По дороге домой

И вот я стою На краю снегопада. С неба падает снег, Значит, небу так надо. Вячеслав Бутусов "Песня идущего домой

Мутные, чёрно-серые разводы, похожие на кляксы неуклюжего школьного пера, стекали, обнажая под собой знакомые очертания ванной в гриффиндорской башне. Из крана вырвалась и громко капнула капля. И тут же что-то резко метнулось к раковине. Это был маленький мальчик. Он тихонько завернул кран и судорожно выдохнул, быстро глянув на приоткрытую дверь. Снаружи раздавались приближающиеся весёлые мальчишеские голоса, громко обсуждавшие квиддичный матч. Однако чуть погодя тема разговора сменилась, и голоса, ещё мгновение назад звеневшие, внезапно перенялись в таинственный полушёпот. Мальчишка у раковины воровато оглянулся по сторонам, замирая. И Гарри Поттер с удивлением узнаёт в нём Ремуса Люпина, своего старого учителя и наставника. *** Подъём на высоту зачастую долог и утомителен. А если землю со всех краёв, куда хватает глаз, покрывает белоснежное одеяло снега и обнимает пронизывающими холодными порывами северный ветер, принесённый в Хогсмид с моря, то взбираться на утёс становится ещё занимательнее. Гарри запахивает куртку плотнее и упрямо сжимает губы. Согревающие чары испарялись слишком быстро, и он уже не видел в них никакого смысла — только руки лишний раз доставать из карманов. Лучше поскорее добраться до верха и забрать свиток, будь он неладен. И понадобилось ему дёрнуться на работу в Сочельник! Но всё лучше, чем дома. Дома Джинни. Джинни, которая не хотела ни пряничных домиков, ни ёлки, ни подарков. Джинни, которая хотела придумывать имя для ещё не рождённого ребёнка, говорить и говорить о краске на стене в детской, о количестве пелёнок и распашонок. И нет, Гарри, как и жена, ждал рождения ребёнка. Только не совсем так, как она. Всё до смешного обстояло проще: Гарри боялся. Джинни, выросшая в семье с образцовыми отношениями, была готова к материнству, и Гарри не сомневался в ней ни секунды. Она станет нежной и заботливой мамой, прямо как Молли. Вопросы он имел только к самому себе. Каким отцом он, имеющий перед глазами много чужих примеров, но не собственного, может стать? В лучшем случае, если удастся, то можно постараться изо всех сил походить на мистера Уизли. Но не приведи, Мерлин, стать скудоумным и дотошным, как дядя Вернон, или беспечным, как Сириус, или… или как Джеймс. А каким отцом был Джеймс? Гарри видел колдографии, сотни раз ловил замечания о том, как сильно похож на отца. Однако теперь, переосмыслив и пережив многое, уверенности в этом факте стало гораздо меньше. Что Гарри, в сущности, знает об отце? Джеймс был единственным ребёнком в богатой семье, отчего был крайне самоуверен, даже надменен. Знаменитым на всю школу благодаря успехам в квиддиче, даже любимчиком жизни; противный и вздорный, часто бывающий грубым, он не чурался показывать силу и жестокость. И мама терпеть его не могла — без ненависти во взгляде она на него не смотрела. Как же так вышло, что Лили вышла за него? Может, она и любила сына, но никто же не утверждал, что и Джеймса тоже. Часто думать о таких вещах, о каких нормальный человек даже не помыслит, Гарри было до того тоскливо и мерзко, будто голову окунаешь в вязкую трясину. И всё же иначе не выходило. Особенно сейчас, когда Джинни вот-вот родит. Что бы Гарри ни говорил об отце Сириус, и как бы ни ручался за его слова Люпин — всё это жалость к нему, как к маленькому и близко воспринимающему правду к сердцу мальчику. А ещё преданность. Всё-таки они были его школьными товарищами, а это чего-то да стоило. Хотя теперь Гарри казалось, что по-настоящему за друга отец принимал только Сириуса. Люпин был интересен как «необычный» человек, что давало свободу и аргументы вытворять довольно странные и опасные штуки вроде прогулок под луной по деревне, где живут сотни людей. Отец и Сириус ведь любили риск, от которого волосы на затылке вставали дыбом. Люпин наверняка всерьёз воспринимал их, так называемую, дружбу, и от этого осознания Гарри становилось совсем горько. Зато он больше не сомневался. Избавившись от излишней идеализации и своего юношеского максимализма, Гарри уверился раз и навсегда, что, даже если отец и перерос в себе плохие качества, то далеко не все. Ведь, в конце концов, был ещё Петтигрю. Четвёртый друг, который никак не вписывался в компанию Сириуса и Джеймса. На что он был им нужен? Неужели действительно можно до той степени довести человека, что он будет готов предать тебя, лучшего друга, буквально благословляя на смерть? Что же Джеймс сделал Питеру? Было же что-то ещё. Что-то, чего Гарри никогда не узнает. Поэтому и боится становиться отцом. Думал он и о Тедди, своём шестилетнем крестнике. Почему-то раньше, беря в руки сына Люпина, совсем крошечного и беззащитного, Гарри ощущал только спокойствие и желание оберегать, дарить любовь и заботу, но никак не страх. Что если он не потянет собственного ребёнка из-за этих предрассудков? Или на самом деле окажется таким же эгоистичным, как Джеймс? А разве он не уже? Джинни беременна и дома одна. На Рождество, на самый семейный, самый тёплый праздник. Как он сам когда-то в далёком детстве, забиваясь под кровать и зажигая свечку, чтобы рассмотреть часы и загадать желание Духу Рождества. Попросить, чтобы жизнь подарила ему тех, кому он будет нужен, кто будет любить его. Не за дорогие игрушки, как у Дадли, а просто так. За то, что он — это он. Разве он чем-то так плох, что никто не хочет с ним дружить? Жизнь всё же подарила. А Гарри не ценит. Нет, не будет этого! Вот заберёт свиток с этими тёмными заклинаниями, оформит всё как надо и к вечеру будет дома. *** — Я говорю тебе, Сириус, — громко говорит голос из-за двери, за косяком которой, весь превратившись в комочек нервов и слуха, спрятался маленький Люпин. — Что-то с ним не так. Какой-то не такой он, наш сосед. Мальчишка подносит ко рту ладошку и беззвучно качает головой, словно не верит ушам. — Хорош выдумывать, — отмахивается второй голос, — ну, скрытный и тихий. Что с того? Запрещено? И кто запретил, может, ты? — Ага, надо очень. Это его дело, как себя вести. — Вот ты сам и ответил, — послышалась насмешка. Гарри хотел было выбраться из ванной, чтобы увидеть отца и Сириуса, но понаблюдать за Люпином ему всё-таки казалось сейчас важнее. — На что Джеймс ответил? — спросил третий, тоненький, как ниточка, голосок. «Хвост», — понял Гарри. «Как рано они, оказывается, спелись». — Ох, Пит, ну ты как всегда, — раздражённо бросил Сириус, как отмахнулся от надоедливого насекомого. Послышалось возмущённое цоканье Джеймса, и Сириусу пришлось объяснять: — Джим хочет подружиться с нашим молчаливым соседом-любителем девчоночьих книжек. — Зачем? — с испугом пискнул Питер. — Разве нам втроём так плохо? — И я о том же, но, видишь ли, Джим никак не уймётся, так и норовит залезть под шкуру пацану. Может, решил клуб в нашей комнате открыть, кто его знает, — продолжает подтрунивать над Джеймсом Сириус. — А я говорю: отстань от него, не хочет он с нами водиться. Ремус отнял ладошку от лица и облегчённо выдохнул. Гарри понял его опасения и по-доброму дёрнул уголком губ. Значит, не догадались ещё. — Это почему он не хочет? — Потому что наше славное общество Исследователей Хогвартса ему неприятно и противно, — тоном знатока пояснил Сириус. — Ночами нормальные люди спят, Поттер. А не горят восторгом полазить по замку в поисках очередной занавески, под которую можно провалиться и просидеть в каком-нибудь забытом Мерлином чулане с черепками и без дверей до утра, ожидая, пока Дамблдору не захочется поискать премилый ночной горшок. Питер засмеялся. Ремус, с отчаянным огоньком зависти разглядывающий полоску света на полу, забылся и весело фыркнул, но тут же снова подставил к лицу руку, чтобы заглушить смех. От недавнего страха на его лице, покрытом мелкими царапинками и тонкими белыми шрамами, не осталось и следа. Теперь он весь прильнул к двери и смотрел на неё так, будто всеми силами желал, чтоб её не было, чтоб можно было послушать их весёлую перепалку вместе с Питером. — А тебе что же, разве не понравилось? — возмутился Джеймс. — Это твоя идея — схватиться за хвост змеи на гобелене! — Ага, но я нас спас: мы бы свалились с той проклятой лестницы, запутавшись в твоей мантии! И это ты начал падать первым! — Я?! Я уже сказал, что нога провалилась! Там выемка в ступеньке, и я бы… «Выемка в ступеньке?» Гарри мгновенно узнал лестницу, о которой шла речь. Оставив Люпина, он шагнул сквозь дверь и оказался в залитой солнцем спальне. Сразу же ужаснувшись кошмару, какой тут творился, Гарри забыл глянуть на отца. Весь пол у окна покрывали пергаментные свитки, как исчерченные, так и чистые. Разбросанные книжки и журналы были раскрыты на планировке замка, всюду были карандашные пометки, а на самом большом отрезе бумаги твердыми линиями были выведены контуры Большого зала, нанесена была даже секретная школьная кухня. Гарри усмехнулся: как кропотливо они вели работу над своей Картой Мародёров уже с первых курсов. И кто же это всё нарисовал? — Выемка у него. Ну-ну, выдумщик, — Сириус, такой маленький, но уже аристократ. Это видно по манере насмешливо гнуть ровные чёрные брови и растягивать губы в кривую ухмылку. — Вот Люпин и обходит нас стороной. За придурков держит, а ты успешно, не стесняясь, поддерживаешь наш статус. Джеймс усмехнулся и махнул рукой на его слова. Бросив рассматривать завитки на пергаменте, Гарри окинул взглядом спальню. Она очень похожая на ту, в какой жил он сам, но другая. Его комната была не только чище, она была пустее. У каждого был свой угол, и никто ни к кому не вторгался. У Мародёров же комната именно общая. Учебники огромной кучей свалены у ножки стола, одежда вперемешку в распахнутом шкафу. И только один комплект учебников был отдельно — на прикроватной тумбочке возле порядочно прибранной постели. На пледе лежал томик старых английских легенд. Его-то и рассматривал Питер, но в руки не брал. Он был невысокий и маленький, со светлыми всклоченными волосами, некрупными глазами и чуть островатым кончиком носа. Пожалуй, только нос и напоминал Гарри о том Хвосте, каким он его помнил. В остальном же ничего от анимагической формы во внешности мальчика не было. Его даже можно было назвать своеобразно симпатичным — кого, в конце концов, не делали чуть милее веснушки? Даже странно — не испытывать сейчас клокочущей ненависти, не рваться отомстить. Гарри понимает: сейчас-то мстить некому. Пока ещё некому. Отец, как был, в форме и школьных туфлях, завалился на свою не заправленную с утра кровать и спрятал глаза в сгиб локтя, оставив только довольную улыбку. Отвечать Сириусу он, очевидно, больше не собирался. Сириус же распутывал галстук и аккуратно пристраивал белую рубашку на вешалку. — Пит! Опять ты не на своё место брюки засунул. Сколько можно! — Это не я! — тут же невпопад выкрикнул Петтигрю, отступая от книжек Люпина, подальше от Блэка, словно испугался, что тот что-то ему сделает. Гарри нахмурился, наблюдая за его реакцией. — Джеймс? — с напускной угрозой протянул Сириус. — Чего?! Обнаглел, Блэк? Я вообще ещё в брюках… Погодите-ка! Джеймс резво спрыгнул, и Гарри с любопытством отметил его подвижность. Энергия, казалось, била в нём родниковым ключом. Растрёпанные чёрные волосы, смуглые щёки и огромные очки — они с ним действительно похожи. Неужели вот этот маленький, щупленький мальчик, ровно в половину от роста Гарри, его отец? Не сейчас, разумеется, а потом, в будущем. До чего странно это всё-таки — использовать Омут Памяти. Сколько раз Гарри окунался в разноцветные всполохи чужих воспоминаний, столько раз они его поражали масштабом, завораживали