Я вернусь, ориентировочно через пару месяцев. Сразу, как только решу большую часть семейных проблем. Следи за тем, чтобы она меньше курила, хорошо питалась, не ходила ночью по улицам и не слишком сильно помогала другим людям. Я буду тебе очень признателен, Тсуна. Позаботься, пожалуйста, о ней.
0
14 января 2022 г. в 07:31
Миура Хару определённо заслуживала титул «краша».
Та самая девушка, глядя на которую, другие представительницы прекрасного пола смущённо отводили взгляд в сторону и испытывали трепет в сердце. Хару была привлекательной, дерзкой и поразительно честной, всегда прямо высказывалась по поводу той или иной ситуации, давала советы столь уверенно и непринуждённо, будто переживала всё на собственной шкуре. Вела себя, как матёрые взрослые, что учили молодых, начиная очередной свой рассказ со слов: «Вот я в твои годы…».
Миуре Хару было чуть за двадцать. И не то чтобы она переживала всё, что советовала, в реальной жизни, но она много читала, много общалась с людьми и много витала в облаках. Она любила рассуждать, любила создавать сценарии у себя в голове и вообще была не от мира сего, но люди почему-то считали её очаровательной. Им казалось, что неряшливый вид, растрёпанные волосы, следы усталости на лице и обветренные губы — это сексуально. Тсунаёши говорил Хару, что она просто очень харизматичная.
Тсунаёши, пожалуй, был единственным, на кого «харизма» Хару никогда не действовала. Он, бесспорно, её признавал, но всё же познакомились они при иных обстоятельствах, в которых Тсуна наоборот хотел сбежать или исчезнуть.
Это произошло на первом году старшей школы, Тсуна и Хару числились в разных учебных заведениях и вообще пересеклись на фестивале культуры. Грубо говоря, культуры — для гиков и отаку.
Хару пришла на фестиваль в массивных, сверкающих доспехах и явно косплеила рыцаря из средневековья, что было нетипично для милых японок — а её было сложно назвать милой японкой. Потому что Хару — олицетворение эксцентричности, неординарности и капли сумасшествия в одном лице. Тсуна, в свою очередь, был жертвой обстоятельств. Он всего лишь хотел приобрести пару томов манги, а приобрёл ушиб ноги и пару недель хромоты. Потому что кое-кто не разбирал перед собой ничего из-за тяжести и массивности доспехов и не чувствовал, по чему шёл: по земле или по чьим-то ногам.
Хару тогда почти влюбилась в него и постоянно навязывалась, бегала хвостиком и твердила о том, что они должны сыграть свадьбу, но, в конечном итоге, они просто стали хорошо общаться, а потом и вовсе подружились. От влюблённости не осталось и следа, и психика Тсуны отныне была в относительном порядке. С тех пор Хару сильно изменилась, возможно, на неё значительно повлияло общение с Тсуной, который, хоть и был неудачником, но неудачником спокойным и рассудительным — при условии, что его ничего не раздражало и не тревожило.
Миуре Хару было чуть за двадцать, она подводила глаза чёрной подводкой и слегка растушёвывала её пальцами, чтобы хоть немного скрывать синяки и впадины под глазами. Несмотря на то, что людям она нравилась, что люди считали её «крашем», у неё был лишь один лучший друг, с которым она проводила большую часть своего времени. В отличие от Хару, Тсуна общался ещё с некоторыми ребятами, из которых Хару удалось хорошо запомнить только Гокудеру Хаято и Ямамото Такеши.
Ямамото понравился тем, что понимал её шутки в жанре постиронии, нёс ровно такой же смешной бред в ответ и не смотрел на неё как-то неоднозначно — воспринимал спокойно, на равных, как «свою в доску». А ещё он случайно облил себя колой — так Хару узнала, что Ямамото не умел материться. Гокудера запомнился лишь тем, что нехотя поделился с ней сигаретой и буркнул что-то в духе «нос не дорос курить», «ты ведь девчонка, умом тронулась».
