Поезд

Ночь, на вокзале горят фонари. С неба падают хлопья снега, и Мирон щурится, ловя их на ресницах и сигарете. Поезд уже вот-вот тронется, толстые проводницы ходят между вагонами, сверяют какие-то бумажки. Другие, почему-то менее толстые, но не менее надменные встречают у дверей запоздалых пассажиров, коих в такой поздний час не слишком много. «Тем и лучше.» — думалось Мирону. Сам он давно уже прошел паспортный контроль, разложил на своей, счастьем добытой нижней полочке немногочисленные вещички, и теперь сидит, почти как те самые именитые гопники, на спинке холодной скамейки, расположив ноги на сиденье, напротив собственного вагона и устало жует папиросу. Суета внутри нагретого человеческим теплом вагона его откровенно раздражает, а здесь, в темноте можно последний раз спокойно вздохнуть перед предстоящей пыткой. Ехать все-таки около недели, а обильное человеческое общество, особенно в таком тесном пространстве как плацкартный вагон Мирона в последнее время крайне смущало. Он с трудом выходил из затяжной депрессивной фазы, пасмурный Питер этому агрессивно не способствовал, о работе и разговора не шло, поэтому приходилось откровенно считать копейки, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Тут еще Ванька решил жениться. И приспичило им сразу после свадьбы ехать в Японию. Родственники что ли там у его невесты, Мирон плохо помнил, да особо и не вникал. Единственное что он знал, это то, что друга ближе Вано у него нет, и если Евстигнеев, такой счастливый и взволнованный дозвонился ему в 3 часа ночи по Питерскому времени и слезно умолял приехать в Находку, где и собирались проводить торжество, чтобы быть рядом с ним в, цитата: «пиздец какой важный день для меня, бро», то значит нужно ехать. Сгребать последние сбережения на билет и ехать, послав куда подальше реабилитацию, таблеточки и походы к психологу по средам. Все-таки может действительно самый важный у человека день в жизни. В общем, ради друга Мирон был готов практически на все, но если вспомнить когда ему последний раз приходилось ездить на плацкарте (денег, как можно было догадаться, хватило только на него), Мирон действительно ощущал себя тем ещё старцем. «Вот только попробуй опять посраться с ней через неделю и подать на развод как в прошлый раз, в век больше за тобой никуда не поеду, лягушка-путешественница, блять» — подумал он и сильнее сжал сигарету в зубах. Снег заскрипел совсем рядом, и в пределах бокового зрения кто-то появился. Мирон не спешил реагировать на подошедшего, искренне надеясь, что с ним все-таки не собираются взаимодействовать. —Дядь, сигаретки не найдется? — наивные надежды развеялись вместе с гнусавым и немного насмешливым голосом. Рядом со скамейкой стоял довольно высокий, длинноногий нескладный парень, смешно переступая с ноги на ногу. Руки по швам, как у школьника в кабинете директора, лицо больше чем на половину закрыто капюшоном, так что его толком не разглядеть. —Сори, нет, это последняя была. — на автомате отвечает Мирон. Не из жадности разумеется, от одной сигареты многого не убудет, просто ставит небольшой социальный щит, «закрываясь» от собеседника. Нет сигареты — нет лишних переглядок, благодарностей, вопросов, возможности дальше завязать разговор. Обычно после отказа люди теряют интерес, или, в идеале, даже понимают, что человек сегодня просто не в духе, и уходят. Обычно, но не сегодня. —А пачку для коллекции значит оставишь? — быстро находится незнакомец. Мирон поворачивает голову и картинно поднимает пушистую бровь, оглядывая парня. Он, все такой же нескладный и высокий, как и казалось боковым зрением, коротко и остро, как будто нервно усмехнувшись, кивает головой на Мироновский карман, откуда приветливо выглядывает красная пачка Marlboro. Мирону одновременно смешно и тошно от собственной глупости. —Ну ты и наглый конечно, пацан — говорит он с усмешкой и протягивает открытую пачку. Парень, все так же смешно переступая с ноги на ногу кивнул в знак благодарности, вытянул из пачки сижку, а затем пристально зыркнув на Мирона сказал все с той же раздражающей насмешливостью: —А вы дяденька, ножки-то со скамеечки уберите, здесь люди сидят! В ответ Мирон только раздраженно фыркнул. У него не было ни сил, ни желания генерировать быстрый остроумный ответ. А высокий, как цапля паренек уже удаляется прочь своей нелепой походкой. «Не дай бог такого соседа в поезде. Неприятный тип. Такие с первого раза, как намекать не будешь не