магическими искусствами, пугали до дрожи. Но никогда, даже в предыдущие разы, когда ему доводилось наблюдать прошлое кого-нибудь из родителей, он не ощущал такой теплоты, как сейчас. Может, дело в хозяине воспоминаний? Снейп не питал положительных чувств к отцу, но к матери… нет, не работает что-то. Так в чём дело? Но, как бы то ни было, сейчас Джеймс — вполне обычный мальчишка, он вовсе не ведёт себя как напыщенный индюк, какие ради забавы издеваются над слабыми. Он сам-то сейчас, походящий на тощую птицу с большими глазами, не внушает силу. И как Гарри не заметил раньше, когда видел их с Сириусом в поезде? А Джеймс тем временем напустил на себя думающий вид, а именно: прищурив глаза под толстыми линзами очков и потирая подбородок, расхаживал по комнате взад-вперёд. — Это наш сосед четвёртый, значит, — вдруг радостно объявляет он спустя пару секунд. — И знаете, что я думаю? Питер и Сириус заинтересованно уставились на него. И тут-то Гарри понял ещё кое-что. Почему они безраздельно потакали ему — вечное шоу, как в цирке. Что ж, это может забавлять, пока не повредит. — Что? — тихо, с глупым придыханием спросил Питер. — Что он был в ванной всё это время! — воскликнул отец и рванул незапертую дверь на себя, роняя в комнату сидевшего за ней Люпина. Сириус присвистнул, оглядывая смущённого и красного, как гриффиндорский стяг над его кроватью, Ремуса. — Подслушивал наши секреты, да, тихушник? Гарри оторопел от прозвучавшего в его вопросе неприкрытого презрения. — Простите, пожалуйста, — выпалил заикающимся от напряжения и стыда голосом Люпин. — Я не хотел, вы вдруг пришли, а я тут…и я не успел… и… Простите. — Он посмотрел на Джеймса такими глазами, каких, вероятно, Гарри ещё ни у кого никогда не видел. Настоящая, взрослая, терпкая горечь, разъедающая светло-карюю радужку изнутри, как сода, и наплывающая на неё солёная волна сожаления. Как будто он совершил что-то такое, после чего убивают на месте. Это длилось какую-то тысячную долю секунды, и Люпин поспешно опустил взгляд на сцепленные в замок подрагивающие руки. Сириус внезапно рассмеялся, но не со злостью, а как-то снисходительно, с хитринкой. Люпин только крепче сжал пальцы, не поняв Блэка. — Брось, Рем, — ободряюще улыбнулся Джеймс, положив руку тому на плечо. — Ты же не против такого сокращения? Нет? Сириус не серьёзно это ляпнул, это такой юмор дурацкий. Не бери в голову. — Но я правда подслушал. И то, что вы говорили про Хогвартс ночью. Но вы не подумайте, я не выдам. — Конечно, нет! Иначе тебя постигнет ужасная кара, — продолжал гнуть палку Сириус, зловеще сверкая глазами. — Расскажешь кому — и мы потащим тебя силком с собой, чтобы тоже досталось. Люпин недоверчиво перевёл взгляд с Джеймса на Сириуса и увидел неожиданно почти дружелюбную улыбку. Гарри с облегчением заметил, как напряжение постепенно покидало плечи Ремуса, а горечь уплывала из глаз, оставляя что-то похожее на проблеск понимания. Показалось, что кто-то дёрнул верёвочку светильника, и в мальчишке загорелся свет. Знакомый Гарри профессор Люпин превосходно владел собой, а сейчас же перед ним был неуверенный, испуганный ребёнок. В полном отрыве от сверстников выращенный отцом-охотником в глуши леса. Он так боялся сойтись с кем-то близко, но в то же время безумно, до отчаяния хотел найти хотя бы кого-нибудь, с кем можно подружиться. Даже невзирая на строгие запреты отца. «Дух Рождества, пожалуйста, если ты существуешь, пусть у меня появится кто-нибудь, кто бы захотел подружиться со мной. Хоть кто-нибудь. Ты же существуешь, я точно знаю». И вот он — шанс мальчика-волчонка. Весь его вид говорил о том, как мучительно мечется его душа, никак не в силах превозмочь себя, пока, наконец, не решается: — Тогда точно расскажу профессору МакГонагалл, — и улыбается. А улыбка чистая и до влаги в уголках глаз счастливая. Гарри смаргивает, осознавая, почему Люпин будет так дорожить друзьями, почему станет закрывать глаза на все безумства. — Залез-таки под шкуру, — Джеймс самодовольно поднимает брови и складывает руки на груди. — Даже не я, а мы все залезли. Сириус ухмыляется Джеймсу и протягивает Ремусу раскрытую ладонь: — Теперь ты участник закрытого клуба Исследователей Хогвартса. Обратно билетов нет. *** Серый камень не так-то легко было сдвинуть с места. Он упорно не желал поддаваться, точно его кто приклеил на самом верху заснеженного утёса. Гарри бросил попытки сдвинуть его и выдохнул. Метель за последние минуты люто ужесточилась: ветер не просто рвал и метал, с разбегу ударяясь о грудь старого утёса, он теперь жалобно завывал, решив разбавить своё ледяное дыхание снегом. Поттер запрокинул голову и в который раз почувствовал злость на правило, запрещающее трансгрессию в пределах Хогвартса и его окрестностях. Камень такой маленький, а упёртый, как горный баран. И почему Кингсли вздумал поручить это задание именно сейчас, а самое главное: зачем он сам сорвался, не обдумав действия и не захватив ничего дельного с собой? Вот был бы сейчас под рукой какой-нибудь особенный всеподнимающий рычаг, как у ликвидаторов магический последствий. Молодой мракоборец сунул руку в волосы и взлохматил их, вытряхивая мокрые белые хлопья. Нужно изучить серый камень лучше. Тот, кто спрятал под ним тёмный артефакт — свиток с тайным заклинанием, наверняка не так прост. Какие же защитные чары тут применены? Гарри провел ладонью по шероховатой поверхности, смахивая налипающий снег. Пальцы натыкались на чересчур одинаковые сколы, похожие на шифровку. Когда камень был чист, а очки на носу поправлены, Гарри не оставалось ничего, кроме, как в немом шоке уставится на надпись, выполненную обыкновенными английскими буквами: «Какая тварь сидела в углу моего кабинета, когда Гарри Поттер впервые вошёл туда?» *** —Вы точно хорошо себя чувствуете? Сможете сами идти? Ремус Люпин твёрдо кивает, хотя Гарри уверен, что чувствует он себя далеко не хорошо. В отблесках жёлтых свечей мальчик, лежащий на светлых простынях в Больничном крыле, казался полупрозрачным, а тени под глазами и того превращали его в тяжелобольного. Ликантропия — неизлечимая болезнь и участь, ужасающая последствиями. И как маленький ребёнок научился с ней справляться — Гарри не мог даже представить. Мадам Помфри понимающе улыбается Люпину и подаёт тёплые вещи. — Тогда нельзя терять время, идёмте. Мне помочь вам одеться? — участливо интересуется медсестра, и в её словах нет пренебрежения. Только искреннее намерение. Но мальчик чуть хмурит брови и качает головой. Молча принимается надевать куртку и тёплые брюки прямо поверх больничной рубашки. Зашнуровав ботинки, произносит короткое: — Я готов. Мадам Помфри ведёт Люпина по спящему ночному замку, чуть шаркая длинными полами зимней мантии по коврам в коридорах. Постоянно смотрит по сторонам и велит быть тихим. Но Ремус и без того бесшумно следует за медсестрой, как бледное приведение в отсветах яркой луны. У Гремучей ивы, она произносит заклинание и увлекает мальчика в земляной потайной лаз. Ожидая, пока они сойдут по ступеням до конца, Гарри улавливает сзади скрип блестящего на морозе снега и резко озирается. Никого. Но ведь эти звуки неспроста — иначе, зачем он здесь. Прищурившись, чтобы пристальнее всмотреться в тени деревьев и ничего там не обнаружить, он всё же спускается вниз. По дороге ему попадается возвращающаяся в замок мадам Помфри, слышится звук затвора, и Гарри чуть вздрагивает, будто она действительно могла запереть его тут с оборотнем. Выдохнув глупый страх, он решает поспешить, не то может пропустить что-то важное. Сейчас туннель выглядел чище и светлее, чем в тот раз, когда они с Гермионой были тут впервые. Лестница в Воющую Хижину почти не скрипела, но вдруг, как разряд молнии, мерзкий холодок быстро пробегает по спине: он услышал полный боли стон прямо за косяком плотно затворённой, обитой сталью двери. — Что?! Что ты здесь делаешь?! — с бешеными глазами вскрикивает забившийся в угол, трясущийся, словно от дикого холода, Ремус. Гарри прошибает холодный пот, но он мгновенно размыкает вмиг ставшие сухими губы, чтобы… чтобы что? — Уходи отсюда скорее! Слышишь? Беги, пожалуйста, — голос мальчишки срывается от ужаса, а слёзы раздирают горло неверием. Он закрывает лицо ладонями, стараясь унять дрожь. — Джеймс, беги! От резкого разворота что-то стреляет в пояснице, но это, конечно, не по-настоящему, это лишь проекция, поэтому Гарри проигнорировал боль и во все глаза уставился на своего отца, держащего в руках мантию-невидимку. «Скрип шагов на снегу». — Рем, я… я… Чем помочь? — Ты с ума сошёл! Совершенно спятил! — кричит Люпин. — Как ты попал сюда? Неважно. Просто убегай, пока… пока я ещё в себе. — Я прошёл за вами по туннелю, — обыденно, будто они разговаривают на переменке, отвечает Джеймс. — Там сучок на дереве, и Пит, он разгадал его загадку. А ты..? Неужели Сириус был прав? — спрашивает он уже осторожнее. Люпин жмурится, и из глаз брызгают слёзы. Конечно, они узнали, они всё узнали. Как же теперь, что будет с ним дальше? — Умоляю, я не хочу тебе навредить, — тихо, не раскрывая глаз, убеждает Ремус. — Уходи отсюда, пока не началось. Я прошу тебя, Джеймс! Гарри перебегает взглядом от одного к другому, и сердце у него сжимается от тревоги и волнения. Отцу что, ни капельки не страшно? Невероятно. — Рем, я же твой друг и хочу помочь, — уверенно говорит Джеймс, непонимающе сведя брови. — Тут дверь крепкая. И не считаю… — Да как ты не понимаешь?! Чем помочь, какой к чертям друг?! Я убью тебя, если волк вырвется! Я его не удержу, это невозможно! — он бросается к решётчатой двери, горящими жёлтыми глазами впериваясь в карие глаза напротив, но Джеймс не пугается и не отшатывается. — Умоляю, если ты правда считаешь… считал меня другом. Я не хочу, чтоб ты видел это, чтоб пострадал. — Что значит «считал»? — возмущённо фыркает Джеймс. — Ты мой друг. Как я тебя одного тут оставлю? Ремус поражённо застывает, дыхание рваными клочками выпрыгивает у него изо рта, а пальцы бездумно сжимают прутья. — Тогда уйди. Ради нашей дружбы уйди, Джеймс. Джеймс поражённо отводит глаза и сжимает губы, чтобы удержать очередное безумное убеждение. Здравый смысл побеждает. — Ладно, — нехотя сдаётся он. — С тобой точно всё будет нормально? Люпина пронзает судорога, вынуждая свалиться на пыльный пол, сжимаясь в клубочек. — Ремус!? Гарри сам сбивается с дыхания: прежде ничего подобного наблюдать ему не доводилось. А он видел разное. — Нормально, Джим, это…, — он сбивается, путаясь в словах и мыслях. Джеймс с нечитаемым лицом смотрит, как выворачиваются его руки, словно удлиняясь, выламываясь под невозможными углами; слышит, как мокро хрустят суставы и скрипят зубы. Ремус до белых кругов под веками сжимает их, чтобы не закричать, а когда острый приступ спадает, из последних сил шепчет: — Это нормально. Поговорим позже. Я сейчас не могу, ты же видишь, — он нервно выдыхает, безумно улыбаясь и надеясь, что Джеймса здесь уже след простыл. *** Под вечер замок Хогвартс всегда окрашивается чернильно-синими тенями таинственности. Гулять под его древними, как само мироздание, сводами — ничем не передаваемое чувство принадлежности к его тайне и его истории. Кажется, уже находясь здесь, становишься кем-то больше, чем просто волшебником. Ты остаёшься камешком в стене, или сквозняком в гобелене. Дышишь воздухом, перемешанным с мёрзлыми озёрными водорослями и малахитовой хвоёй, а перед глазами — живые золотые огни окон Большого зала. Сириус был прав. Нельзя забыть тот момент, когда впервые входишь в эти двери. *** Последнее, что удерживается на обрывках сознания — это то, что хочется почему-то зло и бессильно рассмеяться. Всегда ли такая реакция на