Хочешь?

Тусклый свет старенького бумажного торшера, купленного когда-то в Икее, едва освещал маленькую комнату с большой мягкой кроватью, потертым фортепиано, завешенным шторами окном, что выходит аккурат на проезжую часть, и пушистым ковром с длинным ворсом молочного цвета, в который так приятно зарываться пальцами и валяться, слушая шум машин или мелодию, исходящую от клавиш. Как раз здесь, на ковре, и располагалась парочка хозяев квартиры — двое парней лежали совсем рядом, касаясь мускулистыми плечами друг друга и тихо дыша. Руки, покрытые татуировками, были сцеплены в крепкий замок, который словно намекал — ничто не разрушит той тесной связи, что зародилась между ними в этих стенах вот уже полгода как. Наполненные покоем, музыкой и долгими поцелуями шесть месяцев. — Похоже, ливень утих, — едва слышно, боясь нарушить царствующую тишину, произнес блондин, тот, что постарше, одними губами, повернув голову в сторону окна, за которым еще пару десятков минут назад буйствовала стихия. — Не думаю, что надолго, — так же тихо ответил второй, помладше, с длинными шоколадными волосами, вьющимися у самых кончиков. — Прогноз был так себе. — Это меня и тревожит, — честно признался белокурый, — тяжело сосредоточиться на позитивном, когда стекла так и дребезжат. Устало выдохнув, он потер переносицу и взъерошил осветленные пряди, которым уже давно нужна была рука мастера. Тяжелый взгляд серо-голубых с желто-зелеными крапинками глаз в полумраке блуждал по лицу брюнета, что лежал в десяти сантиметрах от него самого. — Йоэль, это всего лишь ветер. Все будет в порядке, — крепко сжав руку, что покоилась в его ладони, Нико с трепетом заглянул в лицо парня, стараясь разглядеть свет сквозь пелену отчаяния, из которой вот уже несколько дней кряду не мог его вытащить. — Не уверен, — перевернувшись и опершись локтями в ковер, блондин опустил потяжелевшую голову, закрыв лицо ладонями. Сил выносить самого себя, обстоятельства, а теперь еще и раскаты грома просто не оставалось. — Не замыкайся в себе, мы это уже проходили, помнишь? Говори со мной, — брюнет легко коснулся губами напряженного плеча блондина, и волна тепла пронеслась по еще недавно скованному разумом телу парня. Тепла, на которое способен только его Нико. В попытке расслабить возлюбленного Вильхельм потерся щекой об то самое плечо с чернильным лабиринтом, олицетворяющим поиски себя в себе же самом, длящиеся покуда бьется сердце блондина, и опустил руку на его обнаженную спину. Музыкальные пальцы, привыкшие бегать по черным и белым клавишам, мягко блуждали по родинкам, словно рисуя незамысловатую картину — даром, что Хокка и без того являл собою почти что произведение искусства, вышедшее из-под руки античного скульптора. Точка за точкой, с каждым новым прикосновением тело старшего становилось все более расслабленным, позволяя нежности Нико вытеснить клокочущую тьму хотя бы ненадолго, заполняя ее светом, которого хватило бы, чтобы осветить весь город, не то что пару печальных голубых глаз. — Хочешь, сыграю тебе что-нибудь из нового? — выдохнул ему куда-то в лопатки брюнет, обдавая кожу Йоэля своим горячим дыханием. — Спой мне, — опуская голову на пушистый ворс, просил блондин. Мелодичный, бархатный голос Вильхельма заполнил пространство, каждой новой нотой проникая в самые потаённые уголки спальни и, в особенности, сознания Йоэля. Голос того, кто бережно держал в своих руках его сердце все это время, успокаивал его, отвлекал от всего насущного и возвращал домой, где было хорошо и спокойно. Безусловно, Хокка знал, что его кудрявый ангел сделает все, что он попросит. «Хочешь, я убью соседей, что мешают спать?» — как будто серьезно вопрошал тот, стоило лишь подросткам в квартире где-то сбоку грохотать всю ночь, не давая и без того страдавшему от бессонницы музыканту спать. Знал, но не смел этим пользоваться. И потому, что испытывал вину за собственное бессилие, и потому, что не нуждался, по правде говоря, ни в чем, кроме того самого голоса. Напевая знаменитую нетленку Селин Дион, Нико взгромоздился на парня, уже активнее разминая мышцы его спины и принося все большее наслаждение тому, кто еще минуту назад задыхался в агонии своей печали. Вильхельму пришлось полюбить и демонов Йоэля, ведь они были пусть не лучшей, но неотъемлемой частью музыканта. А с тем, что любишь, бессмысленно бороться — только принять и находить все новые способы миновать очередной кризис. Плавно переходя из заглавной темы засмотренного до дыр фильма в что-то незнакомое блондину, но до боли приятное на слух, Нико продолжал исследовать в тысячный раз каждый сантиметр любимого тела, разгоняя тепло по венам, укореняя свет в затуманенном разуме, заставляя Хокка плавиться от его прикосновений, его голоса, его всего целиком. — Помнишь наш первый поцелуй? — вдруг прервав на секунду умолкшего брюнета произнес тот. — У меня едва не остановилось сердце, как такое забыть, — по-доброму рассмеялся Вильхельм, вновь располагаясь на ковре, совсем рядом, и блаженно прикрывая глаза, — я долго выбирал подходящий момент. — А я так же долго сходил с ума, представляя себе его и сгорая от смущения, — поделился Хокка. — Помню, словно это было вчера: все та же спальня, все тот же полумрак… — Только тогда мы лежали на кровати, а не на полу, — предавался воспоминаниям Нико. — На полу тоже неплохо, — развернувшись всем телом, Йоэль мягко коснулся губ брюнета, не в силах отказать себе в заветном желании. Если бы стрелки часов могли останавливаться, замедляя ход времени, позволяя хозяевам остаться в текущем моменте, то парни непременно выбрали бы этот. Когда они целовали друг друга, забывая обо всем на свете, и ничего кроме прикрытых глаз напротив не было важным. — Можем продолжить на кровати, — оторвавшись на мгновение, заглянул в его глаза Вильхельм. — Хочешь?