Хару была старше Гокудеры, грубо говоря, на четыре месяца. Она не сказала ему об этом, потому что даже не знала, когда у него день рождения, но когда узнала, то очень долго смеялась. Тсунаёши тогда тысячу раз, в шутку, пожалел о том, что вообще их познакомил, но, в целом, впечатления были положительные.
Все четверо учились в одном университете, просто на разных направлениях. Гокудера практически не посещал занятия, так как, одновременно с учёбой, работал продавцом-кассиром в круглосуточном магазине неподалёку от общежития и жилого комплекса студентов в принципе. Об этом Хару узнала также спустя какое-то время, когда посреди ночи очень сильно захотела шоколадного молока.
— Ты чё здесь делаешь посреди ночи? — удивлённо поинтересовался Гокудера. Они были практически одни, исключая охранника, одним глазом уже пребывающего в мире грёз. Хару немного съёжилась, потому что Гокудера буквально вцепился в неё своим пронзительным взглядом, и поставила на ленту коробку молока.
— Ну, как видишь. Захотелось. — Девушка осмотрелась ещё раз и заговорщически обратилась: — Если посетителей толком нет, не хочешь выйти покурить?
Гокудера подозрительно сощурился, после чего молча пробил товар и спросил про способ оплаты. Хару уже было хотела покинуть магазин, так как ответа на её предложение не последовало, но уже через пару секунд её догнал Гокудера, попутно снимая с себя форменную жилетку и посылая вопросительный взгляд, мол, «чего застыла?».
— Ты бы не ходила по ночам в одиночку. Опасно же, — Гокудера прикурился от зажигалки Хару и жадно затянулся сигаретой. Видимо, давно не выходил на улицу, хотя, впрочем, что его останавливало? Не особо ясно.
— А с кем мне ещё идти за моими внезапными прихотями? — Хару улыбнулась и прикурила себе. Но затягиваться не спешила, продолжила говорить, зажимая фильтр сигареты между обветренными губами. — Тсуну звать? Он скажет, что разумнее подождать до утра. Да и ему некогда, он к зачётам потихоньку готовится. К тому же, я живу не так далеко.
— Всё равно, впредь либо реально жди до утра, либо зови кого-то с собой. — Гокудера стряхнул пепел лёгким постукиванием пальцев. Несмотря на работу, он не изменял своей привычке носить чуть ли не на каждом пальце по массивному перстню, либо по несколько тонких колец. На его музыкальных пальцах всё смотрелось хорошо. Хару немного позавидовала: у неё были достаточно худые пальцы, но кольца на них совершенно не смотрелись, а ещё часто спадали и терялись.
— Мне больше интересно, почему ты пропадаешь здесь, а не на учёбе, — решила перевести тему Хару. На улице была достаточно приятная погода: немного прохладно, свежо и удивительно тихо. Небо было ясным и позволяло сполна любоваться отчётливой видимостью звёзд.
— Деньги мне нужны, что за глупый вопрос, — парень пожал плечами и в три затяга докурил сигарету. Чуть подумал и достал ещё одну. — В университете нечего делать. Я всё знаю, легко сдаю. Мне прощают, закрывают глаза на пропуски, при условии, что я буду закрывать сессии на «отлично». Почти заочка, на самом деле.
— Наверное, круто быть таким умным, — Хару также расправилась со своей сигаретой и выкинула её в урну. Затем потянулась на носках, похрустела позвоночником, размяла шею и снова сгорбилась, утопая в огромной футболке и накинутой сверху, расстёгнутой толстовке с капюшоном. Гокудера задержал на Хару взгляд, затем посмотрел в телефон, проверяя время, и подошёл к девушке ближе.
— Я провожу тебя, раз недалеко. Только подожди меня немного, я предупрежу охранника и поставлю табличку.
Пока Хару стояла, поражённо хлопала глазами и терялась в догадках, откуда в Гокудере образовался внезапный прилив доброты, тот, в свою очередь, разобрался со всеми вышесказанными вещами и уже через пару минут вышел из магазина, готовый стать джентльменом на ближайший час.