то, когда жизнь обрывается? Страшно, если да. Гарри цепенеет: возможно ли вложить в воспоминания свои ощущения или даже мысли? Что ж, Ремусу Люпину удалось. Во рту мертвецки сухо, как и у самого Ремуса, который снова лежит на кровати в лазарете, перекинув через живот забинтованную руку и смотря пустыми, но уже человеческими тёпло-карими глазами в потолок. Губы у него растрескались в кровь. Ему ничего не хочется, разве что воды, но протягивать руку за стаканом он отчего-то не хочет. Мальчишка разбит: он теперь опять останется один, ведь кто же в здравом уме станет с ним водиться. Вдруг щёлкает задвижка на двери. Ремус вздрагивает и тут же смыкает глаза, притворяясь спящим. Гарри отходит от него, чтобы заглянуть за широкую ширму, закрывающую Люпина от случайных глаз. И сразу же натыкается на взволнованное лицо своего двенадцатилетнего отца. Он задумчиво поправляет очки и уверенно усаживается на кровать, заглядывает в бледное, но уже розовеющее лицо, потом переводит взгляд на раненую руку и морщится. — Эй, Рем, — тихо зовёт Джеймс. — Я же знаю, что ты не спишь. Нельзя в конце концов спать три дня подряд, иногда надо же и просыпаться, ну, чтобы поесть хотя бы. Хочешь есть? Я притащил твои любимые шоколадные конфеты. Это ничего, что ты сперва их съешь, а потом уже обеденный суп. Я сам сто раз так делал, когда болел. Ничего не случилось. Рем? Люпин молчал, успешно имитируя крепкий сон. — Ну, тогда сам сейчас их съем, — Джеймс громко зашуршал обёрткой. — Видишь? Ни одной не останется. М-м-м, с фундуком, Рем, ты всё проспишь. — Он специально долго чавкал, чтобы заставить отозваться. — Зачем ты пришёл, Джим? — тихо поинтересовался Ремус, приоткрыв правый глаз. — И ты не любишь такие сладости. Джеймс просиял и тут же схватил его за плечи, обнимая. — Чертяка, напугал меня. Три дня! Мы думали, ты серьёзно заболел. — Я и так серьёзно болен, — с удивлением от объятий ответил Люпин. — Это чем? Рука, да? — Ты знаешь. Вы все знаете, — он зажмурился и поспешно вывернулся из рук друга. — И… как давно догадались? Джеймс вздохнул и переложил мешок со сладостями на тумбочку. — Это Сириус. Спроси у него сам, — после его слов из-за ширмы вышел хмурый Сириус, а за ним прошагал растерянный Питер. Люпин в страхе взглянул в холодное лицо Блэка, в его сверкнувшие настороженностью синие глаза и тяжело сглотнул колючий комок, карябающий своими сколами горло. Легче не стало — комок встал поперёк груди, мешая свободно дышать. Гарри чувствовал это так же ясно, как свои онемевшие вмиг пальцы. — Твои два и два было не так легко сложить, но и мы далеко не дураки, Люпин, — проговорил Сириус, скрещивая руки на груди. — Постоянно пропадаешь, болеешь с удивительной частотой, отговорки странные. И мама, которую постоянно надо проведывать в учебное время. Только вот у тебя нет мамы. — После этих слов Ремус подозрительно шмыгнул носом, и Сириус на мгновение запнулся. — Почему ты нам не сказал? — Думаю, ты знаешь ответ и без меня. Я потому и не хотел сходиться с вами. Мне нельзя. — Нельзя чего? — сухо спросил Сириус. — Заводить друзей. Понятно же. — Почему это? — не понял Джеймс. — Потому что никто не станет дружить с оборотнем. Это опасно, и … и мне нельзя раскрываться ни перед кем, иначе прощай Хогвартс, — Ремус совсем сник, в полной мере осознавая своё положение. Его карамельные глаза покраснели и заблестели, намочив ресницы. — Глупые предрассудки, — разозлился Джеймс, — какая опасность от тебя исходит сейчас? Да никакой: бледный, уставший и правая рука повреждена. Питер взволнованно кивнул, соглашаясь. — Ты же очень спокойный. И добрый. — Пит прав, — внезапно сказал Сириус. Ремус даже вновь поднял на них полные слёз глаза. — Ни разу не видел, чтобы ты сотворил какую-нибудь гадкую подлость. Чем дальше, тем больше открывалось. Гарри просто смотрел, смотрел в лица этих детей, и не видел неприятия или злобной насмешки. Даже Сириус лишь казался равнодушным и отстранённым, на деле же в упрямо сжатых губах угадывалась нешуточная тревога. Некоторое время они молчали, не смотря друг на друга. — Ребята, — сбивчиво начал Люпин. — Пожалуйста, послушайте. Я хочу вам предложить кое-что. Давайте так: я никогда в жизни не подойду к вам и ни в чём не упрекну, никоим образом не помешаю жить. Вам ничего не грозит, а на время полнолуний я всегда надёжно заперт. Вы меня рядом вообще не будете замечать, словно я бестелесный призрак, клянусь. Но только не рассказывайте никому, — и уже тише, на самом кончике дыхания от сдавившего грудь комка: — Пожалуйста. Хогвартс — единственный шанс стать нормальным. Питер в немом шоке приоткрыл тонкие губы. Сириус молча и дико уставился на него, и только Джеймс не выдержал: — Ты в своём уме вообще!? Люпин съёжился, и слёзы всё-таки брызнули из опухших, воспалённых глаз. — Эй, Рем, я не о том, ты чего, — миг — и Джеймс уже снова сжимает его в цепких объятиях — не вырваться. Прижимает лоб к его лбу. — Совсем не о том. — Он о том, какой ты идиот, — безэмоционально пояснил Сириус и вдруг улыбнулся, но не просто губами, а ещё и глазами. С блеском и чем-то ещё. Гарри назвал бы это готовностью заложить собственную голову, если того потребует Джеймс. Но сейчас Сириус делает это для Люпина. — Мы никому никогда не расскажем. Мы же друзья. Люпин молчал, беззвучно трясясь в руках Джеймса от несдерживаемого плача. Так тихо плакать — очень сложно, Гарри знал это слишком хорошо. Хотелось тоже утешить его. — Вы… вы всё ещё мои друзья?— срывающимся голосом спросил Люпин. — Я же…, — он запнулся на вдохе, — я же не человек. — Ага, и кто же? Человек. Но тут даже другое важнее. Друзья — это не только смех и шутки, Рем. Так папа сказал. А ещё он сказал, чтобы я выбирал их с умом. Я тогда не понял, что он имел в виду, а сейчас дошло. Это Сириус. И Питер. И это ты. Я не зря шёл за тобой в то подземелье, ведь хотел убедиться, что ты — это ты. Так и есть. Ты гнал меня оттуда, превозмогая себя. Боялся за меня. Это дружба. Ставить не себя на первое место, а друга. Плевать я хотел с Астрономической башни, что ты оборотень. — Мне тоже всё равно, — твёрдо откликнулся Петтигрю, усаживаясь рядом и осторожно кладя чуть подрагивающую ладошку на его плечо. — Ты столько помогал мне с домашкой. — А я считаю, что ты крут, и это сильно, — сказал Сириус, заваливая руку поверх их сцепленных вокруг плеч Люпина рук. — Так долго терпеть Поттера, особенно если он несёт лютейший бред, а у тебя задница стремительно покрывается шерстью. Кстати, какого цвета шерсть? Только не говори, что чёрная. Ремус хохотнул через слёзы. — Знаешь, что, Джим? — наконец заговорил Ремус, чувствуя, как комок в груди растворяется, будто заколдованный их словами. — Я спасал не только твою бестолковую голову, но и свою совесть. Как бы мы жили без твоих дурных выходок, если б я перекусил твоими очками? Мальчишки, не разрывая кольца рук, звонко рассмеялись. *** — Мистер Поттер, меня не уведомили о Вашем прибытии, — строго произнесла директриса. — Но я рада видеть Вас в Хогвартсе. Гарри учтиво кивнул и улыбнулся. — Прошу прощения, профессор. Я сам не знал, что загляну в школу на рождественский огонёк. — Действительно, ужин. Сейчас я спешу, меня уже ждут в Большом зале, а я, как Вы знаете, не допускаю непунктуальности. Отужинаете с нами? — вежливо спросила МакГонагалл, расправляя складку на своей и без того безупречной изумрудной мантии. — Не могу, профессор. Я по другому делу. — И оно ни в коем случае не ждёт отлагательств, как я понимаю? — выгнула тонкую бровь женщина. — Вы всегда впопыхах, Поттер. Нужно иногда останавливаться. Гарри улыбнулся шире, скрывая за этим понимание того, как она права. — Точно, профессор. Не сочтите за грубость, но мне жизненно необходим Омут Памяти. Сегодня вечером был найден любопытный артефакт, содержащий воспоминания. Срочно нужно убедиться в том, что это глупая шутка, и закончить рабочий день. Меня ждут дома. Минерва на секунду задумалась, после чего утвердительно кивнула. — Всё необходимое Вы обнаружите в моём кабинете, Поттер. Пароль, думаю, подберёте сами. Как себя чувствует Джиневра? — Всё прекрасно, спасибо, — ответил Гарри, изо всех сил надеясь, что директриса не заметит фальшивых нот в его словах. — Уже вот-вот. Со дня на день. Губы МакГонагалл сами собой сложились в аккуратную букву «о». И тут же распрямились в добрую, но немного подозревающую улыбку. Она вообще была из тех женщин, кого возраст удивительно красил, лишь расставляя акценты на важных мелочах, таких, как властный изгиб брови или хитрые морщинки у губ. — Чего же Вы ещё здесь, Поттер? Поспешите в мой кабинет и нигде не задерживайтесь. *** Вообще ночёвка в лесу — идея Сириуса. И всё бы ничего, только Питеру страшно. Совсем капельку, как он уверяет друзей. — Брось, Пит, ночь потрясающая. Когда ещё такая будет? — Не знаю, Джеймс, может, завтра? — иронично спрашивает Ремус, отламывая кусочек вишнёвого пирога и засовывая его в рот. — Зануда. Дай мне пирога. Ночь действительно стояла волшебная. Раскрашенная пастельными оттенками от бледно-голубого в самом сердце Млечного пути до иссиня-чёрного у кромок сосновых вершин, что на окраине леса. Летняя, мягкая, даже шёлковая под их босыми ногами, ночь. Это воспоминание было особенным — в нём были запахи. Гарри не помнил, чтобы в предыдущих они присутствовали. Или же он просто не обратил должного внимания. Тем не менее, пахло сырой озёрной водой и свежим ветерком, трепавшим расстёгнутые рубашки и взлохмаченные волосы. Пахло удивительной лёгкостью, какой не было прежде в душе владельца воспоминания. Повсюду мигали круглые спинки светлячков и шуршали крылья летучих мышей. Было тихо, мальчишки молча лежали кучей в траве, и лишь стрёкот кузнечиков и редкое уханье филина нарушало эту природную гармонию. Гарри усаживается к ним в траву и прикрывает глаза, подставляя лицо летнему ветру, по которому уже успел соскучиться за эту долгую зиму. — Парни, гляньте, какое небо! — восхищение в голосе Джеймса звенит летними колокольчиками — искренне и чисто. Гарри вместе с ними запрокидывает голову и обводит глазами широкую дугу Млечного Пути. — Небо как небо, — лениво отзывается Сириус. — Что особенного? — Звёзд много насыпано, прямо как драгоценностей. — А-а-а, — глубокомысленно тянет Блэк. — Ты прав. — Тебе не нравится, Сириус? — удивляется Питер. — Не особо. Меня заставляли учить почти всё чёртовы названия, а потом гоняли по атласам, словно боялись, что забуду имечко какого-нибудь троюродного деда по материнской линии, или даже по отцовской — разницы мало, и опозорюсь на приёме, — кривятся аристократические черты уже почти совсем взрослого лица. Джеймс приподнимается на локте и вперивается прищуренными глазами в профиль Сириуса. — Что же, не любишь общаться с родственниками? — подозрительно трёт он подбородок. — Ненавижу. — И со мной тогда? — А ты тут с какого бока припёка? — недоумевает Блэк, тоже привстав. — Ну как, мы же с тобой тоже какие-то там родственники, отдалённые дядьки-племянники. Моя мама в девичестве носила твою фамилию. — О, — задумчиво отзывается Сириус. — Не знал, хотя, может и знал, но забыл. Что ж, я рад такому открытию, — криво улыбается он уголком губ. — Рад, что появился новый родственник, чтоб и с ним возненавидеть общаться? — смешливо подкалывает Ремус. — Ну, ты сравнил, конечно, Рем, — фыркает Блэк в лицо пёстрому небу. — Где Поттер и где они все. Я бы, ни разу не думая, обменял всю эту звёздную ораву на одного такого брата, как любой из вас. — У тебя уже есть брат, — с горечью замечает Питер, потирая нос и посматривая на остатки пирога, будто боясь взять последний кусок. — Ага, есть, как же! Маменькин слизеринский подлиза, — со злобой и долей