отстанут, как паразиты, честное слово.» — с отвращением пронеслось в голове у Мирона. Он терпеть не мог навязчивых людей. Конечно, ехать неделю в плацкарте и абсолютно избегать общения было невозможно даже чисто на теоретическом уровне. Но последнее, что ему сейчас хотелось, это выворачивать душу перед первым встречным, слушать чужие истории, пить на брудершафт, или выполнять любые другие традиции общительных дотошных людей, которым лишь бы зацепиться языками с незнакомцем. Сейчас бы разобраться со своими тараканами в голове, понять как дальше жить, а уж потом можно будет чаи гонять. Но судьба Мирону очевидно не благоволила. Проводница попросила еще раз показать паспорт, а пока Мир стоял с ним в проходе, через плечо уже заглядывали любопытные глаза. —Федоров… Мирон… — задумчиво произнес прямо над ухом тот же гнусавящий голос. Теперь он казался чуть мягче и спокойнее. Но от неожиданности Мирон все равно отпрянул как обожженный. —Мирон Янович значит? — он с трудом помещался в вагоне в полный рост, поэтому слегка наклонял на бок свою лохматую голову. Теперь паренька можно было разглядеть целиком: темные волосы, простые, но подвижные черты лица, в принципе ничем в отдельности не выдающиеся, но в целом добрые и к себе располагающие. Повидавший виды шерстяной свитер, руки в карманах драных джинсов. То ли от нервов, то ли от нечего делать, он немного покусывал губу и улыбался краешком рта. —Блять мать твою, опять ты...— только и вылетело у Мирона. —Ага. — парень ловко, несмотря на рост обошел Мирона и плюхнулся на соседнюю нижнюю полку, тут же углубившись в распаковку собственного рюкзака. —Будем соседями, Мирон Янович! «Блять нет…» крутилось и мигало в голове у Мирона Яновича. Хоть теперь этот пацан уже не вызывает такого отвращения, факт того, что именно то, чего Мирон так не хотел, сбылось и в самой прямой и непосредственной форме злило и разочаровывало основательно. Но новый попутчик почему-то был яснее майского солнышка. —Меня кстати, Слава зовут… <…> —Ну и куда едете, Мирон Яныч? — Слава продолжал разбирать свой рюкзак, который на удивление вмещал гораздо больше вещей чем можно было предположить. —В Находку. — Мирон поставил ноутбук на стол, как бы отгораживаясь от собеседника и надеялся хоть немного поработать. —У-у-у, не близко, и зачем же вам в такие ебеня? —На свадьбу к другу вот еду.—на выдохе проговорил Мирон.—А почему же я, по-твоему, не могу отправиться в «ебеня»? Со стороны реплики Славы казались ядовитыми и надменными, но когда Мирон посмотрел на него, выглянув из-за монитора, то не увидел на лице ни капли желчи. Только по-доброму насмешливая улыбка и лукавый взгляд немного исподлобья. —Да в том-то и дело, что такие люди как вы обычно на Дальний Восток не ездят. — Славка хлопнул глазами и улыбнулся отводя взгляд. Мирон подпер подбородок рукой. —А куда ездят такие, как я? Слава пожал плечами, не отводя взгляда от рюкзака. —Ну, не знаю, в какой-нибудь там Лондон или Сан-Франциско. — на последнем он сделал какой-то странный выверт рукой и нелепо рассмеялся. После этого почему-то Мирон почувствовал себя в безопасности. —А сам ты куда едешь, Слава? Услышав свое имя из уст собеседника, Слава сначала немного вздрогнул, а потом посмотрел Мирону в глаза и широко, по-детски улыбнулся. —Да в Хабаровск, мать навестить. —Твой родной город? — последовал кивок лохматой головой. —А про меня ты кстати угадал, я из Лондона. — после этой фразы на лице Славы застыло недоумение, или даже что-то типа всепоглощающей неожиданности. Как когда думал, что нашёл белый гриб, а он оказался насквозь съеденный червями. —А так акцента совсем и не заметишь… —Его и нет, русский мой родной язык. На нем говорили мои родители, они русские эмигранты, на нем учился думать и говорить и я. Тем более, если для тебя принципиально это знать, большую часть своей сознательной взрослой жизни я провел здесь, в Санкт-Петербурге. —Хах, удивили, Мирон Янович… — Слава опять засмеялся тем нервным отрывистым смехом, что был на станции, и продолжил рыться в рюкзаке. Мирон, которому было откровенно тяжело понимать чужие замудреные реакции, пожал плечами и вернулся к работе. —Ну надо же какой англичанин с очами навыкат… — пробубнил себе под нос Слава. Мирон не знал как воспринимать это: как акт презрения, или странный комплимент, но нельзя отрицать того, что фраза ему понравилась. Такого о нем ещё не говорили. Поезд выезжал из Петербурга. <…> Среди всего прочего на