно сложно заметить. Они закрывали стол, лежали рядом с плитой, прятались под подушкой. Если в такую квартиру привести археолога, тому в особо сложных местах пришлось бы поработать лопатой, даже если бы это повредило культурный слой. Все, что было под книгами, теперь можно было только откапывать. Книги лежали везде в беспорядке. Справочники, сборники стихов, словари. Без интернета не обходилось, но Кевин привык работать по-старинке и искать все на бумаге. Только в одиноком книжном шкафу подобие порядка. Кое-где книги даже стояли в один ряд, и большая часть не была готова рассыпаться на листки, если тронуть корешок. Книги как-то по-особому пахли. Запах старой бумаги и типографской краски смешивался с окружением, заполнял все, но Кевин его почти не чувствовал. Вот если бы выйти на прогулку. На долгую, на такую долгую, чтобы дойти до конца парка и покормить птиц, тогда запах мог бы зацепить Кевина сильнее. Он только знал, что такой запах в его крошечной квартирке есть. — Можем мы перейти на ты? — Бенджамин сгрузил мешок на относительно свободное место на полу. Что-то внутри тихо звякнуло. — Конечно. Кевин уже крутился на кухне. Остатки утреннего какао еще даже не начали кипеть. — Как думае... думаешь, зачем я здесь? — Бенджамин устало, но внимательно рассматривал комнату, и Кевин мог бы поклясться, что мимо такого взгляда не пройдет ни одна соринка. И ни одна ошибка. Бенджамин сел на подлокотник дивана, еще свободный от книг, легким движением поправил очки. Почему-то он казался более подходящим для такого убежища писателя. Элегантный настоящий взрослый, каким Кевину в свои двадцать два не стать. Он мог бы, потягиваясь, вставать утром с дивана, накидывать на плечи бесформенный кардиган или даже халат типа того, который был сейчас на Кевине. Зеленый ему бы тоже пошел. Он бы варил кофе со специями, а потом садился за старую тарахтящую печатную машинку и отбивал строчку за строчкой, иногда заглядывая в книги. Ничего, если бы одна из них рассыпалась в руках и укрыла пол давно пожелтевшими листами. На обед он бы жарил яичницу и тосты. Может быть, резал салат. Почти не ел бы, оставляя все на вечер, хотя он и без того выглядел худым. Это не могла скрыть даже бесформенная одежда. Приглаживал бы кудри перед зеркалом в ванной, а не ловил, как сейчас, случайное отражение в окне и не заправлял бы так пряди за ухо. Вечером он бы точно сидел в баре на соседней улице, мило флиртовал, а потом бы они шли сюда, в эту квартирку и проводили вместе ночь… Хотя кому он такой страшный и болезненного виду сдался. Только платка с каплями крови и натужного кашля не хватало. Рука потянулась к блокноту, но Кевин сам себя остановил. — Прости, что? — Какао наконец закипело, и он смог отвернуться. — Зачем я здесь, шеф тебе не говорил? — Шеф? — повторил Кевин как эхо. — Он с чего-то решил, что тебе нужен кто-то, кто бы неусыпно за тобой следил. — Бенджамин негромко рассмеялся. — Только я смог освободиться. Он с едва слышным стоном потянул шею, встал и подошел к кухонному столу. Пальцы, тонкие и длинные, как у косиножки, обхватили чашку. Кевин прикусил губу. Его короткие пальчики с такими тягаться точно не могли. Бенджамин отхлебнул и поставил чашку обратно. Чем-то его привлек книжный шкаф. Почему-то с каждой минутой он все больше напоминал дерзкого дворового кота, которого решили взять в дом. Кот так же ходил бы везде, оставлял свои следы, все обнюхивал, попробовал бы еду, которую ему оставили хозяева. Он застыл перед шкафом, хотел дотронуться до одной из книг, но на мгновение замер. Лишь на мгновение. — О, не часто ее вижу. — Бенджамин разглядывал заставленные полки. Благо, пыли на них после недавней уборки еще не должно было скопиться. Он достал книгу, на которой остановился, и пролистал ее. — Столько пометок. Что ты с ней делать собирался, будь добр, скажи. — Ничего, — усмехнулся Кевин. Ему показалось, что Бенджамин хотел спросить что-то другое. Может, что здесь, рядом с томиком Канта и сборником арабской поэзии делает такая “детская” книга. — Она мне слишком нравится. А пометки — пришедшие в голову мысли. — Слишком много. — Бенджамин покачал головой, почему-то улыбаясь. — Грустно только. — Что? — После он не выпустил ни одной книги. Сказать бы ему… — А что бы ты ему сказал? — Я? Сказал бы, что если бы не эта книга, я бы писать не начал. Хорошо бы было когда-нибудь с ним пересечься за чашечкой какао. — И Кевин мечтательно закатил глаза. — Я тогда работал в том издательстве. Ему тогда было, — и Бенджамин придирчиво, но не скрывая смешинок в глазах, оглядел Кевина, — наверное, как тебе сейчас. Книга плохо продавалась. Редактор не потерпел убытков, и юноша ничего не смог сделать. Рукописи его больше никто не хотел смотреть, и ему пришлось тяжело работать дальше. Конец. — Как много ты знаешь. — Кевин глянул в окно. Сквозь прозрачную штору ему было видно, как солнце уходило за дома, за горизонт. На другую сторону мира. — Каким он был? — Говорят, он нелюдимый и страшный. — Думаю, не страшнее тебя. Ой. — Кевин тут же прикрыл рот рукой. — Ха-ха-ха. Бенджамин долго не мог перестать смеяться. Под конец он уже сдавленно хихикал и только качал головой. — Прости. — За что? — Кевин нахмурился, непонимающе глядя на него. — Это я ее написал. А потом стал редактором, и времени на продолжение не осталось. Черновик до сих пор где-то лежит. Хочешь, отдам его тебе? — Слишком невероятно, чтобы быть правдой. — Но это так. — Бенджамин достал откуда-то из-под кардигана перьевую ручку, раскрыл книгу на титульном листе и, пока Кевин пытался сообразить, что происходит, изящным росчерком оставил автограф. — Вот теперь замечательно выглядит. Погляди. Он развернул книгу перед ним. Между полустертых и неразборчивых карандашных заметок теперь расположилась изящная надпись со множеством завитушек: "Любимому читателю на память. Вечно твой, Малис". "Любимому" и "твой". Только эти слова были написаны крупно и разборчиво. Если не вчитываться, а кинуть случайный взгляд, можно подумать, что это дарственная надпись от влюбленного. В конце не хватало только сердца, хотя его прекрасно заменил странно похожий росчерк. — Зараза. — Кевин наклонил голову, как бы пытаясь лучше рассмотреть вычурные завитки чужого почерка, чтобы не выдать слишком счастливое лицо. — Конечно хочу. Любой бы захотел. Он взял книгу и почти прикоснулся к ещё не просохшей надписи. Не могло все идти так хорошо. Но почему-то шло. Потом они болтали за какао. Пришлось даже варить ещё. Бенджамин все говорил и говорил, а Кевин предпочитал молчать и рассматривать его через упавшие на глаза пряди. Из-за них Бенджамин казался окружённым огненным сиянием. Он говорил о своей работе, о коллегах, шутил про главного редактора, жаловался на злых работников типографии, на въедливого корректора. Он улыбался, смеялся, размахивал руками, громко отхлебывал какао, словно боялся обжечься. В квартире не было так шумно уже несколько лет. С тех пор, как Кевин в неё въехал и отпраздновал это с кем-то из одногруппников, с кем тогда ещё общался. Глаза Бенджамина под очками выглядели грустными, хотя он улыбался. Потом он извинился и попросил разрешения занять стол, чтобы подремонтировать вещи. — Я, признаться честно, заглянул ненадолго. Познакомиться. — Он ещё раз с шумом отхлебнул какао. — На следующей неделе в соседнем городке ярмарка. Будут реконструкторы, и они меня позвали. Я хочу поточить пару мечей. Можно? Но если ты откажешь, я это приму. Отказать не получилось. Да и не хотелось. Потом Кевин сел за черновик и поглядывал на то, как Бенджамин возился с мечами. Короткие, такие, что удобно брать одной рукой. В мешке их оказалось пять. И каждый выглядел настоящим, а не поделкой из фольги. Бенджамин старался тихо править заточку и каждый раз извинялся за слишком громкие звуки. Кевин никак не мог сосредоточиться. Что-то печатал, но все больше сидел с намеренно задумчивым видом, хотя в голове мыслей не было. Цензурных — точно. После хорошей первой книги любая строчка черновика второй казалась если не убожеством, то