Мое сердце горит

В подвале родительского дома, среди коробок со школьным барахлом Пата и Па стоит старый морозильник. Его давно пора выбросить — все в этом подвале давно пора выбросить — но родители Пата неисправимые барахольщики, поэтому мама придумала держать там запас пельменей. Морозильник стоит тут столько, сколько Пат себя помнит. Уже 10-15 лет назад он выглядел устаревшей гробиной и морозил слишком сильно. Иногда в нем лежат пельмени, иногда на дне валяются одна-две рыбины. Это секретное место Пата. Мама с папой не знают, что он сюда приходит. Па знает. Па все знает. В их жизни был период, когда Па хвостиком таскалась за ним вообще повсюду, какие уж тут секреты. Но когда Па его застукала, Пат соврал, что приходит сюда остыть и поиграть со льдом. Существует высокая доля вероятности, что Па на это не купилась: Па вообще понимает раздражающе много, в особенности когда дело касается Пата. Но она ни разу не подняла эту тему, и Пата это устраивает. Пат откидывает крышку и заглядывает внутрь. Лед выглядит острым и отливает желтым в свете тусклой потолочной лампы. Пату не всегда хватает проницательности, чтобы понять чувства других. Наверное, он не очень умный. Но он понимает, когда кому-то больно по его вине. Это сложно пропустить, потому что живот Пата скручивает чувство вины. Пат не умеет выносить это чувство: он готов лезть на стены, затевать драки на пустом месте, ломать тщательно подстриженную живую изгородь в парке у школы. Это не помогает. Поэтому Пат идет и извиняется. Даже если это Па, эта надоедливая соплячка. После извинений то чувство в животе уходит. И тошнотворный рой мыслей в голове перестает жалить каждую секунду. И... о, господи, он наконец-то может вернуться к своей беззаботной жизни, спасибо, блядь, большое. Но в его мире есть человек, перед которым он не может извиниться... Не мог, до последнего времени. Когда папа говорит что-то обидное, сравнивает Прана с Патом — конечно, не в пользу Прана, и делает это так, чтобы Пран тоже мог услышать, а потом утаскивает Пата домой, Пату кажется, что это он виноват в том, что Прану делают больно. Когда Прана переводят в другую школу, Пат твердит себе, что это не его вина, но не может отделаться от ощущения, что он подставил Прана, доставил ему столько проблем. И в этот раз тоже... Пат прижимает левую ладонь ко льду. Прошло уже минут 5, кожа онемела. Пат почти не чувствует холод и то, как в плоть впиваются неровные края наросшего льда. Пат знает, что это временная передышка, и через несколько минут чувствительность вернется, а за ней вернется боль. В пятницу вечером были очередные посиделки на четверых в комнате Пата. Па иногда зазывает Инк в гости, видимо не хочет сидеть наедине с новоиспеченной парочкой. Пат не возражает: Инк душевная. Па засыпает первой, всего после стакана пива. Пат не пьет, но видимо тренировка по регби вымотала его сильнее, чем он думал, потому что следующее, что он помнит, это звук опрокидывающегося бокала и шепот Прана: — Черт. Затем возня с вытиранием пролитой жидкости. Пат все еще наполовину спит, ему очень уютно, кто-то укрыл его пледом, и он пока не готов открыть глаза. — Слишком внезапный вопрос, да? — говорит Инк. — Ты можешь не отвечать. Но тогда тебе придется выполнить задание. Они что, до сих пор играют в «правду или действие»? Пран молчит несколько секунд. — 4 года. — Угум, — говорит Инк. — Та песня, что ты написал в школе, до твоего перевода. Так и думала, что она для него. Пат пытается понять, о чем они говорят, но смысл ускользает. — Он не знает, — снова подает голос Инк. Это не вопрос. — Никто не знает, — говорит Пран. — Гм... теперь ты знаешь. — Пран, чувства — это не что-то стыдное. Ты можешь сказать ему сейчас, когда вы вместе. — Это не потому что мне стыдно. Просто он расстроится, — голос Прана спокоен, рассудителен. Он даже не звучит пьяным. В голове Пата с удушливой неизбежностью складываются воедино «4 года», «чувства», «песня для него» и, блядь, «он расстроится». Подушка под головой перестает быть удобной. Плед кажется опутывающими силками. Черт побери, Пран. Пат почти вскакивает, чтобы встряхнуть Прана хорошенько, а потом обнять со всей силы и зацеловать, и может даже трахнуть для хорошей меры, чтобы больше не думал в одиночку тащить в себе все это. Но плед давит на него с силой ледников Антарктики, и в Пате словно выключили всю энергию. — Угум, — снова повторяет Инк, а затем более бодрым тоном: — Что ж, твой черед! Спрашивай! И они продолжают как ни в чем не бывало. У Прана 4 года были к нему чувства, а Пат не заметил, ничего не сделал, никак не облегчил это для него. Пат на пробу чуть тянет руку: кожа на ладони уже примерзла ко льду. Хотя на улице +30, а в подвале нет кондиционера, он ощущает озноб по всему телу. Пора. Болеть ему нельзя, учебу никто не отменял. Пат