стол со Славиной стороны приземлилась небольшая потрёпанная книжка. Мирон тут же, не подавая виду стал её разглядывать. На темном фоне золотились немного стертые буковки «Ф. М. Достоевский. Записки из мёртвого дома». «Ну спасибо хоть не какой-нибудь популярный, замусоленный всеми до дыр Идиот, или Мастер и Маргарита». Мирон терпеть не мог этой стадной пошлости, когда все читают одни и те же книги, возводя их в культ. Литературный мир каждого писателя уникален, его можно изучать годами, но каждый дурак норовит сказать, что он непременно «знает Булгакова», оценив весь его творческий путь одной сказкой про Понтия Пилата, ведьм и чёрного кота. Но к книге, кстати говоря Слава так больше и не притронулся. Вагон скрежетал по рельсам, у людей вокруг потряхивала стеклянная посуда, с верхних полок как лианы свисали чьи-то конечности, кто-то болтал, кто-то в другом конце вагона смотрел с ноутбука кино без наушников, скрипели пластмассовые полочки. Мирон, разгребая набежавшие за месяц письма и заказы не заметил, как поезд отъехал от города настолько далеко. Уже не было видно производственных зданий и серых полудеревенских домишек в три этажа ростом. Теперь за окном лишь мрачный голый лес и снежные равнины. Мирон в один момент отвлёкся от ноутбука, и так и прирос глазами к окну. Картинка практически не менялась, и так и ползла бесконечной чёрно-белой полосой. Среди чёрных веток показались очертания небольшой церквушки. —Валентин Серов, «Зима в Абрамцево»—вдруг вставил Слава. —Да тут почти что Репинский пейзаж. —Мирон почему-то очень любил Репина. —Не, Репин реалист, у него деталей много, а какие могут быть детали, если поезд постоянно двигается? Тут только очертания, яркие краски. —Любишь экспрессионизм? —Иногда он бывает необходим. —Это когда? —Когда хочется много всего сказать, а каждую деталь описывать глупо. —Не бывает такого, чтобы детали было описывать глупо. Истинная суть вещей в мелочах. —Но дьявол так же обитает в деталях. Неужели так хочется с ним столкнуться? — загадочно произнёс Слава, улыбнувшись. Мирон поймал себя на мысли, что от разумного обмена бытовой информацией, их диалог скатывается в какую-то игру из намёков и символов, которую его голове было тяжело переварить. И какого черта они вообще вдруг стали разговаривать? —Единственное чего мне сейчас хочется, это разобрать папку со входящими сообщениями. — нервно вздохнул Мирон и потёр переносицу, возвращаясь к монитору. —Ла-а-адно, — добродушно потянул Слава. — Я тогда за чайком схожу. Вам взять, Мирон Янович? —Спасибо, не нужно. Почему-то Мирону казалось, что Слава выглядит так, как будто решил себе в голове, что выиграл какой-то невидимый спор между ними. Возможно, Слава действительно так решил. <…> Пока Слава шастал туда-сюда со своей кружкой чаю, Мирон успел понять, что к работе ему сегодня вернуться вряд ли удастся. То ли силы, коих было и так немного иссякли, то ли влияние непривычной атмосферы давало свои плоды, но не натренированный мозг, отдыхавший от любой деятельности, требующей сосредоточения уже более месяца отказывался собираться в нужном положении, растекаясь по стенкам черепной коробки. Тем более, чем дальше ехал поезд тем больше люди уставали, а следовательно тем раздраженнее и шумнее становились. Бабушки с полок напротив, которые при выезде из Питера что-то мирно обсуждали, вдруг принялись спорить чуть не переходя на крик, где-то в начале вагона заплакал ребёнок. В общем все намекало Мирону, что на сегодня можно закончить. Слава тем временем выдул добрую кружку чая, насмотрелся в окно, и снова соскучился. Теперь пронзительные хитрые глазища проедали дыру в бедном Мироне, который изо всех сил старался этого не замечать и избегать зрительного контакта. Но и это не спасло несчастного. —Мирон Яныч, — задушевно, чуть ли не пропел Слава, очевидно придумав в своей голове что-то невероятно интересное и весёлое. — А у вас есть поэт любимый? Мирон осторожно перевёл взгляд на косматое чудовище напротив. Оно приветливо улыбалась и загадочно блестело глазками. И все-таки худшие ожидания оправдались, и отдохнуть в тишине Мирону не удастся. Почему-то Слава умел приковать к себе внимание. Хоть Мирон бывал в разных ситуациях за свою жизнь, и не назвал бы себя легко внушаемым человеком, казалось, это двухметровое недоразумение невозможно было отшить или попросту проигнорировать. —Ну, Тютчев неплох, Окуджава… Слава уложил большую круглую голову на ладони и по-прежнему внимательно смотрел на Мирона, как будто ожидая продолжения. —Кхм, ну, как там… — на секунду Мирон почувствовал, что просто обязан поддержать этот диалог, как будто не его пытались разговорить, а он сам вызвался заинтересовать и развлечь собеседника, а теперь абсолютно не справляется с оным. Глаза забегали по сеточке для вещей на стене за Славиной спиной, как будто в её узелках спрятаны забытые слова. —Вот: «Когда мне невмочь пересилить беду, когда подступает отчаянье, я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, в случайный.»