речью юродивого. Где-то там мысль есть, но все больше похоже на бессвязный бред. Едва удалось встать утром и добавить ещё абзац, и теперь до конца главы осталось совсем немного. Едва ли две сотни слов. Сладкие мысли о первой книге грели. Ее герои были такими родными, что достаточно было закрыть глаза, и они появлялись. Как живые. Один мило улыбался, пританцовывал, тряс головой, поправлял очки и хитро подмигивал. Другой грозил пальцем и млел от комплиментов. Расставание с ними было невыносимым. Новые герои выглядели пустышками, хотя были его детьми от первой до последней строчки. Он мог придумать их жизнь от рождения до смерти, но не мог их разглядеть. Почему-то они казались одинаковыми. Невыразительными. Скучными. Главу он закончил с трудом. Хотелось сбежать, сменить имя, чтобы только не заканчивать. Возможно, даже поменять пол, если бы это предложили перевозчики. Хотя куда бы он отправился, не знал. — Хотите прочитать? — Вежливый вопрос пришлось задать под внимательным взглядом Бенджамина, который уже отложил меч и с лёгкой улыбкой уставился на Кевина. — Можно? Бенджамин не выпустил из рук меч. Так и сел за ноутбук, положив его на колени. Кевин то делал шаг в сторону, то подходил ближе, стараясь не смотреть на лицо, которое с каждой строчкой все больше кривилось.***
— Бросаешь все и едешь со мной. — Но… — Я видел такое. И я не хочу повторения. Знаешь, как это больно… Кевин не смог удержаться от смеха. Бенджамин с серьезным видом цитировал его книгу. В словах было больше банальности, чем смысла, но эти строчки принадлежали другу главного героя. Герой хотел все бросить в последний момент, отказаться от мечты. — Это уже слишком. Он все ещё прижимал царапину на горле, но Бенджамин теперь показался ему человеком, который просто не умеет общаться. Прямо как тот его персонаж. Бенджамин покраснел. Очки чуть съехали, кудри стали похожи на змей Горгоны. Он сжался. И как-то сильно побледнел. — А знаешь что, я поеду. — Ты можешь не успеть закончить. — Одна неделя меня не убьет. — Две. Туда и обратно. Кевин прищурился. И кивнул, забыв о шее, тут же зашипев. — Поищи бинты. Остаток дня прошел в полубессмысленной беготне. Бенджамин помог перебинтовать шею и непрерывно извинялся. Сейчас он менее всего напоминал того изможденного человека, эдакого аристократа. Теперь он стал похож на стеснительного юношу, который боялся ошибиться и потому и совершал ошибку за ошибкой. Хотя на юношу он был похож лишь отчасти. Морщинки в уголках глаз все же беззастенчиво выдавали возраст. Две недели. Отдохнуть от книги все равно не получилось бы, и Кевин кинул к горке одежды пару записных книжек. В одной у него был изначальный план. Где-то между разрозненными заметками, цитатами, кучей фактов, которые хотелось впихнуть в не самую большую книжку целиком и полностью. Другая была пуста. Он вытянул ее из стопки таких же чистых, скопившихся после долгих прогулок по книжным. Бенджамин осторожно попросил почитать те заметки. Теперь он хотя бы скромно сидел в одном месте, морщился, сжимал пальцы, будто пытаясь за что-то ухватиться, иногда делал пометки на клочках бумаги и оставлял те между страниц. А не бегал за ним с мечом. Вечером, уже после заката, они поужинали. Хлеб чуть подгорел, да и молоко для какао все пыталось убечь. Хорошо поджарились только яйца. Теперь холодильник был пуст. Где-то у задней стенки сиротливо жались друг к другу баночки с домашним вареньем, которым поделилась соседка. И больше ничего в нем не было. Кевин подумал, что холодильник пуст внутри, как и он сейчас. Ещё бы не порости сероватым вонючим бархатом плесени. И чтобы внутренняя мышь осталась в живых. За ужином Бенджамин так и продолжил читать, лишь иногда возмущённо поглядывая в сторону Кевина. И рука явно тянулась к шее, маскируя все под неловкую попытку взять соль. Кевин, ухмыляясь, вложил солонку прямо тому в руку. Когда их пальцы столкнулись, Бенджамин, кажется, покраснел, и наконец поднял голову. — Что, прости? Ты что-то сказал? — Нет, совсем ничего. Соль? Бенджамин