— А выговор не сделают, что ты отсутствуешь на рабочем месте? — задала вполне уместный вопрос Хару, когда они сдвинулись с места и не спеша направились по тротуару, в сторону её дома.
— Я и так работаю двадцать четыре часа в сутки, — махнул рукой Гокудера, после чего резко изменился во взгляде и нехорошо усмехнулся: — К тому же, администратор меня боится. Я в выгодном положении.
— Даже спрашивать не хочу, что ты такого натворил, что тебя аж боятся.
В основном, они шли в тишине, но в тишине приятной, не напрягающей. Гокудера, судя по всему, восполнял запас никотина в организме и курил одну сигарету за другой. По крайней мере, версию с запасом никотина выдвинула Хару, у Гокудеры могла быть совершенно другая причина. Хару хотела узнать, какая, но всё же не порывалась спрашивать. С годами она стала гораздо тактичнее — спасибо Тсуне. Если человек готов — он расскажет сам, если его пожирают сомнения — то лучше дать время разобраться и сформулировать мысль. Вполне адекватный подход.
— И всё-таки, правда не стоило меня про…
— Дай мне свой и-мэйл и номер телефона. — Вдруг перебил её Гокудера. — Я всё хотел спросить у Тсуны, но постоянно забывал.
— Зачем? — Хару сильнее прижала коробку шоколадного молока к груди, будто покушались не на её контакты, а на её провиант, рассчитанный на остаток бессонной ночи.
— Ты — близкая подруга Тсуны. Близкие друзья Тсуны — мои друзья. Да и ты кажешься неплохой девчонкой. Куришь только много, — Гокудера произнёс это с максимально невозмутимым выражением лица, что было совсем ему не свойственно, да и текст казался будто заученным наизусть. Словно у Гокудеры в арсенале всегда были заготовки на какие-либо стрессовые и волнительные ситуации, чтобы не пасть в грязь лицом.
Хару улыбнулась своим предположениям, из-за чего Гокудера продемонстрировал самую верную и самую не наигранную эмоцию — смятение.
— Хорошо, — Хару разблокировала телефон и подняла взгляд. — Записывай.
Если Ямамото Такеши выкупал шутки Хару с полуслова, то Гокудера Хаято каждый раз кривился так, будто ничего хуже в жизни не слышал. Он не любил чего-то не понимать, а суть постиронии и была в том — что понимать её не нужно. В основном, она требовала того, чтобы над ней просто смеялись. И Хару с Ямамото успешно справлялись с этой задачей.
Тсунаёши обычно поддерживал сторону Гокудеры: он мог посмеяться с чего-то подобного, но крайне редко и не на постоянной основе. «Я и так хорошими мозгами похвастаться не могу. Не хочу ещё сильнее тупеть». У Тсунаёши в приоритете были самоирония и сарказм, и, если в сарказме Гокудера был не особо хорош, то в самоиронии понимал как никто другой.
Он знал Миуру Хару не так давно, но она совсем не казалась ему «привлекательной» и «дерзкой». Она выглядела как человек, нуждающийся в помощи и во сне.
Сигареты не добавляли Хару дерзости, сигареты убавляли её здоровье. Привычный макияж, который она носила, на самом деле скрывал следы усталости. Огромная одежда прятала за собой болезненно худое тело. Советы другим — как возможность разобраться в своём же дерьме, проецируемом на идентичные проблемы другого человека.
Гокудера находил в Миуре Хару отражение себя и непроизвольно становился частью замкнутого круга: мы помогаем людям с похожими проблемами, но не помогаем самим себе. А зачем, когда других понять гораздо проще, чем самих себя?
Гокудера Хаято не считал Миуру Хару «крашем», потому что проблемы обычно не романтизируют и уж тем более ими не восхищаются, но он считал, что Миура Хару достойна заботы, достойна того, чтобы её слушали, чтобы её идеи разделяли и поддерживали. Чтобы она не проводила время в одиночестве, в попытках забыться в придуманных мирах, в идеально написанных сценариях.
Тсунаёши не был способен понять Хару на все сто процентов, просто потому что его мир был целиком и полностью реален.