—выдал Мирон на одном дыхании. —Окуджава? —Ага. —Он хорошо на гитару ложится, душевные стихи, как у Есенина почти. —Есенин зачастую очень однотипный и посредственный. —Ну тоже скажете Мирон Янович! Вот это мерочки у вас, раз Есенин посредственный! — Слава с размаху отпрянул от стола, откинувшись к стенке. Руки он сложил на груди, смотрел на Мирона теперь иначе, и вообще, казалось от его игривого настроя не осталось и следа. Либо Мирону чудилось от усталости, либо Слава действительно сейчас выглядел как обиженный ребёнок, которому не дали конфету перед обедом, как бы он не изворачивался в просьбах и уступках. И почему-то Мирону стало невероятно стыдно за своё высказанное, вполне себе честное и, как ему казалось, справедливое мнение. Он попытался перевести тему разговора. —А ты, Слава, как я вижу, Фёдора Михайловича изучаешь? — он кивнул на заскучавшую уже книженцию. И толи обида на лице Славика была более наигранной чем настоящей, толи она вовсе Мирону привиделась, но сейчас на то самое лицо снова вернулась лукавая, но дружелюбная улыбка. Он заговорчески покачал головой, после чего взяв книгу в руки, аккуратно избавил от обложки. Под бумажкой оказался совсем не Достоевский, а черно-красный сборник рассказов Мамлеева с какой-то сюрреалистичной иллюстрацией на корешке. Сказать что Мирон этого не ожидал — ничего не сказать. Мало того, что имя автора никак не совмещалось в голове со сложившимся образом Славы, с языка ещё слетал следующий вопрос: —Но зачем? —Вы, Мирон Янович, наверное действительно редко в плацкартах ездите. — Посмеялся Слава. —Народец-то у нас разный. Бывают любопытные, общительные, как что новое увидят, так сразу лезут узнавать. Да вот только подобное искусство не все переваривают. А так и вопросов, и споров меньше. Достоевский — лицо респектабельное! Мирон усмехнулся, и почему-то узнал в Славе более продуманную и опытную в делах социализации версию себя. Все-таки история с сигаретами останется в его голове надолго, и даже возможно заставить сделать какие-то выводы. —Взял бы тогда «Преступление и наказание». Тут уж явно вопросов не возникнет. —А у меня почти все книжки Фёдора Михайловича в непотребном состоянии. Слишком активная жизнь у них была во времена моей «молодости». — Не без доли сарказма выдал Славка. — А эта единственная более-менее приличная, вот её и взял. Мирон кивал, слегка улыбаясь и не понимал, в какой момент беседа стала для него такой приятной. <…> Ехали больше суток, а Слава до сих пор на памяти Мирона и маковой росинки в рот не положил. И не то чтобы Мирона это очень волновало, скорее интерес вызывало, чисто исследовательский. И вот вроде снова время обеденное, Слава в очередной (приблизительно двадцатый) раз за день заварил себе чаю, а у Мирона уже приятно сводит в районе желудка. —У меня пирожки есть, с мясом, не хочешь? — не долго думая предлагает последний. Слава, который в этот момент пытается аккуратно сесть, чтобы не снести макушкой верхнюю полку, на секунду замирает, а потом посмеивается, пристально смотря на Мирона. Вот всегда он так делает перед тем как начать говорить. Выглядит это так, как будто он владеет какими-то скрытыми тайнами, смеётся над наивным Мироном, но рассказывать что-то не торопится. —И не жалко вам бедных животных, Мирон Яныч? — с наигранной плаксивостью выдаёт он и аккуратно приземляется на свою полку. —Вегетарианец что ли? —В точку! — Слава отхлебнул чаю, не отводя взгляда от Мирона. —Никогда ваших не понимал… — честно признался Мирон. — В чем смысл отказа от мяса? Действительно жалость к животным? В глобальных масштабах звучит как полный бред. Слава поднял глаза к потолку, как бы обдумывая ответ, и смешно сморщил нос. —Ну, для каждого свое. Кому-то действительно жалко, кто-то считает что организму мясо вредит, а у кого-то может травма детская. Сколько людей столько и причин. —Ну а у тебя конкретно как? —Ну а мне морально легче