посмотрел на свою руку. Пальцы сжали солонку так, что уже побелели, а он, кажется, не заметил. Он с трудом улыбнулся, один уголок все дрожал и никак не хотел занимать положенное место. Дальше они ели в тишине. Бенджамин, осторожно вздохнув, положил записную книжку и ел, не отводя взгляда от тарелки. Кевин же сам не мог перестать на него смотреть. Следил то ли настороженно, то ли с интересом, познакомившись с таким странным, но все ещё любимым писателем. Когда нужно было выходить, Кевин сам подхватил мешок с мечами и понес его в машину, отчего Бенджамин поджал губы и сдержанно кивнул.***
— Как пишется? — Бенджамин поставил рядом с ноутбуком большую чашку с какао. От нее, кажется, даже шел пар. — Пока ничего. — Кевин потянулся, взял чашку, стараясь не обжечься, и вместе со стулом отодвинулся от стола, пуская Бенджамина за ноутбук. — Все идет по плану. — Бенджамин поморщился, выделив одно из имён. — Может, ты их сейчас изменишь, чтобы потом весь текст по три лишних раза не вычитывать? Кевин шумно отпил и развернулся к окну, ещё раз потёр шею, даже не замечая ни самого жеста, ни появившейся при этом улыбки. — Мне твое имя нравится. Бенджамин где-то там закашлялся и, скорее всего, начал скрести ногтями воздух. Как он обычно это делал.***
Бенджамин с каким-то неестественным смехом сказал: — Пойдем в бар? Напьемся. Снимем пару девчонок. Он подмигнул, а Кевин от мысли о девушках скривился. — Я не пью. В баре рядом с отелем, где они остановились, была вечеринка. Они, привыкшие ложиться далеко за полночь, спать ещё не хотели. В баре было шумно, от толпы рябило в глазах, но Кевин нашел где сесть и открыть записную книжку. Мысли вылетели из головы, и он, не сумев ухватить за хвост ни одну из них, рисовал. В хаотичных линиях можно было угадать то одного посетителя бара, то другого. То Бенджамина. Все чаще и чаще именно его. На входе их разделила толпа, и теперь Кевин постоянно в нее всматривался, пытаясь найти знакомые кудри. Официант принес заказанный сок, и он отпил. От внезапной сладости апельсина горло заныло. Он посмотрел на записи, перевел взгляд. Не заметил, как отставил бокал с соком, который должен был его приятно взбодрить, не заметил, как уже не смог оторваться. Там, среди толпы танцевал Бенджамин. Худое, призрачно бледное тело двигалось с лёгкостью, которая казалась недоступной человеку. Туфли легко скользили по полу, отбивали ритм. Пальцы щелкали, показывали то в одну сторону, то в другую. Искали на голове забытую в машине шляпу. Джаз сегодня возбуждал и бодрил Кевина больше, чем банальность в бокале.***
— Я тогда так не говорил. — А как ты говорил? — Кевин сразу выделил желтым спорный кусок только что прочитанного вслух диалога. — Точно не так. Если хочешь, я могу легко повторить ту фразу, только не нужно вставлять вот это. Под его взглядом Бенджамин все норовил отвернуться. — Скажи, как ты тогда сказал. — Давай напьемся. Поможет тебе забыть о книге. Мне — забыть о тебе. — Не-а, снова не то. Хотя… Я запишу? Он дождался кивка и оставил пометку в одном из блокнотов на столе. В дверь дома позвонили, и Кевин сказал: — Можешь открыть? Это, должно быть, клиенты. — За эту субботу ты таки будешь мне должен. — Мы не проживем на одну твою зарплату. Ты это знаешь. — Проживем на твою. На нашу. — Бенджамин отвернул одеяло и поднялся. — Ты будешь писать. Но оставь эти бумажки. — Пока работа бухгалтера приносит мне больше денег, я буду заниматься и ей. Он откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, пытаясь расслышать тихий разговор у двери. Бенджамин никак не мог перестать язвить и уже не сдерживал акцент, а второй как-то грустнел. — Таки перед вами единственный еврей в этой квартире. Моя мама еврейка, мой отец еврей. А дорогой дядюшка стал ребе. — Но… — Вы таки что-то имеете против ирландцев? Или вам кажется, что он недостаточно рыжий? Кевин, подойди сюда. Покажи этому человеку, насколько ты рыжий. Кевин зажал рот, чтобы случайно не засмеяться. Он с шумом выдохнул и попросил человека зайти. — Простите моего коллегу. Тяжелая работа. — Да ничего. А он тоже бухгалтер? — Нет, он умеет делать больно по-другому.***