обиды хмыкает Сириус, и Гарри остро вспоминает его младшего брата Регулуса, кошмарно погибшего в девятнадцать. Как много ужасных противоречивых событий впереди, и как мало Сириус будет о них знать. — Я и без всяких обменов готов быть вашим братом, — легко, но твёрдо бросил Джеймс. — Всегда мечтал о родных братьях. Не повезло обзавестись по крови, так пусть хоть будут по духу. Питер завозился, переворачиваясь на живот, словно занервничал. — Правда? — радостно переспрашивает он, влажно блестя немного выпуклыми голубыми глазами. — Правда. Сириус закидывает руки за голову и расслабленно улыбается. Ремус судорожно выдыхает, но всё же задаёт мучающий его вопрос: — И даже моим? — голос всё-таки едва заметно дрогнул, но никто не обратил на такой пустяк внимание. Джеймса больше волновала его неуверенность. — Опять ты начинаешь, — с обидой на дне глаз замечает он. — Прекращай это уже. Снова решил воззвать к нашей совести? Не выйдет. Мы всё обсудили. Начинаем усиленно практиковаться с начала четвёртого курса. — Да нет, просто подумал, что раз ты так говоришь о братьях и всё такое, значит моё мнение для тебя не пустое, — Гарри услышал цоканье языка Джеймса и даже, кажется, звук закатывания глаз Сириуса. — И я всё ещё против риска. Анимагия — это вам не шары с водой под потолком и не синяя краска в стиральном порошке. Это опасно. — Мы всё продумали, кучу книг прочитали, — возмущается Сириус, подскакивая, — и ты решил так запросто всё обесценить! Это не опасно, это эгоистично — закрываться в себе и тянуть эту лямку в одиночку, будто мы не способны ни на что, кроме приколов над Филчем. Питер испуганно мечется от Ремуса к Сириусу и Джеймсу, словно не знает, кого поддержать. И Гарри даже может его понять. Не до конца ясно — что хуже: постыдный страх и сомнение в друзьях или вопиющее в своём безрассудстве желание отличиться. Джеймс стискивает кулаки и встаёт на ноги, увлекая за собой Люпина.Потом он обхватывает его за плечи и, глядя прямо в глаза, очень серьёзно и раздельно произносит: — Рем, я тебе клянусь, что доведу начатое до финишной черты, и ничего плохого ни с одним из нас не произойдёт. Сириус мгновенно подтверждает его слова: — Оборотни не опасны для животных, ты же сам говорил. Проведённые опыты изложены в пяти книжках, авторы которых настоящие авторитеты в изучении ликантропии, — он стоял рядом, позади Джеймса. — Я доверяю Джиму на все сто, он спец в трансфигурации, и если он сказал, что всё получится, то так оно и будет. — Я тоже согласен с Джеймсом, Ремус, — простодушно изрёк Питер, наблюдавший за ними снизу вверх. — Хочешь… хочешь, мы все клятвы дадим? Ну, что будем аккуратны, — неуверенно предложил он, поспешно вскакивая на ноги. Гарри отчётливо уловил его желание внести свою лепту в общее дело, показаться значимым там, где всё непременно разрешат без него. Словно лишний кусочек пазла, как его не крути, как не подставляй, а он пространство до конца не заполняет. Ему было даже жаль Петтигрю сейчас, ведь он старался быть нужным. И Гарри вопреки всему, не может не замечать раздражение Сириуса или снисхождение во взгляде Ремуса всякий раз, стоит Питеру сказать что-нибудь невпопад. — Точно, — так громко всполошился Джеймс, так ярко блеснув огнём нетерпения в глазах, что Питер подпрыгнул. А Гарри удивился. — Принесём клятвы, чтобы ты не боялся. Идёт? — Ребят, вы полные психи. Совершенные безумцы, — устало возразил Люпин, махнув рукой. Было заметно, как он тяжело, но верно уступал. — Ты не веришь в нас? — Сириус вызывающе вскинул голову. — Лучше сразу скажи, чтоб не пришлось потом мучиться. — Чем мучиться? — Позором. — Верно, — поддакнул Джеймс. — Позором, что связался с неудачниками. — Вы не проймёте меня вашими фокусами, парни. Только не меня, — не уступал Люпин. Но потом неожиданно для Гарри добавил: — Нужно что-то острое. — З-зачем? — запнулся Питер. — Дадите мне кровавую клятву, — спокойно пояснил Ремус, сложив руки перед собой. — И на моих условиях. Так я смогу контролировать ваши полоумные выходки. — О, вот и он, — хрипло рассмеялся Сириус. — Наш кровожадный волк. Я согласен.— И они с Джеймсом заговорщицки переглянулись. Питера спрашивать никто, кажется, не спешил. Гарри оторопело разглядывал горящие безумной решимостью лица отца и Сириуса. Потом уверился в правильности решения и Петтигрю, очевидно, собрав волю в кулак. Они все выглядели готовыми по-настоящему рискнуть жизнями ради Люпина, разрезав ладошки и перемешав перед его обескураженным лицом в синеве ночи чёрно-багровые потёки крови. *** Кабинет директрисы встретил Гарри привычным тёплым светом десятков свечей и мерным постукиванием множества магических приборов. Ничего не изменилось. Даже пароль Снейпа остался нетронутым. Видимо, это какой-то своеобразный знак уважения профессора МакГонагалл. Портреты бывших директоров сладко посапывали в богатых рамах, не обращая внимания на не подходящий для сна предзакатный час. Так даже лучше, рассудил Гарри, никто не помешает управиться поскорее с этой злой насмешкой судьбы. Ну не может эта скляночка с мерцающим внутри бело-голубым сгустком воспоминаний принадлежать Люпину. Хотя вот бумага точно подписано его почерком. Столько лет прошло, почему вдруг сейчас? И кто это устроил? Он сломал печать на письме. *** — Ты же обещал, чёрт возьми! Ты клялся мне! Гарри так резко провалился сквозь летнюю лесную траву прямиком в гриффиндорскую спальню, что его даже замутило. Образ комнаты ещё дорисовывался, обозначаясь чёрными всполохами, но звуки уже были здесь. Наполняли собой пространство целиком, не минуя ни сантиметра. Кругом стояла темнота, и только из одного угла лился голубой свет «люмоса». Люпин, изрядно вытянувшийся и взъерошенный, будто прошло много времени после той ночи в лесу, одетый в полосатую пижаму, истошно паниковал, схватив кого-то за руки и умоляя немедленно что-то прекратить. Подобравшись поближе, Гарри с ужасом узнал в странной мешанине алых оттенков и изорванных мокрых лоскутов, непонятных, дрожащих изгибах своего отца. Он с трудом сглотнул и покачнулся, в надежде прислонился к столбу полога, но тот лишь равнодушно пропустил его бестелесное существо сквозь себя, как сквозь сито. — Джим, слышишь?! Джим, перестань, прекрати это! Джеймс! — Ремус в не меньшем ужасе, хватал друга за щёки, шею и плечи, стараясь привести в чувство. А руки не слушались, скользили и срывались в липком, густом, багровом. То, что Гарри принял за клочки мокрой красной тряпки, оказалось кожей. Самой настоящей кожей, распоротой острыми, как острия ножей, оленьими рогами, прорезавшимися прямо из человеческой головы, сквозь чёрные вьющиеся волосы. Рога и сами были покрыты молодой кожицей, треснувшей и изорвавшейся, обнажавшей под собой коричневую кость. Волосы насквозь пропитались густой кровью и слипались на висках и лбу. Откуда её столько — подумать было страшно. Ветвистые, хоть и не слишком большие рога, сплошь были покрыты кровавыми лохмотьями. Джеймс тяжело дышал ртом, урывками хватая воздух. Глаза он плотно зажмурил, и, кажется, совсем не слышал Люпина. Наверняка болевой шок. — Сириус! — яростно позвал Ремус, хотя Блэк уже подлетел и упал перед Джеймсом на колени. — Помоги мне, Сириус! Надо что-то делать, не то он истечёт кровью! — Поттер!! Я запрещаю тебе, ты слышал меня, олень!? — закричал тот, схватив палочку. — Что мне делать?! Что, делать, Ремус?! Я не дам ему умереть! Питер стоял рядом, зажимая рот ладошкой, и смотрел ошалевшими, испуганными глазами-блюдцами, из которых крупными каплями текли слёзы. — Останови их, они всё ещё растут! — Но как?! Я не знаю заклинание! Что он вытворил?! — Я услышал, как он застонал, и сразу соскочил. Увидел его уже таким. А я говорил вам, но вы не слушали! — надрывался Люпин, удерживая дрожащего, как в лихорадке, бессознательного Джеймса. — Он что, теперь умрёт?! — со слезами в голосе всхлипнул Питер. — Умрёт? — Заткнись, дурак! — с безумными, невменяемыми глазами рявкнул Блэк, откидывая одеяло в сторону и подхватывая с заляпанных простыней дрожащего Джеймса. — Помоги лучше — поддержи его голову, она слишком тяжёлая, и я боюсь, что оторвётся, — сказал он так жёстко, что у Питера подкосились от страха ноги. — Нам надо в Крыло. Мы сами ничего не сделаем. Рем, беги вперёд, разбуди мадам Помфри. Шевелитесь! Гарри знал, что всё как-то образуется, что с отцом всё будет хорошо, но не переживать не мог. Он рванулся было за ними, но обстановка стремительно переменилась, чёрные кляксы высветлились, обнаруживая под собой солнечный осенний день, всеми красками льющийся в окна Больничного Крыла. Снова в нос ударили запахи. Экстракт бадьяна и свежие бинты. Он нашёл себя задыхающимся от волнения в толпе ребят, облачённых в ало-золотую форму для квиддича. Все они столпились громким шумом вокруг кровати, на которой восседал в переплёте подушек и всевозможных подарков из «Сладкого королевства» лучезарно улыбающийся Джеймс. Здоровый и весёлый, словно не умирал мгновение назад. Никаких острых кровавых рогов и порванной кожи. Голова была забинтована, но из-под белых стыков нагло торчали непослушные пряди чёрных волос. — Как же так-то, а, Поттер? На кого ты нас покинул? — подавленно, но дурашливо спрашивал здоровенный парень во вратарской амуниции. — Как мы сегодня без нашего ловца? — Нет, капитан, лучше спроси, как его угораздило, — буркнула девчонка с высоким рыжим хвостом. — Что нужно делать, чтобы посреди ночи голову пробить изнутри? Стоять на ней? Гарри почувствовал прилив тепла в сердце и захотел рассмотреть её лицо, но она стояла полубоком, и её заслоняла другая девчонка. — О, мой нежный ангел, загляни как-нибудь, и я покажу, что надо делать, — тут же отозвался Джеймс. Гриффиндорцы разразились дружным хохотом, а девчонка резко повернулась, взметнув длинными волосами, и яростно сощурилась на него зелёными глазищами. — Спасибо, но я обойдусь, — хмыкнула она, схватив рядом стоящую девчонку за руку и увлекая к выходу.