Три четверти

      Ёнсын любит зиму… Любит порхающие в морозном воздухе снежинки. Любит свою забавную шапку с помпоном. Любит гирлянды и прочую, появляющуюся на окнах домов и витринах магазинов, ближе к Рождеству, дребедень.       Кехён его не понимает.       Нет. Он зиму не ненавидит. Но честно признаётся, что по большей части ему всё равно, что творится там — за запотевшим, из-за разницы температур, окном…       — Почему? — недоумевает Ёнсын, делит пополам только что очищенный им мандарин и переключает несколько музыкальных каналов подряд, пока наконец не находит тот, который случайной песней попадает в его внутренний настрой. Что-то светлое и размеренное. Совсем как он сам…       Кехён откидывается на спинку дивана, отщипывает от заранее кажущегося ему кислым мандарина дольку и задумчиво пожимает плечами, когда Ёнсын повторяет своё «Почему?».       — Разве ты не чувствуешь, как зима меняет что-то в тебе? — интересуется он и хмыкает, когда Кехён отрицательно покачивает головой:       — Не понимаю, о чём ты.       — Ну… Ощущение жизни? Внутренний настрой? Как… Если бы ты в ритме две четверти жил, а потом неожиданно понял, что он на три четверти стал.       — Что? — Кехён перестает жевать и непонимающе смотрит на Ёнсына.       — Кехён, — укоряюще вздыхает тот. — Три четверти. Вальс.       — Это я знаю. Только при чём тут он?       — Ладно. Забудь. Не самый удачный пример.       Ёнсын собирает в ладонь остатки кожуры, задумчиво прислушивается к очередной песне и, кажется, решая не переключать канал, спрашивает:       — Тебе на работу завтра?       — Ага… — полусонно вздыхает Кехён.       — Тогда спать иди.       — А ты?       — Я с дипломной ещё посижу.       — Хорошо, — Кехён заваливается на диван, под укоряющим взглядом Ёнсына тянет оставленный им на подлокотнике свитер под голову и, пресекая все возможные возмущения, заявляет:       — Толкнёшь, когда пойдёшь спать.       Тот тяжело вздыхает. Гасит верхний свет, оставляя только настольную лампу, и устраивается с ноутбуком на том же диване.       — Тебе неудобно… — бормочет Кехён. Но не выпихивает Ёнсына за стол — вместе со свитером переползает поближе к нему и прикрывает глаза, зачем-то прислушиваясь к себе и пытаясь уловить в собственном мироощущении хотя бы отголоски пресловутого ритма в три четверти…       Ни. Фи. Га.       Его мир статичен. В нём не играет вальс. В нём есть работа. Ёнсын. Есть уютный диван… И серость промозглого утра, которая заранее отбивает какое бы то ни было желание вставать.       — Ты опоздаешь, — ворчит Ёнсын. — Снова будешь носиться по кухне, на ходу хлебать кофе и ненавидеть погоду. А может, ещё и весь мир.       — Ну так выпни меня ставить чайник, — пытаясь вспомнить, как вообще в кровати оказался, бубнит Кехён. И сердито шипит, когда Ёнсын, выпутав руку из одеяла, уверенно тычет указательным пальцем ему в бок.       — Теперь я буду ненавидеть тебя, а не мир, — обещает он. Но тут же забывает свою угрозу, потому что Ёнсын утыкается в его плечо лбом и с улыбкой шепчет:       — Ты врёшь.       Конечно, он врёт. Он никогда не сможет возненавидеть его. Как и зиму на самом-то деле. Просто ему слишком холодно в декабре, чтобы пытаться разглядеть что-то особенное вокруг и в себе. Холодно и лениво.       Но он, правда, старается.       Совершенно не по ошибке, натягивает на плечи рубашку Ёнсына, а не свою. На ходу включает гирлянды, которые они зачем-то повесили позавчера. И вздрагивает, когда одна из них срывается с креплений и, соскользнув с подоконника, подмигивает ему из угла за компьютерным столом. Он не лезет её поправлять. Он улыбается и думает, насколько же всё-таки был прав тот, кто сказал, что счастье — это найти такого же чудика, как ты сам. Потому что Ёнсын со своим ритмом в три четверти не намного более странный, чем сам Кехён, которому невообразимо уютной кажется дурацкая гирлянда, сияющая всеми своими огнями именно под столом.       Он готовит простенький завтрак. Оставляет вновь провалившемуся в сон Ёнсыну записку с просьбой поесть. И нехотя выползает в подъезд.       Он не чувствует праздника.       У него в принципе нет никакого желания отмечать Новый год, это ведь не Чусок. И будь его воля, он бы вовсе до весны игнорировал весь этот мир. Но у него есть Ёнсын. А у того — ритм. Три четверти. Вальс, чёрт возьми!       Да о чём он вообще?!       Кехён весь день ковыряется с данными для отчёта, на автомате отвечает на дежурные поздравления таких же уставших, как он, коллег и всё никак не может понять, что именно имел ввиду Ёнсын…       Осознание приходит внезапно. Приблизительно в тот момент, когда после затянувшегося чуть дольше привычного рабочего дня, он безуспешно пытается догнать отходящий автобус и едва не пропахивает коленями грязный асфальт. С трудом удержав равновесие, он чертыхается вслух. Извиняется перед девушкой, которую этим смутил, и раздосадованно вздыхает — не повезло…       Оставшийся до остановки путь он проходит не торопясь. Пишет Ёнсыну короткое:       «Автобус ушёл. Задержусь»       И удивлённо моргает, получая в ответ такое же лаконичное:       «Вот и хорошо»       Что?       Непонимающе хмурясь, Кехён вертит в руках телефон и улыбается ярко и глупо, когда следом приходит:       «Я тебя встречу. Может быть, погуляем. В круглосуточный на углу зайдём»       «Хорошо», — пишет он.       Запоздало опомнившись, сконфуженно оглядывается по сторонам и понимает: да вот же оно!       Где-то рядом играет песня.       Та самая, на которой вчера стопорнулся Ёнсын. Что-то размеренно-светлое. И уютное. Как он сам. И как гирлянда, всеми цветами радуги переливающаяся в углу под столом… Тепло! С ритмом в три четверти Ёнсын ассоциирует уют и тепло, понимает Кехён. Счастливо улыбается, плотнее кутается в шерстяной шарф, который вообще-то в комплекте с той самой шапкой с забавным помпоном шёл, и наконец-то ощущает себя так, будто не он всего полчаса назад не видел смысла праздновать Новый год.       Его мир статичен. В нём нет никаких музыкальных долей. Но в нём есть Ёнсын. Есть уютные вечера. Есть кусочек гирлянды… И ещё миллион связывающих их друг с другом мелочей. И пусть они абсолютно по-разному чувствуют этот мир, Кехён бесконечно счастлив оттого, что когда-то Ёнсын решил, что хочет быть с ним.