Хару научила его отвлекаться от насущных проблем, научила отдыхать и, при необходимости, прятаться в дальний угол подсознания, стараться игнорировать раздражители, не вестись лишний раз на тревогу, самостоятельно себя успокаивать. Взамен она переняла некоторые черты характера Тсуны, но этого всё равно было слишком мало, чтобы отблагодарить её — такого мнения он придерживался.
Поэтому и познакомил Хару с Ямамото и Гокудерой. Но в некоторые моменты он очень сильно об этом жалел.
Хару продолжала учиться, раздавать советы и очаровывать своей харизмой. Они всё чаще пересекались с Гокудерой в круглосуточном магазине, Гокудера неизменно провожал её до дома, иногда отбирал у неё сигареты и причитал о том, что нужно питаться чем-то ещё, кроме одного молока. Хару постепенно привыкала к его обществу, меньше смеялась над какими-то моментами, которые поначалу казались ей нелепыми, и порой даже специально инициировала их встречи.
Однажды они встретились в университете. Это случилось в период сессии, Гокудера как раз закрывал все предметы, полностью уверенный в своём успехе, в отличие от других студентов, прилежно посещающих пары, и, при виде Хару, тут же перехватил её, чтобы не потерять в толпе.
Спросил, не виделась ли она с Тсуной и Ямамото, больше для галочки, нежели с намерением их найти, после чего начал расспрашивать за её успехи на экзаменах и зачётах. Такими темпами, они приняли решение перенестись на улицу и по пути зайти за кофе, чтобы пообщаться более-менее спокойно и непринуждённо.
Гулять днём было немного непривычно. Гокудера не особо любил дневное время суток, потому что это всегда люди, много людей, которых ему в достатке хватало на той же работе, поэтому он предпочитал либо сидеть дома и тренироваться за фортепиано, либо пропадать в библиотеке и изучать астрономию. Хару, в отличие от него, не была столь привередливой: она привыкла находиться в социуме, спокойно относилась к большим скоплениям людей и не испытывала дискомфорта.
Как правило, вне университета она мало кому была интересна, потому что банально терялась в толпе.
— Скорее всего, я буду подавать заявление на отчисление, — неожиданно сказал Гокудера.
Хару медленно отпила кофе, затем обратила внимание на абсолютно отвратительный дизайн стакана и поняла, что совершенно не почувствовала вкуса.
— На почве чего? — пришлось контролировать голос, потому что, из-за нехарактерной тревожности, дрожь распространилась по всему телу и рассеивала всё внимание, концентрацию. Хару ощущала себя потерянной впервые за долгое время.
— Есть вероятность того, что мне придётся вернуться домой. — Было заметно, что Гокудере тяжело давались слова, но он настроился серьёзно, словно устал убегать от реального положения дел. — Я попросил Тсуну и Ямамото не говорить об этом. Потому что ничего не предвещало беды. Сейчас же ситуация вышла из-под контроля.
Хару всегда забывала о том, что, вообще-то, Гокудера был иностранцем. Он хорошо знал японский язык, всевозможные диалекты, у него были такие же привычки, как у японцев, и, в целом, он вёл себя так, будто родился и вырос в Японии. Истина же разительно отличалась от представления.
— Почему я слышу оправдание в твоём голосе? — Хару остановилась и замерла неподвижной статуей, начиная дышать чуть чаще. На неё постепенно накатывала истерика. — Ты ведь ни в чём не виноват. Просто было бы лучше, если бы ты сообщил мне об этом чуть раньше.
— Прости меня, — Гокудера подошёл к Хару почти вплотную и аккуратно отобрал у неё стакан с кофе из рук, а то ещё немного — и она бы сжала его до такой степени, что крышка попросту слетела, и содержимое оказалось на её одежде. — Это не точно, я, честно, не знаю, каким образом всё обернётся, но ты должна была об этом знать. Всё-таки ты не чужой для меня человек.