становится, для очистки душеньки, так скажем. —Это как? — Мирон склонил голову на бок, и даже прекратил попытки развязать пакет с пирожками. —Ну, понимаешь, я вот раньше водочки, там, пива очень любил выпить, травки покурить. — Слава мешал чай, внимательно наблюдая за движениями ложки, но при этом лицо его регулярно менялось в эмоциях, поэтому казалось что он разговаривает с чаем. — Вот. А теперь вроде иначе, не бухаю, не дую почти, вот заодно чтобы полный пак праведника собрать, решил и от мяса отказаться. Ну круто же? А то так как-то не полноценно очищение моральное чувствуется. Вот, чаек пью, сырки ем, ванильные, очень кстати вкусно. — с этим словами он аккуратненько поднял взгляд на Мирона, внимательно наблюдая за реакцией. А Мирону одновременно интересно, диковинно и смешно, но не как от шутки, а как от чего-то очень душевного, от чего улыбаешься во весь рот. —Грехи значит замаливаешь? — Ну типа, хах — Слава поймал дружелюбный настрой собеседника, и немного выдохнул. —А если серьёзно, правда есть что замаливать? —Всякое бывало в прошлом. — как-то грустно усмехнулся Славка. —Большое у тебя, можно подумать прошлое — по-стариковски проворчал Мирон возвращаясь к пакету. Вообще, он сам ненавидел фразы подобного толка, тяжёлое прошлое может быть у человека любого возраста. Но именно поэтому сейчас как никогда нужно было разрядить атмосферу. —Ой-ой-ой! —Слава притворно потряс руками в воздухе. — у вас-то, Мирон-вы-Янович, его аж поди на пять лет больше будет! Очевидно, год рождения этот хитрец посмотрел ещё тогда, когда считывал через плечо паспорт. На секунду Мирон завис. Всего пять лет? Возможно он и сам не выглядит на свою тридцатку, но Славке двадцать пять бы точно никогда не дал. —Ты выглядишь значительно моложе… — Что ж, сочту за комплимент! —подмигнул Слава. — Но почему тогда на «вы»? Можешь звать меня просто Мирон. —Ну-у-у, Мирон тебе не пойдёт. Ты вот какой важный: сидишь себе за «компуктером», работаешь, Репина картины любишь. Тебе бы ещё на нос очки — типичный профессор из университета! Мирон Янович, в самый раз и будет. Мирона от таких слов начал пробирать смех. —Сам-то ты хоть в университете учился? —Нет, боже, я что на дурака похож? Зачем мне это? Есть масса более увлекательных занятий. —Например крутить косяки за гаражами, а потом обращаться в вегетарианство? —Все верно, это мой личный путь к дзэну! —Кстати о вегетарианстве… —Мирон уже оставил попытки развязать морские узлы на пакетике с пирожками, и теперь просто держал его в руках. — От сигарет тогда ж чего не отказался? —Ну Мирон Яныч, во-первых, курю я крайне редко, когда особенно нервничаю. — с этими словами Слава аккуратно, как само собой, взял у Мирона из рук злосчастный пакетик, и принялся сам бороться с узлом, который на удивление в его руках практически сразу начал слабеть. Но это даже не так важно, важно было то, насколько этот жест был простым и домашним. Таким, как будто они знают друг друга сто лет. —А во-вторых, — Слава вернул открытый пакет. — Должно же в моей жизни остаться что-то, что меня убивает. А то так возьму и на майском чаечке доживу до ста лет. И что я буду все это время делать? Почему-то Мирон отчётливо в этот момент понял, что Слава действительно обычно не курит. И сижка тогда на вокзале всего лишь была предлогом для того чтобы к нему подойти. Мирону почему-то нравилось в это верить. <…> —Вот вы, Мирон Яныч постоянно все чего-то пишете, пишете… — Слава зевнул, при этом трогательно прикрывая рот тыльной стороной руки, и прислонился виском к холодному стеклу. — Мы уж пол дороги проехали, а вы все строчите каждый день. Работа? Мирон действительно старался работать, по крайней мере настолько, насколько позволял шум в вагоне. Но как «щит» от Славы ноутбук он уже не использовал. Понял что это бесполезно, а скорее просто привык. —Да, много навалилось. —Кем работаете? —С языками в основном: перевожу, репетиторствую, иногда и сам что-то пишу. —Ооо, тогда может съездишь в Находку, она вас вдохновит, и напишете про неё поэму, на английском языке. — Слава пытался тоном уходить в пафос, но получалось все равно очень мягко, и совсем не обидно. —Слав, не думаю, что Находка — тот город, который способен вдохновлять на творчество. — с усмешкой парировал Мирон. —Отчего же? — Дальневосточные города не блещут привлекательностью, и тебе это известно, пожалуй, не хуже меня. Повсюду порты, заброшенные деревни, маленькие и старые дома. —Так в этом же