— Пойдём на стадион, Алиса, не то все хорошие места займут. — Куда же ты? — с придыханием приложил Джеймс руку тыльной стороной ко лбу. — Я же умру тут без тебя. Гарри, вопреки всему, усмехнулся. Отчего-то наблюдать за ними сейчас было весело,не то, что парой минут назад. Джеймс вёл себя не настолько ужасно, по-идиотски и картинно — да, но не со злостной глумливостью. А той лютой ненависти в матери, какая была на озере в воспоминании Снейпа, он не чувствовал в её взгляде. Всё-таки она пришла к нему в Крыло. Неужели ненависть ожидает впереди? — Поделом, — равнодушно бросила рыжая. — Сегодня квиддич, и не стоит прохлаждаться, как некоторые. Двое огненно-рыжих близнецов, удивительно и до боли в сердце напоминающих Фреда и Джорджа, поддержали её. Пожав Джеймсу руку, они последовали за Лили и её подругой. Так удалились почти вся команда и, наверное, большая часть факультета, навещавшая Джеймса перед игрой. Остались только Мародёры и светловолосая девочка в форме. — Выздоравливай, Поттер, — ободряюще улыбнулась она и обняла его. — Эх, растрепала бы волосы на удачу, но ты сам виноват. Неужели правда рога выросли? — Прости, Марлин, — поморщился Джеймс, не отвечая на вопрос. — Но я верю в тебя и без архаичных ритуалов, не посрами львиную честь и гордость. Поймай золотого поганца. «Марлин? Марлин МакКинон? И она тут, с ними…» — Ничего не обещаю, но постараюсь, — она встала, беря в руки метлу. — Я охотницей хочу быть, а ловец — это у нас ты. — Будешь, МакКинон, я обещаю. Она серьёзно кивнула и развернулась, явно спеша догнать команду. — Марлин? А не замолвишь словечко по-братски? Пожалуйста, — умоляюще протянул Джеймс, складывая руки в просящем жесте. Сириус фыркнул от смеха, переглянувшись с Ремусом. — Я Эванс такие стишки написал — обомлеешь. — Опять? — Марлин тоже рассмеялась, напомнив луч солнца в пасмурный день. — Не опять. Снова, МакКинон. Снова, — тяжко вздохнул Сириус. *** «Здравствуй, дорогой Гарри. Не могу знать, но могу лишь верить, что рано или поздно, но тебе в руки попадёт это небольшое послание. Помнишь ты, или позабыл, было время, когда тебя очень волновала неоднозначность личности твоего отца. Ты считал его героем, потом плохое воспоминание Северуса Снейпа, свидетелем которого ты внезапно стал, смутило мысли и перепутало все карты. Сириус уверен, что мы хорошо прояснили ситуацию касательно Лили. Однако мне не дано такой уверенности. Я долго думал об этом, и решил, что не могу оставить эти перепутанные карты, как они упали по воле череды событий. Северус Снейп, несомненно, сыграл свою роль в истории становления личности Джеймса. Но не суди автора лишь по его ранним произведениям. Мир не поделён на чёрное и белое. Твой отец был моим лучшим другом, человеком, изменившим мои представления о мире и людях вокруг, и это не просто громкие слова от старого потрёпанного оборотня, которого когда-то пожалела пара мальчишек. Эти мальчишки спасли его. Подарили такое, о чём не каждый может и мечтать. Уверенность и потребность в себе. Я чувствовал, что нужен им так же сильно, как и они мне. И именно Джеймс был тем, кто первым протянул руку отщепенцу, тому, на кого уважаемый себя волшебник побрезговал и взглянуть. Джеймс Поттер спас меня. А я в свою очередь — помог ему.» *** — Как же я его ненавижу! Ты бы знал, Лунатик! О, тебя бы разорвало, ведь у волков такие чувства усилены! На куски готов порвать! Знать бы, что этот занюханный змеёныш только наколдовал… чёрт, никак не останавливается. Джеймс метался по комнате, как свирепый ветер, снося с полок учебники. Он был взъерошеннее обычного: галстук криво свисал слева, рубашка заляпано красовалась кровью и землёй, волосы были растрёпаны, щёки алели гневным румянцем, очков не было, а в глазах стояла страшная решимость, превращая их в два тлеющих чёрных угля. Гарри не успел удивиться смене приятной обстановки лазарета на новую, крайне напряжённую, как заметил на щеке отца длинную глубокую царапину. Из неё обильно сочилась яркая кровь, и Джеймс отрешённо, почти бездумно прижимал к ней белый лоскут. — Надо показать рану мадам Помфри, — заметил сидящий на кровати встревоженный Люпин. — Не нравится она мне. — И это всё, что ты можешь сказать?! — Я могу ещё добавить, что это точно что-то из тёмной магии. Ни одни из чар заживления не сработали. — Ты издеваешься, Лунатик? Снейп выкинул то, что навсегда поставит точку в их с Эванс мутной дружбе, а ты про царапинки! — злился Джеймс. — Где там носит Пита с Сириусом!? — А чего ты хочешь от меня, Джим? — прищурился Люпин, подбирая с пола увесистую «Историю квиддича в Великобритании». — Ты уже достаточно сделал сегодня. — О чём ты? — поморщился Джеймс, крепче прижимая ткань. — Об Эванс? Так я задолбался ждать непонятно чего! План Бродяги не работает — ей параллельны мои прогулки с другими девчонками, она не выказывает никаких эмоций. Ноль, понимаешь? Понимаешь прекрасно. Я устал. — Так зачем снова начал? Зачем вы снова полезли задирать его? Сегодня он точно ничего не сделал. — Я… — Джеймс тяжело вздохнул и опустился рядом с Ремусом. — Я не могу иначе. Будто кто когтями выскребает нутро. Меня это уничтожает, — успокоившись, признался он. — Что уничтожает? — аккуратно спросил Люпин, вертя в руках книгу и поглаживая выпуклые буквы заглавия. — Я люблю её, Рем. Он выглядел таким несчастным, что Гарри невольно проникся горечью этих слов и сквозящим в воздухе неразделённым безответным чувством. — Любишь и потому кидаешься на Снейпа? Он-то тут при чём? — С ним она приветлива, ему она улыбается. Так и чем он лучше? Скользкий тип с замашками в чёрную магию. Да ты сам всё знаешь, — устало выдохнул Джеймс и прикрыл глаза: кровь никак не хотела прекращать литься, уже окончательно пропитав плотный лоскут. — Это не повод, — возразил Люпин. — И нападки на её друга точно не помогут. Ты просто его ненавидишь за то, что он близок ей, и не делаешь ничего путного, чтобы самому сблизиться с ней. Только отталкиваешь, разве не видишь? Джеймс упрямо мотнул головой, скривившись на слове «друг». Однако не сказал об этом ни слова. — Я правда люблю её. Очень, — тихо повторил он. — Не как раньше, когда мы прикалывались. Всё вдруг изменилось. Та шутка затянулась, перестала быть для меня шуткой. Но она теперь ненавидит меня за это. Словно в подтверждение его слов из старого учебника, который держал в руках Ремус, выпала колдография. На ней была запечатлена мама, сверкающая солнечно подсвеченными волосами, встряхивающая всем их богатством, но вдруг хмурящаяся в тот момент, когда оборачивается. Ей было около пятнадцати. Ремус сглотнул, поднимая карточку. Джеймс вымученно улыбнулся ему, но промолчал. — Тебе надо в Крыло, — наконец говорит Люпин, внимательно осматривая сереющее лицо друга. Джеймс опять отрицательно мотает головой и сжимает губы. — Или я не стану помогать с Лили, — как бы невзначай бросает Ремус, поднимаясь на ноги. Джеймс вскакивает и чуть было не падает назад, не совладав со слабостью. — Ты серьёзно? — переспрашивает он, и Гарри впервые видит у отца такое выражение: робкая улыбка, полная неуверенности, но всё же с искорками надежды на дне тёмно-карих глаз. — Готов помочь мне с Эванс? — Да, — просто подтвердил Люпин. Гарри не понял, отчего вдруг он изменил своё мнение. — С чего это? — озвучил Джеймс вопрос Гарри. — Допустим, поверил тебе. — Поверил оленьим глазам, Лунатик? — насмешливо спросил Джеймс. — Помнится, ты забивался никогда так не делать. — Отчаянные времена требуют непредсказуемых решений, Сохатый. Пошли в Крыло. Узнать ответ Гарри было не суждено. Возможно, Люпин хотел, чтобы он догадался сам. Но не успел Гарри и приступить, как солнечный свет, льющийся в не зашторенные окна, сменился тёмным шёлком ночи. Комната Мародёров погрузилась в таинственный свет свечей и обрисовывалась причудливыми тенями множества предметов. Обстановка идеальная, чтобы вдохновиться на творческие свершения. Наверное, такая атмосфера и наталкивала их компанию на выдумки и каверзы — она прямо просилась в голову, наполняла собой естество, требуя выхода идей. Но сейчас почему-то пахло свежей бумагой, одеколоном и сладкими цветами. Потом Блэк, хватая воздух, лающе засмеялся, будто не выдержал. — Не, не старайся, дружище — ничего у тебя не получится. Тут бессильны любые чудеса. Твои буйные кудри ничего не возьмёт. — Иди в корягу, Бродяга, — беззлобно хмыкнул Джеймс, орудуя расчёской. Гарри даже не сразу узнал их голоса. Они как-то изменились: Сириус говорил ниже, с едва заметными хриплыми нотками. Такими голосами поют солисты магловских рок-групп; Джеймс же звучал также звонко, как прежде, но более бархатисто, более глубоко. — Что делаете? — из душевой показалась мокрая голова Питера. — Господин Рогатый причёсывается. — Ого, — округлились глаза Петтигрю. — Зачем вдруг? — Собирается на свидание, костюм надел с бабочкой, — жалостливо проскулил Сириус, вцепившись в свои растрёпанные волосы ладонями. — Наш мальчик стал таким взрослым и таким…сладким, — он гаденько вздохнул. Питер и Ремус громко засмеялись. А Сириус не успел уклониться от полетевшей в него расчёски, которая больно стукнула по лбу. — Вот премерзкая блохастая псина, — Джеймс сам расплылся в улыбке, оценивающе поглядывая на себя в зеркало. Потом фыркнул и растрепал волосы, возвращая всё как было. — К чёрту «Простоблеск», я и без него красавец. — Бесподобно, ваше копытное высочество. Смотрите, как бы Эванс, увидев вас в приличном костюме, но с неподобающим гнездом, не умчалась к Слизням одна. Гарри улыбнулся: неужели именно Люпин помог отцу? — Не переживай, Блэк, не умчится. Она уже здесь. Все взгляды метнулись к двери, где стояла Лили. Она была совсем не такая, как в день у ивы, что на берегу озера. Гарри заметил, что черты её лица стали выглядеть взрослее, женственнее: овал лица, нос и губы — всё стало напоминать её с тех колдографий, которые бережно хранились в кожаном красном альбоме, давным-давно подаренным Хагридом. И только глаза были неизменны. За одним маленьким, но существенным исключением — они смотрели на отца с теплотой и симпатией. В них не осталось и намёка на холодность и ненависть. Но тот взгляд вдруг замёрзшей летней листвы всё ещё был очень свеж в памяти. И Гарри просто не верил. Джеймс вскинул брови, дёрнул ими перед Сириусом и направился к ней. — Платье великолепное, — сказал он, блестящими глазами изучая её. — Ты сама вся великолепная. Лили вспыхнула румянцем на едва покрытых веснушками щеках и коротко пожала плечами, обернутыми в нежный изумруд ткани. — Ты тоже, Поттер. — Не съешьте друг друга тут на наших глазах, умоляем, — влез Сириус, лёжа на спине и покачивая ногой в дырявом носке. — Вот-вот сахар из ушей полезет. Питер ухмыльнулся, и Сириус подмигнул ему. — Лили, Бродяга так радуется, — пояснил Ремус. — Просто немного нервничает: вдруг украдёшь у него Поттера насовсем. — Не стану скрывать, — приложив руку к сердцу и смежив веки, признался честно Сириус. — Подобные отвратительные мысли посещали вашего преданного слугу. И я не смогу жить без Сохатого. Ни дня, Эванс! Лили взяла Джеймса под руку и тряхнула красивой причёской. — Будь спокоен, Бродяга. Я не забираю его у тебя надолго. Но всё зависит от профессора Слагхорна. Он точно захочет услышать увлекательнейшую недавнюю историю про пьяных корнуэльских пикси. Знаешь, их кто-то напоил его медовой настойкой, — убийственно равнодушно и так многозначительно её глаза прострелили Сириуса, вызывавая смущение на его лице. И она утащила смеющегося Джеймса ещё до того, как рот Блэка закрылся. *** «…Оставляю тебе самое ценное, что, в конце концов, остаётся у любого — его воспоминания. С надеждой и верой, что в трудную минуту они придутся кстати, и ты отыщешь ответы в прошлом, чтобы поправить настоящее и избежать ошибок в будущем. И всё, на что я рассчитываю, это то, что ты верно поймёшь меня, Гарри. Я не подчёркивал достоинства, корректируя недостатки. Я потратил время, извлекая суть, естество, или то, что определяло Джеймса. Хулиган, несомненно, но с огромным сердцем. Теплю в сердце надежду и на то, что не станешь держать зла за моё безрассудство на площади Гриммо — я понял свою слабость слишком поздно, не желая видеть суть вещей. Не следуй моему примеру и всегда держись за свои принципы. Не предавай себя и дорогих людей или рискуешь потерять самое главное, как чуть было не потерял я…» *** — Ох, Ремус, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — голос Лили звучал немного нервно, словно она была растеряна. — Всё-таки уже темнеет. Гарри следовал за Ремусом вместе с матерью через дикую лесную поросль, осторожно обступая кряжистые ветки и колючие кустарники. Под ногами то и дело хрустели прелая кора и застарелые листья. Сумерки накатывали сырой холодной волной, выкрашивая воздух в сине-серый цвет, очень похожий на предрассветный осенний туман. Деревья готовились к зимнему сну, но ещё сохраняли бодрость духа — виднелись среди багрян и золота светло-зелёные кляксы, как небольшие брызги лета на полотне художника, душой пребывающего в середине августа. — Тебе нечего бояться, Лили. Не сейчас. В этой части леса нет ни одного существа опаснее меня в это время лунного цикла, — тихо, но уверенно ответил Люпин, оглянувшись. — К тому же, я обещал помочь, и нет места удачнее для практики. — Но почему именно в Запретном лесу? — зябко поёжилась Лили, поправляя вязаный берет. — Можно же и в школе, разве нет? — Нет. Тебе