— Слышать что-то такое после вброса о том, что, возможно, ты скоро вернёшься к себе домой, очень неприятно. Отличается от того, что я должна, по идее, чувствовать, зная, что я тебе не чужой человек. — Хару безнадёжно улыбнулась и накрыла ладони Гокудеры своими. — Ты меня прости, предъявляю тебе всякое дерьмо. Я, пожалуй, сегодня домой. Не провожай меня, хорошо? Не сегодня.
Гокудера покорно отошёл в сторону, тщательно скрывая взгляд, наполненный отчаянием, грустью и злостью на самого себя. Хару была разбита, но также тщательно скрывала это, и опять же — даже сейчас они были безумно между собой похожи. Делили одну боль на двоих, как какие-нибудь соулмейты, родственные души.
Вечер каждого закончился неутешительно: Хару выкурила целую пачку сигарет и потом долго приходила в себя, неподалёку от унитаза, а Гокудера разнёс в щепки фортепиано. Хару пыталась вписать себя хотя бы в один вымышленный сценарий, но не могла найти для себя места, потому что отныне её место было в реальной жизни, рядом с Гокудерой.
Это отличалось от той влюблённости в Тсунаёши: они были глупыми, хаотичными подростками с бушующими гормонами. То, что испытывала Хару по отношению к Гокудере, носило особенный характер, более трогательный, интимный далеко не в физическом плане. Они словно синхронизировались на подсознательном уровне, и их разлука означала для каждого — потерять часть себя.
Гокудера не считал её «крашем». Гокудера не говорил о том, какая она привлекательная, дерзкая и харизматичная. Гокудера говорил о том, что Хару стоило меньше курить, правильно и хорошо питаться, быть осторожнее и осмотрительнее в ночное время суток, стать избирательнее в людях и не разбрасываться накопленным опытом. Это походило на один из идеальных сценариев, крутящихся на постоянной основе в голове, но это было реально и оттого так ценно и волнительно.
События развивались то ничтожно медленно, то настолько стремительно, что Хару даже не поспевала за ними, но всё неизбежно скатывалось в один исход — Гокудера точно собирался возвращаться. Он, как и говорил, забрал документы из университета, уволился с работы и мало появлялся среди Тсуны и Ямамото. Хару не находила себе места. Она прекрасно понимала, что, чем чаще виделась с ним, тем сильнее к нему привязывалась и тем сильнее в него влюблялась, но не знала, что с этим делать.
С одной стороны, Хару допускала возможность общаться с Гокудерой на расстоянии, но возникал ряд проблем, например, та же проблема часовых поясов. С другой стороны — это совсем другое. Не то, что происходило между ними наедине. Всё могло испортиться в любой момент.
Тсунаёши не подавал вида, но также был подавлен и расстроен, потому что ему всё чаще казалась идея познакомить Хару с Ямамото и Гокудерой — самым отвратительным и мерзким решением. Он узнал о том, что Гокудера мог вернуться домой, спустя неделю после их официального знакомства с Хару, не только со слов. И он даже не думал, что Хару и Гокудера были способны обрести такую крепкую связь, потому что изначально всё складывалось по-другому. Ведь Хару больше ладила с Ямамото. Почему Хару не могла влюбиться в него?
В день, когда Гокудера должен был отправиться в аэропорт, Хару максимально загрузила себя делами в университете и до последнего не хотела возвращаться домой, потому что в последнее время, дома, рядом с ней, находился Гокудера. Они вместе читали книги по астрономии, смотрели много видео про паранормальные явления и НЛО, пытались готовить и параллельно не сжечь кухню, забирались на крышу и подолгу курили, любовались звёздным небом, лежали в обнимку под яркий свет телевизора и разговаривали обо всём, что только приходило в голову. Много целовались, изучали тела друг друга. Наслаждались последними минутами.
Хару прокручивала в голове каждый момент и едва держалась, чтобы не расплакаться прямо на лекции, перед людьми, для которых она была тем самым человеком, который никогда не знал тоски и грусти и который всегда всех поддерживал, заряжал энергией. Она стала заложником образа, который создала не она. Стала заложником чувств, которые были единственным искренним решением в её жизни. Решением, которое Хару приняла без раздумий, хоть и понимала, что, в конечном итоге, боль захлестнёт её с головой.