и вся суть! —В чем суть? —Ну как же… — Славик начал активно жестикулировать, помогая себе вспомнить нужные слова. — узких улочках, домах хрущевских, парадках обоссаных, дворах со скрипучими качелями и жигулями раздолбанными. —Тоску это все наводит… —Да так тоске и суть, понимаешь Мирош? В тоске и страданиях. Об этом вот и Достоевский писал, прямым текстом можно сказать. Душа, а уж тем более душа писателя страдать должна. — Слава потыкал пальцем в книжку, снова обернутую в «лже-обложку» с золотыми буквами. —От тоски только на люстре вешаются и собаки под окнами воют, в чем смыл этих страданий то, Слав? —А в том и смысл, что человек который за свою жизнь ни разу не рвал душу, не думал о чем-то очень тяжёлом, ничего вообще в жизни понять не может. — отрезал Слава. —Ну а я по твоему, на какой степени понимания сущности бытия? Слава внимательно посмотрел на Мирона. Так немного снизу, своими светлыми, но при этом очень глубокими, добрыми и немного лукавыми, умными глазами. Мирон поймал себя на мысли, что из всего Славы, глаза больше всего привлекают к себе. В них просто не возможно не смотреть, как будто затягивает. Они улыбаются очень приветливо, и хочется улыбаться им в ответ. —А мне кажется ты очень часто думаешь о чем-то тяжелом, даже слишком. Мирону на сердце как ушат кипятка вылился. И не сказать что это было неприятно, скорее волнительно. —Правда? —Правда. —Похож я на человека, обремененного тяжестью мыслей? — Мирон высунулся из-за крышки ноутбука, и скорчился в страдающей гримасе, при этом придурковато сведя выпученные глаза к переносице. Слава залился лёгким мягким смехом. <…> —Сам-то ты кем работаешь? Поезд едет сквозь заснеженный хвойный лес. Уютно до одурения. Мирон сидит, обняв большую белую подушку, и чувствует сердцем шум колёс. —Да, по-разному, кем приходится. — Слава держит в руках книгу. Теперь настала Миронова очередь отвлекать собеседника. Да он вроде и не против. —Б-а-а, не уж-то что-то незаконное? —хитро щурится Мирон. —Ох, ну и плохого же ты обо мне мнения, Мирошкин — Слава театрально вздохнул и закатил глаза. — Я ж не мразь какая-нибудь, одно дело самому дуть, а другое деткам дурь толкать. На мразь Слава действительно не был похож. Скорее на большого дворового кота, со спутанной шерстью клоками, но очень мягкого, свернувшегося клубочком у тебя на коленях, не потому что твой, а потому что сам так захотел, выбрал. —В последнее время вот сисадмином служил в одном торговом центре. — Такая профессия у человека столь высоких полётов души? —Не профессия определяет человека, а человек профессию. — вскинув брови продекларировал Славик, хотя «высокие полёты души» ему заметно польстили, и на пару секунд на щеках показались ямочки от улыбки. —И почему ты определил себе такую профессию? —Да не сложно, и денег достаточно платят, вот и все критерии. Тем более времени свободного много: утром все настроил, а потом весь день свободен, сидишь, книжки читаешь, чаек пьёшь. —И не скучно так? —Не-а. —А, по-моему, никакого развития, удовольствия от проделанного труда. —Ну, удовольствие от жизни можно и по-другому получать. Вот я бабушке какой-нибудь через дорожку помог перейти, и на душе радостно становится. А если я постоянно буду о работе думать, какая уж тут радость. —Ох Слава, нет в тебе никакого стремления к лучшему, ну что же тут поделать. —А к чему стремится-то? Не лучше жить здесь и сейчас? Может лучше, чем именно сейчас и не будет никогда. Ведь это и есть счастье. И тут Мирону подумалось: «А вдруг лучше, чем сейчас действительно никогда не будет?». Может вечер в плацкартном вагоне, заснеженные ёлки да окном, и лохматый Славик напротив это действительно лучшее, что с ним случалось? <…> Теперь за окном сплошное снежное поле, которое под ночным небом похоже на поверхность Луны. Но Землю в иллюминаторе Мирон искать не собирался. В вагоне все более-менее угомонились, колеса постукивали на манер часов-ходиков, и наверное впервые за весь путь Мирон почувствовал что сейчас провалится в глубокий длинный сон. Но не тут-то было. —Слышишь? — громко прошипел Славка. Мирон благодарил судьбу, что все время с момента отправления из Петербурга верхние полки над ними пустовали, иначе прямо сейчас, как и много раз до этого, ему бы пришлось слушать раздраженные вздохи и бормотания. —Что? —Ну вот что ты слышишь? —Ничего не слышу. —Вот в этом и дело что ничего… —В чем в этом?! — сон отступал, и Мирон уже начинал накаляться. —Иногда я