В середине ночи Кевин, как это иногда бывало с ним в незнакомых местах, подскочил. В голове тут же появилась очень важная идея, которую так сильно захотелось сначала перенести на бумагу, а потом и воплотить. Лучше в тот же момент. — Не включай свет, пожалуйста, не совершай лишней работы. — Я в темноте не вижу. — Прошу тебя, не включай, лучше отдохни. И зачем тебе вставать? Какая такая гениальная мысль могла прийти в твою бедную усталую голову в четыре утра субботы? Ляг лучше поближе. — Я хочу записать новую идею. Хороший рассказ будет, как минимум — Сядь на подоконник, если думаешь, что все будет так хорошо. Ты же понимаешь, что потом это писать придется? И от уличного фонаря света достаточно. — Неудобно. — Как говорил мой дядя Ицхак Леви, неудобно это когда работаешь с идиотами. А все остальное — это временные трудности, не более того. — Почему ты мне мешаешь? — Потому что ты не отдыхаешь. И, думается мне, не отдыхал уже давно. Ложись рядом. Пора спать. — В голосе Бенджамина явно чувствовалось что-то от раздражения или недовольства. Хотя любой бы говорил таким тоном, если его разбудить ночью. Кевин, поморщившись, записал в блокнот пару фраз, одна из которых явно была далека от цензуры, задернул штору и по памяти добрался до кровати. Нащупал коленку и толкнул ее. — Я могу и на тебя лечь. — Сколько можно ждать? Бенджамин шутливо вздохнул, но подвинулся. Кровать в этот раз не была узкой. Ее бы хватило, чтобы уложить пятерых, но почему-то Кевин при любом движении натыкался на острые локти, худые коленки, ледяной нос с горбинкой, длинные кудри и даже сухие губы. — Хватит ворочаться. — Не могу прекратить, прости. — Да с чего это? — Матрас неудобный. И подушка не самая мягкая. — Спи. Почему-то Бенджамин лег на его руку. Он казался таким лёгким, будто совсем не давил на нее. Кевин закатил глаза. — Мне даже видеть тебя не нужно. Опять же глаза закатываешь. — Ты же сам хотел, чтобы я лег спать? — Тебе таки неприятно или ты притворяешься? — Спи. Потом Кевин долго лежал без сна, задремав только перед рассветом, и не мог понять, почему это позволяет. Ну, лежать на себе. Прикосновения людей обычно заставляли его вздрагивать и отдергиваться, а сейчас он лежал, слушал, как Бенджамин тихо сопел, уткнувшись в его грудь и уцепившись руками за талию, даже закинув на бедро ногу. Так в сонное забытье и провалился, наслушавшись тихого дыхания спящего. Утром рядом с ним Бенджамина не было. Из душа доносился звук льющейся воды.***
— Если у меня сухие губы и тебе это мешает, купи бальзам. — Бенджамин потёр нижнюю губу и потом облизал ее, глядя прямо в глаза Кевину. — Не издевайся, ты забрал у меня все деньги. — Иначе и этот дом завалит книгами. Ты не для того ко мне переехал, чтобы таки завалить здесь все своими вещами. — Ты же был не против? — Я? Верни меч, и я дам тебе деньги. — Правда дашь? — Кхм, можно и так.***
До будущей ярмарки можно было доехать за два дня. Даже если ехать только днём, часто останавливаться и зайти в пару мест, куда обычно ходят туристы. Но они должны были добраться туда только через пять дней. Кевин чаще лежал на заднем сиденье, дремал, глядел в потолок, мял живот, зажимал руками рот. Думал, что лучше бы он отравился тем соком и дальше не ехал. Утром его почему-то укачало, хотя вечером все было хорошо. — Потерпи, осталось только три двора. Казалось бы, он вел плавно, дорога была хороша, а все же укачало.***
— Мне кажется, или тебя тогда совершенно точно не укачало, а в соке кое-что было? Кое-что с большим градусом. — Бенджамин сразу оставлял в тексте пометки. — Если хочешь, могу смешать какой-нибудь коктейль. — Я с тобой больше не пью.***