Тсунаёши старался держаться поблизости. Он присматривал за подругой и также попросил заняться этим Ямамото, но делать всё максимально ненавязчиво и незаметно, чтобы Хару окончательно не упала духом — в её понимании «присматривать — значит, считать жалкой, не способной справиться самостоятельно». А проявление «жалости» явно было лишним. Ямамото не нужно было повторять два раза: он принял к сведению и сделал упор на людей, которые окружали Хару.
Когда занятия подошли к концу, Хару очень долгое время просидела в университетской библиотеке, благо, у неё был неограниченный доступ из-за хорошей репутации, и разбиралась с заданиями, ровно до момента, пока в глазах не начало плыть от большой нагрузки. Стоило выйти за пределы учреждения, как Хару заметила, насколько сильно потемнело.
«Ты бы не ходила по ночам в одиночку. Опасно же».
Хару зажмурилась и накрыла лицо ладонями. Затем запрокинула голову наверх и начало тихонько выдыхать через рот, тем самым отгоняя от себя нахлынувшие эмоции. Не сейчас, Хару, прибереги их для дома. Стены за слёзы тебя не осудят. Пара глубоких вдохов и выдохов — и Хару готова снова надеть маску и добраться до дома, не привлекая лишних взглядов к своей персоне.
Она знала, что не продержится. Знала, что, как только начнёт подходить к дому, слёзы предательски побегут по её щекам, но оставалось лишь идти, надеяться и верить в лучшее.
Руки неконтролируемо дрожали, когда девушка держала в них ключ и пыталась справиться с замком, накопившаяся за весь день усталость негативно сказывалась на неё физическом состоянии.
Она чувствовала то, насколько вымотана, выжата эмоционально, и всё, чего ей хотелось в данный момент — это упасть на пропахшую запахом Гокудеры постель и беспомощно расплакаться, сжимать в руках простыню и представлять, что Гокудера не улетел обратно в Италию, что Гокудера остался в Японии, в Токио. Что, стоило только ему написать — и он, в скором времени, пришёл бы к Хару, крепко обнял её, уткнулся носом в макушку, зарылся музыкальными пальцами в её спутанные волосы и бережно, успокаивающе гладил, пока Хару окончательно не пришла бы в себя.
Дверь открылась, лямка рюкзака съехала по плечу, сам рюкзак упал в ноги — Хару закрыла за собой дверь и сползла по ней вниз, подтягивая колени к груди и утыкаясь в них лицом. Слёзы насквозь пропитали ткань штанов, руки дрожали, ногти царапали пол прихожей. Хару впервые была настолько разбита и подавлена. По-хорошему стоило взять телефон и проверить почту, вдруг Гокудера что-то написал, вдруг он интересовался её самочувствием, но сил банально не осталось. Хару была переполнена уверенностью в том, что впредь до утра останется в прихожей, неподвижно сидящей на холодном полу.
Послышались осторожные шаги.
А затем — и голос:
— Ты, правда, думала, что я вот так тебя оставлю?
Хару, не веря собственным ушам, медленно подняла заплаканное лицо и в темноте разглядела смутно знакомый силуэт. Рука из последних сил потянулась к выключателю.
Тсунаёши стоял, осунувшийся и не менее разбитый, его глаза слезились, но он не позволял себе плакать. Он должен был оставаться решительным и сильным, в сложившейся ситуации — Хару была не в состоянии нести столь неподъёмную ношу.
Разочарование окатило вдвойне, и Хару разревелась в голос. Тсуна сделал несколько осторожных шагов в её сторону, после чего опустился на колени и крепко обнял подругу. Хару вцепилась в него, безостановочно плакала и что-то говорила, заикалась и выла, и Тсуне ничего не оставалось, кроме как оказывать поддержку своим присутствием и впитывать в себя всю ту боль, что испытывала девушка. Он гладил её по голове, шептал что-то успокаивающее и ободряющее, но в душе знал — Хару нуждалось во всём этом, но совершенно от другого человека.