настолько привыкаю, что перестаю слышать стук колес, и мне кажется что я оглох. А потом я закрываю глаза, и становится страшно, мысли всякие в голову лезут. Так за общим шумочком их не заметно, а когда темно и тихо, они всегда на первый план выходят. Тяжело становится так. Мирон глубоко вздыхает, и старается игнорировать то, насколько часто он борется с такой же проблемой. —Слав, тебе уснуть нужно. Вот проспишь спокойно до утра, и на мысли времени не останется. Слушай шум колёс и засыпай. —Мирон, дай свою руку, пожалуйста. Собственное имя, которое Слава как только не умудрялся коверкать и теперь, почти на пятые сутки поездки впервые произнёс просто и правильно, показалось Мирону чужим. Да и вообще, почему-то эта просьба прозвучала как что-то очень важное, не то, что хотелось бы чтобы Мирон сделал, а то что нужно было сделать прямо здесь и сейчас. Как будто от этого завесила Славина жизнь. Мирон протянул руку. В ответ из-под одеяла тут же, как стрела выскочила Славкина рука и буквально схватила Мироновскую. Странно, но несмотря на то, что Слава вытащил ее из-под одеяла, пальцы были ледяные. А ещё очень длинные и цепкие. Да и вообще ладонь довольно большая и крепкая, наверное раза в полтора больше Мироновой. И как было странно ему осознавать, что такой большой руке сейчас нужна его, маленькая. Это казалось таким трогательным, как и вся ситуация в целом. Желание злится у него пропало абсолютно. Сначала Слава довольно поблескивал глазами в темноте, а потом умиротворенно их закрыл и кажется заснул. А Мирон в свою очередь думал о том, что ему никогда не удавалось раньше так быстро сходится с людьми. Ещё на той неделе он Славу и знать не знал, а теперь, даже если бы этот парень попросил бы его спеть колыбельную перед сном, Мирон почему-то без колебаний сел бы и спел. Ту, про Умку, которую мама ему в детстве так трогательно шептала у кроватки. Мирон аккуратно провел пальцем по тыльной стороне Славиной ладони. Тот рвано вдохнул, и сжал Мироновскую руку сильнее. <…> —Ну а сам-то ты в школу любил ходить? —Пф, нет конечно, прогуливал регулярно, особенно в старших классах. Поезд выезжал из небольшого городка, название которого не столь важно и никому толком не запомнилось. Мимо путей одним единым слоем тянулись серые угрюмые домики и разрисованные вандалами каменные заборы. В общем, рассматривать в окнах было нечего, поэтому Слава сложив голову на руках, преданными глазами глядел на Мирона, в котором на редкость проснулась разговорчивость. —Оно и не удивительно. Я думаю школьную систему в России однозначно нужно реформировать. Я конечно здесь не учился, но судя по рассказам некоторых друзей, пиздец в школах может твориться лютый. —И какие у тебя есть реформаторские предложения? —Демократизировать нужно эту всю фигню, как в прочем и многое другое. Если люди хотят, пусть учатся, если не хотят: пусть занимаются другими делами, работают например. —Не, фигня, может в Питере это сработает, а с такими городами как Хабаровск точно не прокатит. Никто не будет ни учится, ни работать. Все будут только воровать да водочку кушать. —Плохо же ты о своих соотечественниках отзываешься, Слава. —Да не плохо и не хорошо. Просто как есть, так и говорю. Ты, Мирош, насмотрелся в своих европах как они там живут, и теперь по доброте душевной, раз там хорошо, а здесь плохо, хочешь все то же самое сюда перенести, чтобы здесь тоже было хорошо. А ведь нам так хорошо, как там, не надо. Нам надо по-своему как-то, иначе ничего не получится. Люди здесь другие абсолютно просто. —Это как? —А хрен его знает. Люди аж века с семнадцатого уже думают «как» да никто ничего ещё не придумал. Только частично бывают продвижения, и то раз лет в сто. —Неужели ты действительно думаешь, что ничего нельзя изменить? —Надо знать как менять. Не брать с кого-то кальку и по ней резать, а искать свои пути, понимаешь? —Нет Слав, иногда я совсем тебя не понимаю. —Значит, может быть когда-то позже… — вздохнул Слава, и посмотрел как-то особенно лукаво. <…> —… Вот так собственно я и вернулся в Россию, и по сей день здесь живу. — закончил свой рассказ Мирон. Историю о том, как он сам доказал родителям, как ему важно быть именно здесь, и вырвался на Родину, он любил, и с удовольствием рассказывал в хорошем настроении хорошим людям. —"Мальчик, водочки нам принеси, мы домой летим!"