нужно мрачное уединённое место. Ведь в нём, как нигде прежде, захочется увидеть что-то светлое и тёплое. Раскрасить его, понимаешь? Нужно создать ситуацию, близкую к опасной. А в замке у тебя не выходит вызвать Патронуса, и это именно потому что там и без того ты чувствуешь себя в безопасности. Ну, я так думаю. Лили помолчала, прежде чем отозваться. — Может, ты прав, — неуверенно улыбнулась она. — Просто Джеймс, он… — Слишком опекает. Да, я знаю, — улыбнулся в ответ Люпин. — Он заботится о тебе. Это правильно, хоть и не совсем. Ты должна сама уметь использовать сложные заклинания, ведь случиться вправе всякое, и Джеймса может не быть рядом. И тут я согласен с тобой — Патронус — очень сильная магия, которую следует освоить. Так что, идём? — он протянул ей руку. — Конечно, — Лили вложила свою ладонь в его, сжав длинные пальцы. Они оба, если задуматься, слишком изменились. И если Лили утратила подростковую угловатость и приобрела женственные формы, то Ремус стал сильнее походить на себя взрослого, такого, каким знал его Гарри в начале знакомства. Но не такой потрёпанный и уставший. Сейчас его вид являл собой уверенность и решительность. Он больше не был тем забитым ребёнком, как мышка спрятавшимся в ванной, чтоб незаметно помечтать о друзьях. Теперь он сам стал хорошим другом, готовым оказать любую помощь, какую только попросят. Миновав вековые ели, растущие в частики, и даже немного обогнав закат, они добрались до просторной поляны. Сверху пожухлая, но сохраняющая густоту трава заливалась солнечным светом, а вокруг неё стеной выстроились старые деревья, за которыми клубился туман, и подступала ночная мгла. Стык дня и ночи. Ремус действительно удачно выбрал место — магия природы здесь превосходно гармонировала и питала силой, словно волшебный живительный напиток. — Палочку, — кивнул Люпин на карман пальто Лили, отходя в сторону. И когда она вынула тонкую, украшенную миниатюрными завитками и листьями, палочку из лиственницы, продолжил: — Теперь воспоминание, как учили в классе. Самое светлое, самое яркое, такое, чтобы рассеять тьму в глубине леса. Такое, какое способно наполнить изнутри силой противостоять этой тьме. Гарри не знал, что Люпин помогал Лили с тем же, с чем давным-давно помогал ему самому. Он с любопытством наблюдал, как сосредоточенно нахмурились тёмно-рыжие брови и напряглись плечи. Она выбирала воспоминание. Интересно, что это может быть? Как жаль, что он и приблизительно не имеет понятия. Из кончика палочки на жёлтую траву высыпалась, словно снежная крупа, рассеянная магия. Но заклинание не удалось, прервавшись через секунду. — Вот опять, — обречённо сказала Лили, взглянув на Люпина. — Не могу. Что делаю не так? Я выбираю воспоминание, настраиваюсь, даже чувствую свет внутри, как ты говоришь, но потом всё обрывается. — Значит, воспоминание недостаточно мощное, — Ремус задумчиво потирает переносицу. — Что ты выбираешь? Если не секрет. — Первый вечер в Хогвартсе, — тут же отвечает она. — Только думаю о всём сразу, наверное, не стоит? — Не стоит, — кивает Люпин, — это сбивает концентрацию. Нужно пробовать с более узкой абстракции, а когда начнёт получаться, то уже переходить к сложным комбинациям. Вот, смотри. Мгновение, короткий взмах палочки, и поляну озаряет белёсый свет от крупной фигуры волка. Зверь из блеска звёзд обходит Ремуса по кругу и прыгает к застывшей в восхищении Лили. Она ничуть не пугается, протягивая руку к морде животного. Волк приближает нос к пальцам, дёргает воздух в себя и растворяется. — Бесподобно! — восхищается она. — Я видела телесных Патронусов Джеймса и Сириуса, но не твоего. Только облако вроде щита. Получается, можно менять форму? А о чём подумал? Как ты сделал его так быстро? Люпин смущённо опустил глаза. — Нет, форму изменять не получится, только степень концентрации, о которой я говорил. Это как нажимать на перо: чем сильнее, тем толще чернильная линия, а если жать слабо, то выйдет лишь намёток, общая линия, — со знанием дела пояснил Ремус. — Показывать волка в классе слишком самонадеянно, как мне кажется, — он ухмыльнулся, и Лили с понимающей улыбкой кивнула. — А воспоминание — это Джим, когда сказал, что ему всё равно на то, кем я являюсь, и он несмотря ни на что считает меня своим другом. Это отправная точка нашей дружбы, которая навечно останется со мной. Лили внимательно слушала его, пока речь не зашла о Джеймсе. Тогда её глаза расширились, словно она что-то для себя открыла. — Я поняла, Ремус, — вдохновлённо произнесла Лили, стискивая палочку. Солнце совсем скрылось за опушкой, и на кроны елей улеглась темень, превращая малахит в насыщенный чёрный. Она отвернулась, закрыла глаза и выдохнула облачко пара. Какое-то время не происходило ничего. Казалось, даже лес затаился в ожидании. И вдруг сгустившийся, подступивший к самым их фигурам мрак прорезал острый, серебристый блеск, похожий на взмах точёного клинка. То была вспышка света, вырвавшаяся из лиственничной палочки его мамы. Открывая плотно зажмуренные глаза, Гарри уже знал, что увидит. Ремус с редкой широкой улыбкой смотрел на совершенно счастливую Лили, трясущимися пальцами удерживающую вырвавшуюся на свободу лёгкую, воздушную лань. Огромные глаза, обрамлённые длинными ресницами, сверкали, подрагивали большие мягкие уши, тонкие ноги утопали и тут же отталкивались от невидимых в воздухе препятствий. Хрупкое, и в то же время сильное существо, словно тысячи витков гармонии света, соедившиеся в одном штрихе умелого мастера. Лань задержалась на считанные мгновения и распалась на сноп искр, ослепительно разбросав их по сторонам. — Молодец! Я знал, что всё получится, — похвалил Ремус, обнимая кинувшуюся к нему Лили. — Спасибо тебе, — отозвалась она. — А ты видел, видел, что это за животное? Ремус мягко засмеялся. — Ещё бы, это почти символично. — Что ты имеешь в виду? — недоверчиво переспросила она. — Ты слышала когда-нибудь о парных Патронусах? — с весельем в голосе уточнил Люпин. — Твой Патронус — это лань. А лань — это тоже олень. Лили забавно поморщилась. — Допустим, я в курсе, — сказала она. — Надеюсь лишь, что это связано только с тем, что я подумала о том, как Джеймс водил меня смотреть искристые слёзки на прошлое Рождество. А не с тем, что он — моя истинная судьба, — Лили тепло рассмеялась. Гарри почувствовал себя очень счастливым человеком. Почему прежде ему в голову не приходила мысль о парных Патронусах его родителей? — Знаешь, Лили, — задумчиво протянул Люпин, утягивая её под руку на тропинку, по которой они сюда пришли, — я боюсь, что всё-таки второе, нежели первое. Крепись. *** — Смотри, Бродяга: изысканное или старомодное? Только честно скажи, — любовно спрашивает Джеймс, подвалившись к Сириусу и вырывая у него из рук газету. В маленькой, обитой красным бархатом коробочке Гарри замечает золотой блеск. Блэк удручённо взвыл, отпихивая Джеймса от себя. — Опять? Ты спрашивал уже каждого, Сохатый, — буркнул он, отнимая газету обратно и уставившись в прыгающие на цветной бумаге буквы. — Не мешай решать головоломку. —Вот так, значит, да? Лучший друг тут решение принимает, от которого завит его жизнь, а он детские шарады разгадывает! — обижается Джеймс, спрыгивая и скрещивая на груди руки. Вид он при этом имеет презанимательный: мятая рубаха и такие же брюки, как будто их кто-то пожевал и выплюнул. Вдобавок всё великолепие, как венец, покрывала парадная чёрная мантия, держащаяся на одной несчастной петельке — прочие были вырваны с корнем, вплоть до торчащих ниток. — Слышь, жизнь будет зависеть, если ты не выгладишь шмотки и не починишь петли до утра. А оно наступит очень быстро, зная тебя, — ответил на претензию Сириус, закусив перо и переворачивая страницу. — Какая разница, как выглядит кусок золота, когда его преподносит помятая скотина с опухшими от бессонницы глазами. Джеймс в ярости и просьбе посмотрел на Люпина, ища поддержки. — Извини, но тут я соглашусь с Бродягой, — поднял тот ладони вверх в жесте принятия. Они с Хвостом разложили доску для нардов поверх красного пледа на кровати. — Выпускной, Джим, уже зав…сегодня, — прилетело в довесок, будто бы он не в курсе. — Раз нужно выспаться, то зачем гнездитесь за доску? — прищурились его глаза. Сириус фыркнул: — Так ты же не дашь поспать. Будешь тут по спальне скакать, как сайгак, греметь чем попало. Джеймс выдохнул, принимая правду, и начал выпрастываться из одежды. Гарри усмехнулся. Оказывается, они могли применять схему манипуляций в две стороны: не только отец подбивал Сириуса на всякого рода шалости, но и Блэк не уступал, зная, что, как и когда сказать. Или Мародёры просто повзрослели к седьмому курсу. К тому же кольцо… неужели отец на выпускном сделает маме предложение? Гарри невольно примерил себя на его место: отец сейчас гораздо младше его, а уже намерен жениться. Как ему не страшно представлять себя даже через год-два? Воистину, решимость, достойная похвалы — создавать семью в условиях далёких от мира и покоя. Раньше Гарри не задумывался о подобном, но и опыт кормится ошибками и временем. Зачастую нужно наломать дров, чтобы потом растопить печь. — Не переживай, Сохатый, — вдруг подал голос Хвост. Он повзрослел, но остался по-детски щуплым, почти болезненно худым, с мутно-голубыми, как дождевая вода, глазами. Должно быть, то, что разрушило их дружбу, уже поселилось в его сердце. Гарри лишь надеялся, что эта язва не была всегда, не росла, отравляя Питера с малолетства. Теперь, после всего, что показал ему Люпин, годами копившаяся ненависть и тлеющее, как на жарких углях, ядовитое презрение притупились. Потому что, как сказал великий Учитель, мир не чёрно-белый, и для каждой тени имеется свой светлый предмет. — Это же ваше фамильное кольцо, — продолжил тихо Хвост, и Сириус после его слов оторвался от головоломок. — Ведь Лили оценит именно значимость в первую очередь. — Да,— кивнул серьёзно Блэк, зачем-то обведя контур стекла наручных часов. — Миссис Поттер была бы рада, что у тебя получилось, старик. Мы с ней редко, но метко да поговаривали о твоём успехе, — загадочно улыбнулись его тонкие губы, точно тронутые далёким воспоминанием. — Ого, какие тайны открываются, — протянул Джеймс, колдуя стрелки на брюках. — И как, оправдались прогнозы? — Ну, ещё рано говорить о прогнозах, — потёр Сириус подбородок. — Но твоя мама не сомневалась в тебе, — Джеймс расплылся в победной ухмылке и зыркнул на друга. — В отличие от меня, — тут же добавил Блэк, вызвав фыркающие смешки парней. — Без вас я бы не достиг цели, — серьёзный тон отца привлёк пристальное внимание Гарри. — Помните Рождество на шестом курсе? Лучшее время в моей жизни, — с улыбкой сказал Джеймс, и они молча закивали. — Тогда всё ещё было иначе. Совершенно другой мир. Без нынешних безумств и статусов крови. Родители были живы, — вдруг добавил он. Тяжёлая горечь залила помещение. Повисло молчание, и только огонь свечей, подгоняемый сквозняком, истончал жёлтые столбики воска. — Ребят, знаете, — разорвал тишину Ремус, — я думаю, что всё устаканится, и мы с вами этому поможем. Как и решили. Верно, Бродяга? — Верно. Будем вместе, Мародёры, несмотря ни на что, — синие глаза были полны уверенности. — Вот только меня тревожит наш славный господин Сохатый. — А что со мной не так? — потупился Джеймс, закидывая готовые к завтрашнему выходу вещи на спинку своего стула. — Не, парни, оцените: добровольно в петлю лезет и не осознаёт. Бедолага. Ремус покачал головой, но всё равно широко улыбнулся. Джеймс нахмурился. — Я к тому, что Эванс крепко за тебя возьмётся, дружище. Станешь к двадцати пай-мальчиком на всю катушку. Перевоспитает так, что даже я не узнаю. Прикинь, приезжаю в гости, а