Номер почти не отличался от предыдущего, будто Кевин не проехал пару сотен километров, а остался в том же городке у трассы. Затертые пятна на серых обоях. Надтреснутая плитка у двери. Резкий запах плесени и ещё более резкий запах хлорки. — Почему мы снова в одном номере? — Прости, свободных не было. Повторю еще раз. Я не дам тебе спать в машине. Почему-то Кевину казалось, что кое-кто врёт. Или точно не договаривает. Он развалился на кровати, умудрившись занять ее полностью, и, не снимая дорожной одежды завернулся в одеяло. — Можешь спать где хочешь, я до вечера отсюда не вылезу. Когда он проснулся, солнце уже ушло за горизонт. Из окна, как он лежал, с трудом можно было увидеть тонкую красно-золотую полоску. Небо над ней уже стало синим. И где-то там должна была быть вечерняя звезда. Тонкие шторы раздувал ветер. Окно было открыто. Оно выпускало в комнату лёгкий шум отходящего ко сну города и искрящийся от свежести воздух, будто только недавно лил дождь. Кевин похлопал рядом с собой, по привычке пытаясь найти записную книжку, которая обычно всегда лежала рядом кроватью, у изголовья. Он нащупал ее и проснулся уже окончательно. — Хорошо спал? — Бывало и лучше. Через час они уже сидели в какой-то забегаловке, где даже страшно было что-то разглядывать, если хотелось сохранить желание есть. Но только такие места были открыты круглые сутки. — Я могу посмотреть твои заметки? — Можно нет? — Нельзя. — Бенджамин мило улыбнулся, чуть наклонив голову, и медленно поправил очки. — Если есть проблемы, нужно решить их сейчас. Над какой частью плана ты работаешь? — Ни над какой. Я его уже закончил. Посмотри сам. Все равно какая-то ерунда получается. Он бросил записную книжку на стол и вышел, успев заметить, как Бенджамин начал вычерчивать какие-то графики и писать на клочках бумаги. Скоро должна была наступить полночь. На улицах было неожиданно пусто, хотя в такие внезапно жаркие дни Кевин ждал, что людей вечером будет много. Все же вечер нес недоступную дню прохладу. Только потрескивали неоновые буквы на вывесках. Звёзд на небе почти не было. За городом, когда они иногда останавливались, ночуя прямо у дороги, даже не доехав до заправки или какого-нибудь кафе, небо было укрыто их сияющей россыпью. Будто неизвестный просыпал ещё разогретые докрасна угольки на чёрную землю. Он присел на край вазона и задрал голову. Где-то там, над ним, были звёзды, другие миры, мириады планет, а он не мог их увидеть и потому придумывал ещё один. — Пойдем. Пальцы едва дотронулись до плеча, мягко потянули за куртку. Кевин обернулся.***
Дитя лежало на камне и плакало. Теперь тихо, так что от плача больше не поднимались стаи воронов, сидевшие на редких и давно уже потерявших листья деревьях. Здесь, в степи, где травы было от края и до края, и за краем тоже немного, выл дикий ветер. Его ещё не обуздал, не объездил ни один из смертных, бессмертных ли. Жёлтая трава все больше напоминала золото, тонкие ручьи, что текли сквозь нее, были драгоценными камнями. Ещё немного осталось до того, как вода превратится в лёд, сверкающим камнем посреди степи станет. Редка вода в степи, но ещё реже брошенное дитя. На шее у него были бусы из красной яшмы. На резных камнях были завитки-облака, знаки ветра. На лице младенца кто-то оставил следы из красной же глины. Широкие и грубые следы пальцев. Младенец был завернут в колючую ткань, туго спеленут, так что не пошевелиться. Он мог только смотреть вверх, в небо и плакать, едва не захлебываясь, зовя неведомых богов. И боги отвечали на его зов.***
— Вот так и оставь. Не понимаю, почему я раньше таких текстов у тебя не видел? — Бенджамин развернул перед ним записную книжку и ногтем отчеркнул нужные записи. — Прошлому редактору они не понравились. — Получается, я совсем тебя не знаю, — протянул Бенджамин, промакивая салфеткой лоб. Сегодня вечерняя прохлада отличалась от дневной жары не так сильно, как хотелось бы, а он сел рядом с печью, воздух над которой дрожал от жара. Кудри намокли и стали еще темнее. Одна прядь странно прилипла ко лбу. Каким-то зигзагом. Он отложил смятую и теперь уже мокрую салфетку и поправил очки. — А знаю ли тебя я? — неразборчиво пробормотал Кевин. — Прости, ты что-то сказал? Кевин дернул головой в ответ, отмахиваясь