—процитировал Славка. —Ха-ха, именно. Практически такие ощущения и были, когда заходил на борт. —И песенка на заднем фоне: «Когда все дороги ведут в никуда, настала пора возвращаться домой» — Слава задушевно промурлыкал, не попадая ни в одну ноту. —Погоди, погоди, в фильме конечно полно треков БИ-2, но конкретно этот вышел значительно позже. Году в шестнадцатом-семнадцатом. —  удивлённо приподнял левую бровь. —Так может он синглом в 2016 и вышел, но как саундтрек к фильму его сто процентов использовали, я прям помню. —Да я уверен, что нет, не было там его. Ещё все говорили, что подошёл бы, поэтому наверное тебе так и запомнилось. —Да я просто чем угодно поклянусь! Давай проверим! Уже вечерело. Явно чем-то очень довольный Слава уселся рядом с Мироном, пока тот вбивал в поисковик ноутбука «Брат2» и листал сайты, чтобы найти какой-нибудь бесплатный и более-менее без рекламы. Вот, наконец видео запущено. Мирон хочет перемотать, чтобы найти ту самую сцену ближе к концу, как вдруг Слава останавливает его руку. —Погоди, погоди, я же не уверен, что она именно там. Может она раньше была, давай с начала смотреть! —Вот раньше этой сцены её точно быть не может, потому что она по сюжету никак не подойдёт. —Не все песни идеально подходят по сюжету. Та же «Полковнику никто не пишет» была употреблена больше в переносном значении, и вообще по большей степени показывает атмосферу, чем несёт в себе смысл. —Скажи честно, ты просто хочешь посмотреть сейчас со мной фильм, который мы оба смотрели уже раз по пять? — Мирон уже не может сдержать улыбки. —Ну Мирош, ты же никуда не торопишься, а? Заодно докажу тебе, что я прав по поводу песни, ну? У Мирона создалось ощущение, что только что все по поводу сегодняшнего вечера решили за него, и осталось только нажать на кнопку «play», что он и сделал без особого желания сопротивляться. Где-то через пол часа сам инициатор просмотра уже сладко спал, причём спал сидя, уткнувшись Мирону носом в плечо, но судя по сопению довольно крепко. Поезд немного тряхнуло, и Мирон неосознанно приобнял Славку, придерживая, чтобы с тем ничего не случилось. А Слава немного вздрогнул и лишь прижался ближе, даже не просыпаясь. Вдруг Мирону в голову пришла одна довольно глупая, но невероятно навязчивая мысль, из разряда тех, что нужно осуществить вот прям здесь и сейчас, иначе будет поздно. Он аккуратно провел Славе по волосам, а потом зарылся в них ладонью. Ох, какое это было приятное чувство. Действительно, как будто гладишь большого лохматого кота. Возможно Мирону чудилось, но кажется, Слава даже мурчал. Вечер выпал из времени: для Мирона сейчас не существовало ничего. Только поезд, несущийся в бесконечности и скрипящий колёсами, и тёплый милый Славик, сопящий на плече, которого порой действительно тяжело понять, но зато просто обнять, уткнуться носом в шею и никогда не отпускать. <…> Утро выдалось холодным и светлым. За окном снова был какой-то лесок, а в вагоне как будто прибавилось народу. Мирон проснулся один, и сразу полез проверять телефон. Сейчас вернётся Славка, начнёт снова затирать про песню, которая обязательно есть, но до неё ещё нужно дойти или уже на какую-то другую тему, в общем, будет не до проверки новостей. Только через несколько минут, окончательно продрав глаза, Мирон понял, что полка напротив него пустая. Ещё несколько секунд ему потребовалось на осознание произошедшего. —А, извините, Хабаровск уже проехали? — обеспокоенно спросил он у девушки, сидящей с другой стороны прохода. Та сначала явно не поняла вопроса, потом взглянула на наручные часы и нехотя промямлила: —Часа три уж как. —Часа три… —повторил Мирон. На душе как-то стало пусто. Почему не разбудил? Хоть бы попрощались по-человечески. Мысли о том, насколько досадно вышло путались в голове с изумлением от того, почему это настолько сильно его задевает, и образовывали собой один тугой комочек непроглядной тоски. Но тоску как рукой сняло, после того как Мирон взялся за ноутбук. Под крышкой нашлась записка. На клочке тетрадной бумаги аккуратными и ровными буквами было написано: «Когда метель кричит, как зверь — Протяжно и сердито, Не запирайте вашу дверь, Пусть будет дверь открыта» Но неужели это все? Неужели так и закончится эта история? —Хах, вот ведь черт! — непроизвольно вырвалось у Мирона, когда он перевернул бумажку. «Ты ведь обратно 13го самым ранним поедешь? Я подсяду к тебе в Хабаровске. Место то же взял, если что. Твой Слава» И Мирон, который вообще-то до сего момента собирался отправляться домой 15го, был просто счастлив, что ещё не успел заказать билет.