ты в белом кухонном переднике цветы в саду высаживаешь. — Ну, вообще-то для цветочной посадки передники не обязательны, — заметил Джеймс, чем вызвал громкий смех. — Уже разбираешься? — с иронией уточнил Люпин. — Теперь и мне за тебя страшно, Сохатый. Точно уверен, что хочешь жениться в восемнадцать? Сириус был уже весь в слезах от смеха. Но делал это без потаённого умысла, отчего-то Гарри это осознавал. Крёстный искренне радовался за отца в этот момент. — Знаешь, Лунатик, теперь уже не уверен, — напуганно, с долей хитринки произнёс Джеймс. — Пожалуй, перенесём с Эванс на девятнадцать. Хвост опрокинул игральную доску, схватившись за неё, когда решил свалиться под кровать. Весёлый смех, которым полнился один из последних дней их эпохи, звучал до самого утра. *** В следующий момент Гарри видит обеспокоенное лицо Лили, сидящей у постели, на которой с крайней невезучестью заставлял губы складываться в улыбку отец. Люпин — мастер крайностей. Из наполненной теплом и лёгкой, но светлой, грустью хогвартской комнаты он закидывает Гарри в серую, пропахшую травяными лечебными настойками тёмную спальню. По большим окнам крупно барабанит дождь. Его водяное звучание доносится из коридора, куда приоткрыта дверь и слышатся приглушённые взволнованные голоса. Наверное, где-то открыта форточка, отстранённо подумал Гарри и заглянул в осунувшееся лицо отца. Мама держала его за руку. — … Джеймс, слышишь? Не надо сейчас напрягать мышцы, тем более лицевые, — мягко уговаривает она, одной ладонью сжимая его пальцы, другой — убирая волосы со лба. — Это парализующее заклинание. И оно невероятно сильнодействующее. Первый раз вижу нечто подобное, за все курсы медицины такого не было. Я не знаю, как ещё помочь, — её губы задрожали, но верх тут же взяла выдержка: глубокий, рваный вдох, и Лили сохраняет спокойствие.— Если более менее терпимо — моргни, хорошо? Джеймс медленно, невероятно медленно сначала закрыл глаза, затем снова открыл. И Лили снова всхлипнула, прижимая дрожащую руку к его щеке. Дверь отворилась шире, впуская маленькую тень в комнату. Гарри не обратил сразу внимания, целиком поглощённый состоянием отца, а когда увидел, то подавился собственным дыханием. Это была мама Невилла Лонгботтома. Совсем юная, с застывшим страхом внутри больших карих глаз, но полностью здоровая, живая. Показавшаяся маленькой птичкой с короткой стрижкой, в мокром плаще, она стряхивала с носа капли воды и ободряюще улыбалась. — Как ты, Поттер? — сиплым голосом спросила она. И сразу же заглянула Лили в глаза: — Я знаю, что это за колдовство. Грюм помог. — Лили вскочила, схватив её в объятия, промочив этим всю кофту. — Вот тут, в мешочке, травы, но одному их не приготовить, и нужно действовать быстро. Ты готова немного позельеварить? — Конечно, Алиса, — сквозь слёзы улыбалась Лили. — Я… я в таком долгу, спасибо тебе, подруга. — Мерлин, да тебя всю трясёт, — с ужасом распахнулись и без того широкие глаза. — Приходи в себя, у тебя пять минут, и начинаем. Я жду на вашей кухне. Чтобы была в светлом уме и твёрдой руке, — ободряюще сжала её ладошки Алиса. — Мы всё сделаем. С ним всё будет хорошо. Поняла? Лили быстро-быстро закивала, закусывая губу. — Давай, успокаивайся, — Алиса выпорхнула так же быстро, как и появилась. Гарри понимал, что это лишь воспоминания, но совладать с чувствами было не так-то легко. — Лили, — вдруг раздался мягкий голос Люпина откуда-то сбоку, и Гарри обернулся, замечая сидящего у стены Ремуса. — Не беспокойся. Я буду тут, и скоро вернётся Сириус. Он…, — Ремус запнулся. — Он жестоко отомстил за Джеймса. Он поднялся, чтобы подойти ближе. — Джим сильный. Видишь, мозг уже почти восстановился, — обнимая её, прошептал Люпин. — Но ему требуется помощь. И тебе нужно собраться, чтобы помочь Алисе. Она у нас, конечно, бойкая девчонка, но сейчас не время полагаться лишь на себя. И это относится к каждому. Мы рядом. — Ты, как всегда, полностью прав, Рем, — согласилась Лили, поспешно стирая со щек влагу рукавом. — Присмотри за моим непутёвым мужем, я скоро. Она вышла, постукивая по деревянному полу каблуками домашних туфель. Убедившись, что никого рядом не осталось, Ремус уселся на её место, положив руку поверх руки Джеймса. — Зачем, Сохатый, зачем ты так рисковал? — с горьким упрёком спросил он, прекрасно понимая, что ему не ответят. Но не спросить не мог. — Ты мог погибнуть. И что бы было с Лили? Джеймс снова моргнул стеклянными глазами, и когда он вновь с трудом поднял веки, по левому виску скатилась сверкающая слеза. — Значит, понимаешь меня и осознаёшь всё, что говорю. Хорошо, — почти со злостью заметил Ремус. — Так вот, слушай: ты не можешь выкидывать подобное, не теперь, когда полные чаши ответственности! Никакие дуэли того не стоят, тем более с Пожирателями Смерти. На какую честь можно вообще рассчитывать, схлестнувшись с одним из них?! Человек, прячущий свою личину под маску смерти, априори не вызывает у здравомыслящего человека доверия. А тебе не пятнадцать, Джеймс. Ты взрослый человек, у которого жена, а скоро ещё и ребёнок родится. После его слов глаза Джеймса, казалось, лопнули, пробив стеклянную плёнку паралича. Заклинание, наложенное Лили, чтобы снабжать его кислородом, всё ещё работало, иначе бы он задохнулся, забывшись и попытавшись вдохнуть околевшими лёгкими. Но, вопреки всему, тело не слушалось. Лишь читалась паника в расширившихся от шока глазах. Гарри нервно улыбнулся, наблюдая за ними в это мгновение выхваченных воспоминаний. — Да, не удивляйся, — уже спокойнее продолжил Ремус. — Возможно, она сама ещё не знает, что беременна. Просто я… ну, ты знаешь, чувствую такие вещи, — и, смутившись, добавил: — Прости, я знаю, что не моё дело и это бестактно. Но причина веская поберечься в следующий раз, что скажешь? На этот раз Гарри мог поклясться, что уголок губ отца всё-таки дёрнулся в бок. Вдруг его внимание привлёк звон стекла, доносившийся снизу. Он резко оглянулся через плечо на дверь, и взгляд зацепился за окна. Когда успел стихнуть шум дождя? Сейчас за широкими створками плавно кружились махровые снежинки. Их танец мягко подсвечивался оранжевым светом фонарей. Наступил вечер. Гарри опустил глаза на отца, но не обнаружил его. Ледяной шип страха тут же вонзился остриём в сердце: он опять забыл, где находится, слишком проникнувшись давно минувшей жизнью своих родителей. А так хотелось бы остаться здесь, в родном доме навсегда. Вообразить, что всё случившееся с ними — страшный сон и не более, как в детстве грезилось ему в мечтах. Гарри грустно улыбнулся глупым мыслям о несбыточном и решил узнать, что звенело внизу. И тут-то зацепился взглядом за детскую колыбельку, украшенную синими атласными лентами, с подвешенной над изголовьем погремушкой, изображающую трёх оленей: крупного рогатого, тоненькую и изящную и маленького оленёнка с едва наметившимися рожками. Он протянул руку, желая коснуться переливающиеся золотом и серебром игрушки, но пальцы прошли насквозь. Конечно, её давно здесь нет, всего лишь образ. Спускаясь по витой деревянной лестнице в ярко освещённое помещение, Гарри провожали колдографии, которыми была увешена вся стена вдоль ступенек. Тут были совсем незнакомые, но удивительно напоминающие чувство родства люди: старые и черно-белые аристократичного вида старички и дамы; усатые господа в цилиндрах и очках; затем пошли цветные карточки, где первыми ему улыбнулись глубокие, как зрачки филина, глаза Флимонта Поттера, его дедушки. Он тоже был усатым и в очках, и у него тоже буйно торчали в разные стороны непослушные кудри, вот только уже седые. На коленях он держал розовощёкого смеющегося малыша лет пяти. А рядом с ними была чуть полнеющая, но элегантная черноволосая женщина в домашнем платье. Она то и дело ловила мальчика за ногу, надевая шерстяные носки, а он безобразным образом скидывал их на пол. Это его бабушка, Юфимия Поттер, строжащаяся на совсем маленького отца, но затем раз за разом улыбчиво приглаживающая вихор на его затылке. Столько тепла и заботы в одном моменте, выхваченном умелой рукой колдографа. Наверняка этот снимок всё ещё висит на настоящей стене их полуразрушенного дома в Годриковой Впадине. Если уцелел, конечно. Чем дальше Гарри шагал, тем взрослее становился отец, рядом с ним появился и Сириус в смешных комнатных тапках, точь-в-точь в собачьих лапах с огромными когтями. Сириус и Джеймс в летней траве едят мороженое. Все четверо Мародёров купаются в реке под пышущем цветами и всеми красками лета холмом. Сириус, Джеймс и Флимонт в мастерской, чумазые, возятся с мотоциклом, в котором несложно угадать тот самый летающий байк Хагрида. Сириус и Юфимия пьют чай в увитой плющом и дикой розой беседке. Сердце снова пропустило удар, когда Гарри увидел родителей в церкви. По-весеннему лёгкая Лили в воздушном, как кучевые облака, белом платье, украшенном маленькими бело-голубыми цветами, как серебряными капельками росы. Высокий, стройный, одетый во фрак Джеймс, водрузивший на голову сверкающий иссиня-чёрным цилинд. Сбоку от Лили ослепительно красивый Сириус в блестящем, словно свет звёзд, парадном костюме. Чинный и галантный, даже не узнать сразу. Рядом с Джеймсом же стояла та самая блондинка из Больничного крыла. Марлин МакКинон, которая хотела играть за охотницу в квиддич. Только теперь она повзрослела и стала ещё миловиднее, особенно в этом голубом платье. Интересно, взяли ли её в охотники? Дедушки и бабушки ни на одной свадебной колдографии Гарри не отыскал. Потом на снимках появился он сам. На руках у мамы, папы, спящим под боком дремавшего в неудобной позе Сириуса. — Не разливай пока глинтвейн по кружкам, Лили, — слышится звонкий женский голос, вынуждающий поспешить вниз. — Подождём их возвращения, а не то остынет. — Ну, Марли, радость моя, я уже очень хочу пить, — угадывается напускное нытьё Сириуса. — Воды попей. Засмеялось множество голосов. Спустившись окончательно, Гарри разглядел за кухонным столом строгую Марлин, улыбающуюся Алису и недовольного жизнью Сириуса. Рядом, на рабочем столе, красивыми слоями Лили укладывала фрукты в высокое блюдо, а какой-то долговязый парень ей помогал, мастерски стругая морковь и яблоки на салат. — Фрэнк, притормози, — просит Сириус, — не дай, Мерлин, поранишься, мадам Августа тут же узнает, утащит в Мунго, и ты бросишь меня с ними одного. Я с греха пропаду: мясо нельзя, сливочное пиво не тронь, конфеты вообще после ужина. Что это за жестокость, Эванс? — Ну, мама не примчится так уж сразу. Она теперь вся в заботах о внуке, потом уже обо мне, — заметил Фрэнк. Гарри усмехнулся, замечая то, как крёстный назвал Лили девичьей фамилией. Они с отцом, как он заметил, чаще называли именно так, нежели по имени. Привычка — вещь редко искоренимая. И только потом Гарри, как вспышкой, осенила догадка. Фрэнк. Значит, вот они оба — Лонгботтомы. Гарри сразу же вспомнил Невилла, друг был бы счастлив увидеть их такими, какими их видит сейчас он. — Что значит одного? — спросили из гостиной. И Гарри уже привычно улыбнулся, узнавая голос Люпина. — А мы для тебя шутка что ли? Слышишь, Гарри, дядя Сириус над нами потешается. Ну, ничего, мы ему жестоко отомстим, да? Марлин что-то прошептала на ухо Сириусу, отчего он взвился, подпрыгнув со стула. — Не слушай этого нехорошего человека, родной, — тут же подлетает на расстеленное у камина одеяло, усыпанное игрушками, Блэк. — Он обманывает, — и протянул к нему руки, зовя к себе. За столом снова рассмеялись. А Гарри испытывал то, чего никогда прежде не бывало. Разрывание надвое. Он был не здесь, но одновременно с тем сидел на руках у Ремуса. Такое давнее и будто ненастоящее вдруг стало реальным. Он здесь, словно не уходил, словно их не разлучали. — Сейчас твой папка притащит ёлку, и мы все дружно будем её наряжать, — сказал Ремус, когда Гарри не пошёл к Сириусу, оставшись с ним. — Если не заплутают с Питером или не осядут прошлогодним осадком в местном кабачке, — вставил Фрэнк, усаживаясь позади них на диван. Алиса развешивала на окнах снежинки при помощи левитационного заклинания. — Будем надеяться, не то Сириус не выдержит столько ждать. — Не говори, Вуд. Где там мой дорогой дружище! Я без него сейчас весь грог, весь глинтвейн, весь виски…. — Мы поняли, Бродяга, — прервал с усмешкой Люпин. — Ёлка намечалась для ребёнка, а получится для тебя. Блэк самодовольно взметнул чёрные брови. — Как и всегда, впрочем, — пожал он плечами. — И всё-таки не даёт покоя вопрос… — Какой опять? — Он совсем тебя не боится? — кивнул Сириус на притихшего в руках друга маленького Гарри. — Не чувствует ничего или как? Люпин в подозрении уставился на него. — Не подумай, — вскинул ладони тот, — просто некоторые животные остро реагировали, и моя племянница Дора… вот и любопытствую. Ремус опустил глаза, качнув головой и усмехнувшись. — Ты знаешь, а я не знаю, — развёл руками он, по обыкновению таким голосом, что непонятно, подкалывает он или серьёзно.