от вопроса. Конечно, он кое-что сказал. Бенджамин разложил перед ним листки. На одном уместились все персонажи. Нехитрый список из семи человек, которых Кевин придумал, но так и не научился всех понимать. На другом уместилась вся история. Вот один сделал то. Вот другой сделал другое. А на третьем… — Скажи мне, какая у этой истории главная мысль? Что ты пытаешься ей выразить? — Не знаю. Жизнь побеждает смерть? Банально. Магия решает все проблемы? Я такое в любой другой книге прочту. Повторять не хочу. Любовь можно найти только в другом мире? Неправильно это. Но так подходит. — Кевин потер висок. Он смотрел на бумаги, на раскрытую на одной из заметок записную книжку, на тяжелый цанговый карандаш в хрупкой ладони с покрасневшими костяшками. Смотрел на них, смотрел сквозь них. — А если… любовь можно найти и в другом мире? Попробуй эту фразу на языке. Ложится?***
— Вот какой черт меня дёрнул написать книгу про то, как я писал книгу? — Кевин слишком громко стукнул стаканом, и старушка за соседним столиком грозно на него посмотрела. Не хватало только воздетого к небу пальца и долгой проникновенной речи, про то, как же плохо себя ведёт нынешняя молодежь. — Вот скажи, что я сейчас пытаюсь этой историей выразить? Бенджамин мечтательно прикрыл глаза. — О, это таки мой самый любимый тип истории. Путешествие героя. — А мораль? — Мне кажется, раз ты таки завалил мою квартиру книгами, то уже должен был знать, что мораль в такой истории только одна. Нужно меняться, чтобы обрести силу, которая тебе и не снилась. — И какая же сила мне не снилась? — Сила заканчивать полный план романа за три дня, хотя полностью ты ей так и не овладел. — Я хотел, чтобы ты сказал про силу любви. — Кевин постарался сказать это самым обиженным детским голосом, на который был способен. — Вот только шеф сказал, что выше силы дружбы пропускать не собирается. — Я помню, — устало проговорил Кевин. — Путевые заметки, а не дневники любовной парочки. Лучше скажи, зачем ты тогда со мной остался? Отпуск закончился. Так и ехал бы тихо и мирно. И подальше от меня. — Боюсь, ты не поверишь. — Попробуй. — Твоя книга. Первая. — Значит, ты тоже… — Да.***
Они неслись по городу ночью, под дождем. Танцевали под звуки грома, под грохот тысяч капель по подоконникам и навесам. Ярмарка закончилась еще днем. Люди попрятались, и теперь на улице никого другого не было. Бенджамин крепко держал его за руку и смеялся. Мокрые пальцы все норовили выскользнуть из ладони, поэтому он сжимал их все сильней и сильней. Кевин не мог сдержать смех. Он понял. Он наконец все понял. Пускай это не была величайшая тайна вселенной. но это была тайн его личного мирка. Почему все герои ведут себя так странно. Потому что они любят. И пытаются держать все в тайне даже от самих себя. Дождь заливал лицо, и Кевин никак не мог понять, не было ли среди этих капель, которые стекали с лица, и его слез. Бенджамин двигался, будто кто-то наигрывал ему джаз. Гром каждый раз попадал в нужную долю, и брызги от луж заливали брюки. Они танцевали, а все вокруг грохотало и намокало. Измотанные, они добрались до машины. — Не хочу возвращаться. — Кевин убрал со лба прилипшую челку. — Я тоже. Они ехали, по крыше стучал дождь, а лужи старались их облить.***
— И что, вот мы потом ехали по этой дороге, я нес всякую чушь, а ты… — Знаешь, такая версия нравится мне больше. Бенджамин стянул очки и улыбнулся. Это была последняя глава. В жизни все было немного не так. Совсем не так. P. S. В жизни все бывает немного не так. Когда это она была идеальной, выверенной? Где в ней завязка? Почему развязка наступает так внезапно? Жизнь — это поток быстро сменяющихся картинок. Одни цветные. Другие черно-белые. Третьи кто-то раскрашивал вручную. Причем криво. Еще одни — просто чьи-то зарисовки. Писатель — это тот, кто сможет составить из таких картинок историю и, если захочет, придумает подобных картинок еще. Точно не одну. И, возможно, не одну тысячу. Может, даже соберет их в одну большую и бесконечную историю.