жмурится и дергает ладонь на себя. Боль резкая и отрезвляющая. Пат шипит и делает три глубоких вдоха, чтобы успокоить колотящееся сердце. Он нехотя приоткрывает один глаз. Зрелище отвратительное: кожа содрана в трех местах, на ссадинах проступает кровь. На душе становится спокойно, легко. Мысли прочищаются. Шагая к выходу из подвала, Пат проходит мимо висящей на стене картины в рамке и улыбается своему отражению в запыленном стекле. Перфект. --- Пат возвращается от родителей под вечер воскресенья и сразу идет в комнату Прана. У него есть ключ, поэтому он впускает себя сам, разувается и шлепает к столу, где Пран занят своими чертежами и рисунками. Пат садится на пол рядом со стулом Прана и утыкается носом ему в коленку. Пран пахнет круто вообще везде. Пат не может этого объяснить. Он проводит носом чуть дальше по бедру Прана и удовлетворенно вздыхает. — Я будто собаку завел, а не бойфренда, — комментирует Пран, не отвлекаясь от работы. — Хорошо хоть не ссыт где попало. — Гав, — отвечает Пат. Пран опускает свободную от карандашей руку, наощупь находит голову Пата и гладит его волосы. Прикосновения нежные и бережные, Пат закрывает глаза и подается макушкой в ладонь. Пран убирает руку, чтобы взять линейку и снова что-то начертить. Пат покорно укладывает подбородок на бедро Прана и затихает. Он представляет более юного Прана-школьника, который пишет песню о своих чувствах к Пату. Который спрашивает, не любил ли Пат кого-то тайно? Тот Пран понимает, что Пат не знает, что песня о нем. И все же, иррационально, Пран надеется, что Пат догадается. Пат не догадывается. Пат вжимает левую ладонь в пол и морщится. Затем вжимает сильнее. Пран заканчивает свою карандашно-линеечную возню и впервые переводит взгляд на Пата. Пат счастливо улыбается. — Дождался? — спрашивает Пран. В его голосе тепло, умиление и глубокая привязанность, но он делает вид, будто насмехается над Патом. Пат высовывает язык и изображает собачье дыхание. Пран смеется. — Покормить тебя? — спрашивает Пран. — Я сделал жареный рис с овощами. — Мама меня закормила, — машет рукой Пат. — Что с ладонью? — хмурится Пран. Пат глядит на свои свежие ссадины. — Упал. Содрал об асфальт. — Нужно обработать, — говорит Пран и поднимается на ноги. Пат тоже встает с пола, ловит запястье Прана и тянет на себя. — Это подождет, — говорит он, утыкаясь носом в шею Прана, проводя губами по ключицам. У Прана чудесные ключицы. У Прана все чудесное. --- Позже Пат крепко сжимает бедра Прана, когда толкается в него. Одна из ссадин снова открылась и сочится кровью, оставляя на коже Прана смазанный красный след. Боль в ладони, блаженная пустота в голове, размеренный ритм — такой, который любит Пран. Жизнь Прана хаотична и не принадлежит ему, поэтому он пытается упорядочить все, над чем у него есть контроль. Пат знает это про Прана. — Пат, — хрипло говорит Пран. Пат останавливается посреди толчка. — Да? — Я не то чтобы жалуюсь, но на мне сегодня останется живое место? У Пата уходит пара секунд, чтобы осознать, что левую ладонь сводит от усилия, с которым он сжимает бедро Прана. Боль пронзительная. Прану, видимо, тоже не круто. Пат ослабляет хватку. Пран улыбается. Пран в хорошем настроении. Пран всегда в хорошем настроении, когда Пат дает ему закончить чертеж, прежде чем тащить в постель. — Хммм... — притворно-задумчиво тянет Пат. — А ты бы хотел, чтобы на тебе осталось живое место? Я сделаю, как скажешь. Я здесь, чтобы служить! — Пожалуй, — отзывается Пран. — Мне бы не помешало несколько живых мест. — Ага! — Пат входит в раж. — Сколько конкретно? В процентном соотношении. Какую территорию мы оставляем нетронутой? У тебя есть утвержденный чертеж? Ты знаешь, я инженер, мне нужна точность. — О-о, — стонет Пран, отодвигает Пата и переворачивается, чтобы быть лицом к лицу. — Самое главное для меня — сделать работу хорошо, чтобы заказчик остался доволен! — Пата несет. — Для этого нужно четко обозначить все предпочтения и составить техническое задание. — Пат. — Я готов работать день и ночь! — Пожалуйста, не надо. — Без выходных! — Совсем?? — Я посвящу этому всю свою жизнь! — Это принимается. — Я буду лучшим инженером, которого ты когда-либо сможешь найти! — Знаю, Пат. — Так ты меня нанимаешь? — Конечно. Пат расплывается в улыбке и салютует. — Рад стараться, босс! Пран смеется так открыто и счастливо. Пат тайком сжимает левую ладонь в кулак и втыкает ногти в те места, где содрана кожа. Ему все еще страшно от мысли, что Пран 4 года был один на один со своими чувствами. Ему страшно не за Прана. Пран сильный, он справится и не с такими трудностями. Пату страшно, что он совершенно бессилен перед этим. Он не может вернуться назад, не может исправить. Пату страшно, что даже спустя 5 лет, 10 лет... что даже на смертном одре это сверлящее чувство вины в животе не исчезнет.