— Самому любопытно. — Гарри знает тебя с рождения, Рем, чувствует безопасность и доверяет, — пояснила Лили, вытаскивая на всеобщее обозрение коробку с ёлочными игрушками. — Не вижу ничего необычного. — Здорово. Если так, то я очень рад, — отозвался тихо голос, и крепкие руки поудобнее устроили засыпающего ребёнка на коленях. Алиса умилилась этой сцене, а потом вдруг сорвалась с места и явилась уже с колдографом. — Эй, Ремус, улыбочку, — щёлкнула кнопка, ярко вспыхнуло, но не разбудило Гарри. — Несправедливо мало общих снимков, — пояснила она смущённым карим глазам Люпина. Тут входная дверь с шумом и грохотом раскрылась, приглашая в гости переливающиеся в свете фонарей признаки метели и тёмную бархатистую хвою пушистой ели. Следом, запнувшись о коврик, вошёл раскрасневшейся Питер, поддерживающий душистые лапы спереди, а за ним, забыв закрыть дверь, такой же красный и обветренный, но чересчур довольный Джеймс. — Поттер! — яростно обрушилась Лили, заставляя Люпина и Сириуса зашикать на неё. — Ребёнок на полу! Ты родился в пещере? — А?— незамедлительно отозвался из-под веток Джеймс, всё-таки ногой дотянувшийся и закрывший дверь. — Ты знаешь, Поттер, но на самом деле это тайна, покрытая мраком. Мне достоверно не рассказывали, откуда я взялся. А версии разнятся, не сходятся даже даты. Папа сказал, что отобрал меня у садовых гномов, когда те хотели съесть такого румяного мальчугана, а мама — что фея из колодца желаний подарила. Ну, что? Где там мой любимый сын? Он видит: какую я ёлку ему выбрал — самую красивую и самую большую! Покажите ему скорее! Гарри широко улыбнулся, не уставая поражаться чудаковатости своего незатейливого отца. Ребята же дружно, но тихо рассмеялись. Атмосфера праздника, оказывается, может быть создана всего одним появлением, одной шуткой и дружным веселым смехом. А дома его ждёт Джинни. Ёлку он не раздобыл, о подарке вспомнил в последний момент и теперь не уверен, что ей понравится. Как один человек может строить, другой — с таким же успехом способен лишь ломать. И это отнюдь не Джеймс Поттер здесь эгоист. Он им, кажется, никогда не был. Как вышло, что он так долго несправедливо обвинял отца в том, чего он не совершал? *** Увиденное в Омуте Памяти не желало отпускать, вцепилось в него, как орлиные когти в добычу. Или это он сам не хотел прекращать думать и думать, прокручивать моменты — сокровенные кусочки жизни Ремуса, доверенные холодной тверди серого камня на многие годы. Наверняка они с Кингсли заранее договорились, и Бруствер удачно подгадал момент, когда нужно бросить затравку, чтобы наивный Поттер её сразу не раскусил. Он усмехнулся про себя. Время действительно подгадано идеально — ведь он в смятении. Скоро уже площадь Гриммо и дом номер 12. И Джинни, перед которой он виноват, так страшно виноват. Гарри брёл по пустынной улице старого Лондона, низко опустив голову. Может, лучше бы всё это оказалось злой шуткой, а не печальным приветом с нулевой земли? *** — Он давно там стоит? — с вызовом, как в старые-добрые, спрашивает Джеймс, кивая за раму окна. Гарри подходит ближе, встаёт совсем рядом, краем глаза отмечая — они с ним одного роста, забавно, но он чувствует себя хорошо, вновь подмечая этот факт. Люпин тоже смотрит на улицу, туда, где в тени старого дуба, у самой калитки, притаилась высокая тень. — Не очень. Пришёл пару минут назад и с тех пор не двигался. Только смотрел. — Он один из них, хоть кто и хоть как пусть его оправдывает. Даже сам Дамблдор. Таких не отбелишь, пятна всегда найдут, где проступить, — сказал Джеймс, скривившись. — Хоть какой-то плюс оказаться взаперти под Фиделиусом — этот гад нас не найдёт. Ремус обеспокоенно переводит взгляд с тени на друга. — Он всё ещё её любит, — тихо заключил он. — И если бы не это, мы не узнали бы о плане врага. — Случайность. Он его на наш порог и привёл бы, дай ему волю. И плевать он хотел. — Нет, Джим, хоть что-то в нём должно быть хорошее, иначе Лили не стала с ним водиться ещё в детстве, — хмыкнул Люпин, почесав нос, скрывая усмешку. — Ты самолично проверил эту теорию, как никак. — Ну да. Только вот чего Нюнчик хочет добиться? Снова плести фенечки и читать сказки? Уже не прокатит, Лунатик, как не изворачивайся — истинным личиком он уже сверкнул перед всеми. И только до Дамблдора не доходит. — Я думаю, директор преследует определённую цель. Так было всегда, — задумчивый тон Люпина чуть перебил шорох с улицы. Снейп в последний раз окинул особняк из серого камня взглядом чёрных, как остывшие угли, глаз, развернулся и побрёл прочь, шаркнув дорогу полой мантии. — Мы, возможно, долго не увидимся, Сохатый, — начал прощаться Люпин, и у Гарри похолодело в животе — они не увидятся уже никогда. — Я хочу, чтобы ты держался, был сильным, как один ты умеешь. Это нелегко будет выдержать, но зато вы все вместе будете в безопасности. Бешеной собаке сто миль, как говорится, не крюк, — он грустно улыбнулся, положив руку Джеймсу на плечо. — Не беспокойся за него. Сириус справится лучше любого из нас. Джеймс отвёл глаза в сторону, кивая: — Точно. Бродяга лучший в побегах. Гарри осознал, что план уже изменён, и хранителем тайны отец выбрал Питера, а Люпин об этом так и не узнает. На щеках сами собой возникли влажные дорожки . Смотреть и не влиять, не быть в силах помочь — боль, ощущаемая физически. Вот она — точка невозврата. — Пора, — в стекло ударились закатные солнечные лучи. Люпин надевал куртку. — Погода нынче замечательная на закате. Я думаю, всё будет отлично. Джеймс улыбнулся, но без задора и огня. — Это Марлин так всегда говорила перед матчами. Даже в проливной дождь и буран. Не отчаивалась, — он сжал губы добела и судорожно вдохнул. — Мне тоже её не хватает, — согласился Ремус, наклонив голову. Потом не выдержал и дёрнул Джеймса на себя, долго и крепко обнимая его, как отец когда-то давно стискивал в объятиях его самого под потолками древнего замка. Потом Ремус привлёк к себе влажно блеснувшую глазами Лили и потрепал по лохматой голове держащегося за её коленку маленького Гарри. — Пишите письма, а на Рождество снова будем все вместе, вот увидите, — ободряюще подмигнул он, прежде чем скрылся в быстро сгущающихся сырых сумерках. Гарри знал, что это последнее воспоминание Ремуса о друзьях, и что он сам должен сойти с крыльца, чтобы отправиться по его следам, и не мог. Так и смотрел, как закрылась дверь, навечно отрезая их друг от друга, как загорались садовые фонарики, пока их жёлтый свет не померк, и перед застланными пеленой глазами не вычертились контуры кабинета директрисы Хогвартса, возвращая в здесь и сейчас. *** Тёмный дом Сириуса, который старый хозяин ненавидел всеми возможными способами, встретил нынешнего зажжёнными в холле лампами и запахом печёной утки с яблоками. Раздался шумный топот быстрых ног, и из-за лестничного поворота навстречу вылетел Тедди, с ходу запрыгивая Гарри на руки. — Чего ты так долго? Мы с Джинни ждём-ждём, а тебя всё нет и нет, — упрекнул маленький Люпин, надувая губы и меняя цвет волос на ярко-рыжий. Однако всё же он был рад видеть Гарри — иначе не стал бы обниматься. — Слушай, извини меня, Тед, это работа виновата, — состроил он ребёнку оленьи глаза. — Опять работа, — буркнул мальчик, — а я думал, ты подарки долго выбирал. — И подарки, — Гарри ссадил его на пол, чтобы вынуть из кармана небольшую коробку. — Это тебе. — Ого! Спасибо, крёстный! — глаза Тедди озарились, а волосы снова переменили цвет на бледно-бирюзовый, затем на русый, как у его отца. — А что… что это такое? — Это такой маленький телефон, чтобы ты мог мне позвонить в любую минуту, а не писать письмо и ждать, пока Хлопок его доставит. — Здорово! Только ты мне покажи, как это делать. — Покажет, Тедди, только позже, — Джинни показалась из кухни, с красивой причёской из пышных рыжих волос и в свободном зелёном платье. Лицо приветливо, и только уставшие глаза выдавали таившуюся в душе обиду.— Давайте ужинать, поздно уже. Скоро Рождество. Гарри потупил взгляд, словно снова стал тем шестикурсником, который боялся задерживать на ней глаза дольше обычного. А платье напомнило ему другую рыжую девчонку, чей чистый смех в ответ на детскую шутку мальчишки в далёкий рождественский вечер всё ещё эхом отпрыгивал от стен. — Эй, Джинни, — он оказался рядом с ней. — Прости меня, пожалуйста, за то недостойное поведение. Джинни, я… я долго думал над подарком, и не один не был подходящим, — она выразительно смотрела не него, но не перебивала, и тогда Гарри продолжил: — Кроме одного. Нам нужен дом. — Что? — не поняла она. — Какой дом? — Такой, в котором мы будем счастливы, и где в достатке и любви будут расти наши дети. Под ясным небом и старыми деревьями, хорошо, если рядом будет пруд или озеро, или лес. А это место нам не подходит, Сириус прав, тут погибают все надежды. Что скажешь? Джинни с искрящимися глазами рассматривала его, будто не верила. — Дети, Гарри? — переспросила она, улыбаясь. — Ну, да. Знаешь, я не хочу, чтобы наш ребёнок, случись непоправимое, остался один, как я когда-то, — он положил ладонь на её большой, но аккуратный живот. Ему нужен брат или сестра. Как в вашей семье. — Замечательный подарок, — Джинни потянулась к нему, приобнимая, как достала. — Большой, просторный дом — моя старая детская мечта. А насчёт имени… мы тут с Тедди посоветовались, пока ждали тебя и наряжали ёлочку. Он считает, что родится мальчик, и нам нравится имя Сириус. — Сириус? — уточнил Гарри, задумавшись. — Знаешь, у Сириуса… у него была ещё одна особенность, кусок души в другом теле. Они с моим отцом неделимые, я сам убедился сегодня. Джинни выгнула тонкую бровь, приведённая в замешательство его словами. — Я потом расскажу, — сказал Гарри, намекая на Тедди, во все уши ловящего каждое их слово. — Хорошо, я поняла, — подмигнула Джинни, обрадованная внезапным переменам. — Значит, решили, — её узкая ладонь легла поверх обветренной суровым морским ветром ладони мужа. — Эй, Джеймс Сириус, мы с папой очень хотим тебя увидеть. И вдруг снег растаял, Увидел тебя. На пороге остались Только капли дождя. *** «…Когда-нибудь мы все увидимся вновь, и я расскажу друзьям, что они были замечательными родителями, ведь ты вырос достойным человеком. Человеком без сомнений и страха. Страх — ненадёжный советчик, он может погубить. Никогда не слушай его, как чуть было не послушал я. Будь счастлив. И тогда я буду уверен, что шалость удалась. Навечно с тобой, Ремус Люпин».

Январь, 2022.